Да, можно себе представить. А дальше что?
– Впоследствии мама снова вышла замуж, и это меня сильно огорчило. Я думал, что я – мужчина в ее жизни, потому что она ушла от того человека и теперь была со мной. Знаете, ведь я был ребенком.
Она принадлежала вам.
– Да. А потом она вышла замуж за кого-то, и это меня тревожило. И этот человек изначально старался руководить мной и воспитывать во мне дисциплину, потому что в детстве у него были проблемы. А потом мама родила дочь. И мой отец приставал к ней почти двадцать лет. И бил нас. Меня он бил постоянно. Я думал, что это нормально. Я не знал до прошлого года, что он приставал к моей сестре. С тех пор мы с сестрой работаем вместе и помогаем друг другу. Моя сестра работает со мной. Она очень счастлива, и так приятно видеть ее счастливой и сознавать, что нас двое. Мой отец пытался нас поссорить. И в некоторые моменты нашей жизни ему это удавалось.
Где ваш биологический отец?
– Его брат позвонил мне, как раз когда шли выступления The Rolling Stones, и я попросил своего брата с ним поговорить. Я сам не разговаривал, потому что не нуждаюсь в сближении. С тех пор он не давал о себе знать. Но я донимал маму, и она, в конце концов, немного рассказала мне об этом, и мне сказали, что он умер. Было бы неплохо, если бы это оказалось правдой. Во всяком случае, он к этому шел. Омерзительный тип. У меня была проблема, потому что мне не хотелось ему уподобляться. Я хотел быть мачо. Я не мог позволить себе быть настоящим мужчиной, потому что настоящие мужчины жестоки, а я не хотел быть похожим на отца. Когда шли выступления The Rolling Stones, какая-то лос-анджелесская газета опубликовала статью «Правда о злости Эксла», и в ней говорилось, что я пытаюсь что-то утаить. Я и не пытался утаивать. Я не знал, что со мной случилось. И знать не хотел. Возможно, я этого не перенес бы.
А как вам теперь, когда вы знаете?
– Не так, чтобы «Ну, я не могу это вынести. Я – мужчина». И не так, чтобы «Ну, теперь я всех прощаю». Надо вновь все пережить, и оплакать случившееся, и скорбеть о себе, и воспитать себя и вновь обрести себя. А это очень странная, длинная цепь. Потому что оказывается, что и отец, и мать имели свои проблемы, а их матери и отцы – свои проблемы, и так с незапамятных времен.
Как вы прерываете этот цикл?
– Не знаю. Я ищу способ разорвать эту цепь. Пытаюсь остановиться, оглядеться и помочь другим. Вообще-то никого невозможно спасти. Можно поддержать людей, но спастись они сами должны. Знаете, можно прожить жизнь, какая вам дана, и просто ее принять, а можно попытаться ее изменить. В моей жизни все еще есть крайности, взлеты и падения, но она много лучше благодаря работе. Я с интересом участвую в работе организаций, занимающихся вопросом жестокого обращения с детьми. Существуют разные методы работы с детьми, и мне хочется поддержать тех, в кого я верю.
Вы уже с кем-нибудь говорили?
– Я был в одном таком центре. Когда я приехал, одна женщина сказала, что есть мальчик, который неправильно реагирует на то, что с ним происходит, и не может справиться с этим, несмотря на то что вокруг него много детей с теми же проблемами. И очевидно, он видел что-то обо мне и проблемах в моем детстве и сказал: «Ну, у Эксла были проблемы, а теперь он в порядке». Он начал жить более открыто, и теперь у него все хорошо. И это для меня важнее, чем группа Guns N’ Roses, важнее всего остального, что я сделал до сих пор. Потому что к этому я имею большее отношение, чем к чему бы то ни было. Я так ненавидел моего отца, женщин и…
Себя?
– Да. Себя. И это просто сводило меня с ума. Я стараюсь с этим справиться, и, похоже, мир не слишком-то терпимо относится к тому, что я делаю это открыто. Мне как бы говорят: «Ох, у тебя проблемы? Иди-ка ты и озаботься ими». Все близкие знали маленькие кусочки пазла, и никто не помог. Поэтому я злюсь. Я не могу сидеть и думать о дядюшке Как-Его-Там и наслаждаться этим. И если поговорить с кем-либо из этих людей, они постараются убедить тебя просто терпеть и все вернуть на круги своя. «Давай не будем выносить сор из избы», – скажут они. Моя семья делала все возможное, чтобы все скрыть, и они думали, что поступают правильно. Мой отчим упорно старался защитить маму и себя, он говорил: «Твой настоящий отец не получил воспитания». И также он старался скрыть следы своих собственных дел.
Почему вы говорите об этом открыто?
– Прежде всего, чтобы не подставлять себя. Мой отчим – один из самых опасных людей, каких я когда-либо встречал. Очень важно, что его больше нет ни в моей жизни, ни в жизни моей сестры. Возможно, мы бы простили его, но мы не можем позволить этому повториться. У меня много причин для того, чтобы открыто об этом говорить. Всем хочется знать, «почему Эксл такой испорченный» и с чего все началось. Правда, не исключено, что после публичного выступления я подвергнусь нападкам. Но тогда уж станет ясно, кто здесь козел, а кто – нет. Но мне кажется, пора. Все меняется, и все выходит наружу.
Только в последние годы стали действительно говорить о том, что такое плохое обращение. Я говорю не о приставании, а об эмоциональном плохом обращении.
– Все родители так или иначе плохо обращаются со своими детьми. Совершенных людей нет. Но можно помочь вашему ребенку исцелиться, если он с вами поговорит. Тогда он, возможно, скажет: «Знаешь, когда мне было пять лет, я это видел». Иногда я выхожу на сцену в рубашке, на которой написано: «Говорите вашим детям правду». Никто по-настоящему не знает, о чем эта надпись. До начала этого года мне было неизвестно, что со мной случилось, кто я и откуда. Мне было отказано в собственном существовании, и с тех пор я за него борюсь. Не потому, что я величайшее творение на земле. Но человек вправе за себя постоять.
Если отсутствует самосознание, то жизнь напоминает проигранную битву.
– Я остался двухлетним ребенком. И когда говорят об Эксле Роузе как о плачущем двухлетнем малыше, это правда. Есть плачущий двухлетний малыш, который сгинул и прячется, не желая мозолить глаза, даже мне. Потому что я не смог его защитить. А мир его не защищал. И женщины его не защищали и попросту думали, что лучше бы его вообще не было. Многие так думают сейчас. Нечто странное, с чем приходится иметь дело на твердой основе. Временами я чувствую, что мне нет и трех лет, а когда такое состояние длится несколько дней, то я чувствую себя совершеннолетним. У меня голова идет кругом из-за происходящих со мною перемен.
Вы имеете в виду сына Стефани?
– Да. Стефани[186] оказала мне большую поддержку и помощь во всем. Много всего пишут о наших отношениях, но самое важное в наших отношениях то, что мы остаемся друзьями. Роман – это дополнение. Нам хочется оставаться друзьями и постараться сделать так, чтобы наши отношения не повлияли на Дилана[187]. Дилан для нас на первом месте, потому что для него наш роман мог бы оказаться травмой, а мне этого не хочется.
Вчера вечером вы говорили о Дилане.
– Ой, старик, откуда что берется. Это меня пугает. Как будто в любой момент все может сломаться. Это безумно меня пугает. Я сидел с Диланом, а он из-за чего-то расстроился, и я пытался помочь ему, а он разозлился, и я обиделся. Я подумал: «Да он просто сопляк». Но до меня дошло, что он вовсе не сопляк, а просто не понимает еще. Ему нужна любовь. Я подумал об этом и сказал нечто вроде: «Да, потому что и мне тоже об этом говорили». О моей музыке, которая представляет собой чистую экспрессию и честную эмоцию и чувство. То есть я буду петь что-то с мыслями: «Старик, они не будут такими» и «Это неправильно». Но я так чувствую. То, как на меня нападают, это странно. Пресса вообще-то помогла мне навести порядок в голове. Знаете, мой отчим тоже мне помог. Я многое узнал. Это не значит, что он не был козлом. Не совсем честно посвящать двухлетнего малыша в реалии того, кто козел, а кто – нет. Где-то глубоко внутри мне все еще два года, и там я с каждым днем становлюсь немного лучше.
