С четырех лет у меня был избыточный вес. Конечно, я всеми силами борюсь с ним, но это всегда меня раздражает. Я не хочу слишком возносить мою роль и мою работу, но разве они для меня значат не больше, чем мой вес?

Одна из тем в «Словах нежности» – сексуальная жизнь и кризис среднего возраста. Вам сорок шесть лет. Вы испытали какие-либо проявления кризиса среднего возраста?

– О, конечно. Вы знаете, сколько колец на вашем дереве. Примерно то же имеет в виду Мик Джаггер, когда говорит, что было бы ужасно петь рок-н-ролл в сорок лет. Ну, не так ужасно, как ему ныне представляется. Я сознаю, что в моей работе возраст – важный фактор, поэтому иду на ограничения, прежде всего в профессиональной сфере. Не хочу быть человеком, который, пройдя определенный этап физического развития, считает, что молодые женщины действительно предпочитают его как мужчину. Это образ, которого я всегда чурался. Надеюсь, я не настолько уязвим, но мог бы быть. Это глупая роль, роль клоуна. Я не прочь сыграть ее, но не хотел бы быть таким.

Мне кажется, вы знаете о вашей репутации бабника. Не создается ли такое ассоциативное мнение из-за вашей дружбы с Уорреном Битти?

– Верно, ассоциативное. Вот что за ночь сейчас? Вы слышите, чтобы мне звонили женщины? Ведь они знают, что я здесь. Послушайте, это просто дерьмо собачье. Не могу же я ходить и говорить, что я не бабник, это ведь глупо. К тому же у меня нет причин отрицать этот слух, разве только он начнет оказывать влияние на мое реальное положение.

Еще ребенком я испытал замешательство, когда понял, что все остальные мальчишки лгут, рассказывая о своих мужских достоинствах. А я-то думал, что они говорят правду. В возрасте от шести до десяти лет я им верил, а в одиннадцать сказал: «Парни врут». В результате этого сдвига мне очень трудно лгать о моих достоинствах и моем опыте. Именно в связи с моей репутацией я испытываю легкое замешательство, когда на меня так смотрят, потому что мне слишком доверяют.

Но ваши зрители хотят вам верить. В частности, мужчины любят проживать чужую жизнь. Им хочется думать, что быть звездой полнометражного фильма – значит иметь много женщин.

– Это мне нравится. Я не против. Так и есть. (Широко улыбается.)

Вы однолюб? Смогли бы вы хранить верность, чтобы поддерживать важные отношения, как, например, ваши отношения с Анжеликой[130]?

– Естественно, я не однолюб. Но до сих пор был однолюбом, и только поэтому мне не стыдно в этом признаться. Какая разница? Разве что только для вида – казаться хорошим. Я верю в это только по причине жизненного опыта. Если в чем-то я обладаю достаточным опытом, то мне плевать на чужую теорию.

Послушай, однолюб ты или нет, женщины все равно подозревают тебя в измене.

Вас воспитывали женщины: Этель Мэй, которую вы считали матерью, и две ее дочери, Лоррейн и Джун. Последняя была старше вас на семнадцать лет. Муж Этель Мэй, пьяница, не часто бывал дома, и она содержала всех, открыв салон красоты в городке Нептун (Нью Джерси). После смерти Джун в 1975 году открылась правда: вы были незаконнорожденным! Этель Мэй на самом деле была вашей бабушкой, но выдавала себя за мать, а Джун, о которой вы привыкли думать как о вашей сестре, была вашей биологической матерью. Как вы это перенесли?

– Я снимался в «Судьбе», и кто-то позвал меня к телефону – думаю, звонили в связи с посвященной мне статьей в журнале Time. В конце концов я получил официальное подтверждение от Лоррейн. Я просто онемел. Поскольку я был в работе, то пошел к режиссеру Майку Николсу и сказал: «Вот что, Майк, ты знаешь, что я актер высшей категории. Я только что кое-что узнал – кое-что открылось, – поэтому присматривай за мной. Не позволь мне покончить с собой».

Вы знаете, кто ваш отец?

– Только Джун и Этель знали, но никогда никому не рассказывали.

Какой была эта женщина, Джун?

– Вкратце? Талантливая семнадцатилетняя девушка, которая едет в Нью-Йорк и Майами как танцовщица некоего Эрла Карролла и занимается цыганскими танцами… Какое-то время она числится любовницей (шоумена) Пинки Ли. А когда начинается война, превращается в ирландско-американскую патриотку, девушку, работающую на контрольно-диспетчерском пункте в «Уиллоу ран», центре по отправке домой военнослужащих Второй мировой войны. Выходит замуж за сына богатого нейрохирурга с Востока, одного из самых известных американских летчиков-испытателей… И они ведут вполне деревенский образ жизни в Стоуни Бруке (Лонг-Айленд), где я всегда проводил лето в такой приятной атмосфере людей из высшего общества.

И вы все время считали, что Джун – ваша сестра?

– Точно. Брак разрушился из-за проблемы с пьянством, и, как и все домашние девушки, она возвращается домой. Она ездит в Нью-Йорк, обучается танцам у Артура Мюррея и, приняв самостоятельное решение, едет в Калифорнию со своими детьми… где работает на авиационном заводе, обучаясь на секретаршу. Я приезжаю в Калифорнию и живу самостоятельно. Она становится помощником закупщика у Дж. Ч. Пенни, потом заболевает раком и умирает.

У нас с Джун было много общего. Я и она упорно боролись. То, что она мне ничего не сказала, не облегчило ей жизнь, но она не сделала этого, потому что нельзя было знать, как бы мальчишка отреагировал на это известие. Когда Джун умирала, я нашел работу в Мексике. Сначала – много недель – работа в студии звукозаписи. Сандра[131] была беременна Дженнифер, а Джун умирала. Она посмотрела мне прямо в глаза и спросила: «Подождать?» Иными словами: «Постараться ли мне выжить?» И я сказал, что не надо.

Знаете, я решительный противник абортов. И не признаю иной точки зрения. Мое единственное чувство – это благодарность, буквально, за мою жизнь. (Если бы Джун и Этель были) не такими сильными, я бы никогда не родился. Эти женщины подарили мне жизнь. Это феминистский рассказ чистейшей воды. Они дали мне прекрасное воспитание. Я до сего дня ни у кого не занял ни гроша и никогда не чувствовал себя неспособным о себе позаботиться. Они определенно научили меня быть самодостаточным.

Ведь вы изначально любите женщин?

– Да, изначально. Отдаю предпочтение обществу женщин и питаю к ним глубокое уважение. Я опьянен женской таинственностью. Я всегда говорю молодым людям, что существуют три правила: они ненавидят нас, мы ненавидим их; они сильнее, они красивее; и, самое главное, они ведут нечестную игру.

Что привлекает вас в женщинах? Однажды вы сказали, что вам нравятся женщины соблазнительные, но недоступные.

– Не столь категорично. Я бы сказал, что не важно, красива женщина или нет, но меня привлекает то, что я считаю красивым. В остальном мне бы хотелось, чтобы женщины, которые меня привлекали, все еще были со мной. Они не нужны мне недосягаемыми, я даже не хочу их, если они недоступны!

Как вы думаете, вы сексуальны?

– Знаю, что для кого-то – сексуален. В сиюминутных ситуациях, мне всегда так кажется, женщины ассоциируют меня с моими героями, и в отношениях с женщинами это работает против меня. Это работает на меня, потому что обо мне знают, а женщины любят иметь связи с известными людьми. Но, в моем представлении, это работает против меня. Получается, что если я заинтересован в общении с каким-то человеком, то я прошу прощения за то, что я кинозвезда.

Вы сказали, что именно вы разрывали все ваши любовные связи.

– Правда, все, за одним исключением. Но опять-таки как у всех мужчин: у вас нет уверенности, что вы не рвете с ними, потому что не знаете, как от них уйти.

Кстати, вы когда-нибудь лечились у психотерапевта?

– Я лечился по методу Райха, насквозь сексуальному.

Вы прошли весь курс психоанализа по Райху без одежды, нагим?

– У-гм. Мне не потребовалось никакого рационалистического объяснения. Работало со мной вот так… (Щелкает пальцами.)