Расскажите, как вы познакомились с Китом.

– Кажется, я знал его всегда. Мы жили на соседних улицах; его мама была знакома с моей мамой, и с семи до одиннадцати лет мы ходили в одну и ту же начальную школу. Мы обычно играли вместе, пусть мы были не закадычными друзьями, но все же дружили.

Когда нам исполнилось одиннадцать лет, мы учились в разных школах, но его школа находилась неподалеку от моего дома. Но я всегда знал, где он живет, потому что мама никогда ни с кем не теряла контакта, и она знала, куда Ричардсы переехали. Я видел, как он возвращается из школы, до которой от нашего дома было не больше мили. А потом – и это истинная правда – мы встретились на железнодорожной станции. А у меня были пластинки с записями ритм-энд-блюза, которые в то время высоко ценились, потому что в Англии их было не достать. И он сказал: «О, да, это действительно интересно». Ну, вот так. Так все и началось.

Мы стали ходить друг к другу в гости и слушать эти пластинки. А потом он стал ходить в гости к другим и крутить другие пластинки. Знаете, наступила такая пора, когда я коллекционировал эти записи, как коллекционируют марки. Плохо помню, как это все работало. Кит всегда играл на гитаре, чуть ли не с пяти лет. И он хорошо знал кантри, музыку ковбоев. Но, понятное дело, в какой-то момент Кит обзавелся гитарой со звукоснимателем. И сыграл для меня. И я сказал: «Знаешь, я буду петь, а ты играй на гитаре». Вполне естественно.

Я обычно выступал по субботам в вечерних шоу с разными небольшими группами. Если я мог участвовать в шоу, я участвовал. Обычно я совершал какие-то безумства – знаешь, я участвовал в этих шоу, падал на колени и катался по земле – когда мне было лет пятнадцать-шестнадцать. А мои родители относились к этому весьма неодобрительно. Потому что так не было принято. Не надо забывать, что всем этим занимались люди из низших слоев общества. Исполнители рок-н-ролла не были образованными людьми.

Как вы думаете, что творилось внутри вас, пятнадцатилетнего, когда вам захотелось оставить учебу и кататься по сцене?

– Мне никто ничего не запрещал. Я увидел Элвиса и Джина Винсента и подумал: «Ну и я так могу». И мне это нравилось. Настоящая эйфория, даже в присутствии двадцати людей, изображать из себя полного идиота. Но казалось, людям это нравится. И дело в том, что я не ушел бы, даже если бы меня закидали помидорами. Но им всем нравилось, и, кажется, я всегда имел успех, а зрители были в шоке. Я видел это по выражению их лиц.

В шоке от вас?

– Да. Они видели нечто более дикое, чем то, что происходило в то время в подобных небольших заведениях в пригородах. Родители не всегда это выносили, но мама Кита очень терпимо относилась к его выступлениям. Кит был единственным ребенком, и ее не сильно отвлекали другие дела, а мои родители говорили: «Садись делать уроки». Для меня это был действительно трудный период. Поэтому я обычно играл с Китом, а потом мы стали играть с Диком Тейлором[229]. Родители Дика были очень терпимы, и поэтому мы обычно собирались у него дома, где могли играть громче.

Каково ощущение такого успеха в столь юном возрасте?

– Очень волнительно. Впервые мы увидели нашу фотографию в музыкальной газете Record Mirror: оказаться на первой полосе газеты, которая разошлась, вероятно, в количестве 20 тысяч экземпляров, – это было так волнительно, вы не можете себе представить. И такая восторженная рецензия. Нас расхваливали на разные лады за наше выступление в клубе Ричмонда. А потом из музыкальной прессы мы попали в национальную прессу и на национальное телевидение, и нас показывали по двум телевизионным каналам, а потом все нас узнавали… Это ударяет в голову – ощущение, как от шампанского.

Я недавно слушал ваши самые первые альбомы, четыре или пять первых ваших записей, и они все, можно сказать, одинаковые. Вы играли блюзы и каверы, но выделялась одна песня: «Tell Me (You’re Coming Back)» – ваш первый хит в США и ваше с Китом первое совместное сочинение. Это первая песня, в которой видны ростки современной группы The Rolling Stones.

– Кит играл на двенадцатиструнной гитаре и пел мелодии в один и тот же микрофон. Мы записали ее в маленькой студии Regent Sound в лондонском Уэст-Энде, демостудии. По-моему, весь альбом был записан там. Но запись этой песни заметно отличалась от исполнения каверов ритм-энд-блюза или каверов на Марвина Гея и всего такого. Какое-то особое ощущение. Это именно поп-песня, в отличие от всех блюзов и каверов на Motown, которые в то время там записывались.

Первый полный альбом, который на самом деле был чем-то вроде прорыва, назывался «Out of Our Heads»[230].

– Что там? (Смеется.) Не имею ни малейшего понятия. Мне ужасно жаль.

«Cry to Me», «The Under Assistant West Coast Promotion Man», «Play With Fire», «I’m All Right», «That’s How Strong My Love Is…»

– Да. Все же много каверов.

Но есть единство звучания.

– Почти все песни были записаны в студиях компании RCA в Голливуде, и работавшие над ними инженеры знали, как добиться по-настоящему хорошего звучания. Это действительно влияет на исполнение, потому что можно слышать нюансы, и это вас вдохновляет.

И здесь вы впервые поете по-другому. Звучит так, как если бы вы исполняли музыку соул.

– Да, понятно, что музыка соул оказала свое влияние, такова и была тогда наша цель. Отис Реддинг и Соломон Берк. «Play With Fire» звучит чудесно – когда я слышал ее в последний раз. То есть это очень направленный звук и очень чисто выполненный. В песне слышен весь вокал. И я играю на тамбуринах, веду вокальную линию. Знаете, очень мило.

Кто это написал?

– Мы с Китом. То есть она сама написалась.

Полное совместное творчество?

– Да.

Это первая ваша песня, которая напоминает об образе жизни, который вы вели в Англии, и, конечно, о классовом сознании.

– Никто по сути этого не делал. До некоторой степени The Beatles, хотя в тот период они уже не так увлекались этим, как раньше. Нечто подобное делали The Kinks – Рэй Дэвис и я сидели в одной лодке. Прежде всего, по своей наивности, мы пытались заниматься смешными вещами в духе свинга, лондонского типа. Я даже не понимал, чем я занимаюсь. Но это стало интересным источником для материала. При сочинении песен использовались клише или заимствования, знаете ли, из прежних записей и идей. Типа «I want to Hold Your Hand»[231]. Но эти песни были более жизненными, а потом мы их украсили, чтобы сделать интереснее.

Откуда это в вас? Я имею в виду вы поете: «Your mother, she’s a heiress…» («Твоя матушка – у нее наследство…»), а она спит с молочником или что-то такое.

– Да, да. Ну, это просто такие семьи богатых девушек – общество, каким вы его видите. Оно описано так наивно в этих песнях.

Но в то время писать о таком, должно быть, было чем-то дерзким.

– Не знаю, было ли это дерзким. Просто писали. Ясно, что были авторы, которые писали более интересные и сложные тексты – скажем, Ноэль Коуард, о котором я ничего не знал.

Автором действительно хороших текстов в то время был Боб Дилан. Все смотрели на него как на своего рода гуру по части лирики. Тяжело думать о сплошном мусоре, каким в то время была поп-музыка. И даже если бы вы подняли вашу игру до предельного уровня, она действительно во многом отличалась бы почти от всего, что появилось на десять лет раньше.

Многое, пожалуй, было не так хорошо, как нам казалось, но в то время это было фантастично. «Gates of Eden» и все эти песни мексиканского типа, даже бессмысленные: «Everybody Must Get Stoned» и «Like a Rolling Stone», «Positively 4th Street».

Потом вы записали «December’s Children (and Every body’s)»[232]. Это название означает что-нибудь конкретное?