…Внезапно вспыхивает прожектор, и в узком конусе его луча оказывается Кэсседи.

– Как сказал однажды Кен, – говорит Кэсседи, если двадцать лет не обращать на копа внимания, он исчезнет…

– Хо! – Хо! – Хо! – Ангелы Ада в углу… четверо копов всего лишь внимательно оглядывают собравшихся на проповедь людей и направляются к выходу. Кэсседи не унимается:

– Да! Хулиганские действия, вы же понимаете… Не будет здесь никаких хулиганских действий. Если б нам понадобились хулиганские действия, мы позвали бы ребят, которые устроили бы их в лучшем виде…

– Хо! – Хо!.. Вот так то!.. Хороший коп мертвый коп!

– Хороший коп – мертвый коп!

Но копы шагают себе к выходу все той же неторопливой походкой, вразвалку, и небрежно проходят сквозь компанию Ангелов Ада, как будто их не замечая. Копы удалились, но они вновь сделали прокол и нарушили атмосферу. Кизи пытается ее воссоздать, в тех же мягких тонах, однако она упрямо улетучивается. Начинает он с рассказа о своем видении, об образе выхода за Пределы Кислоты, о том; как он увидел линии света на другом берегу залива в Маысанильо, линию травы…

– …и я курнул травы, собственно говоря, немного «Золота Акапулько»…

Во тьме раздаются одобрительные возгласы – «Золото Акапулько»! Черт подери, мы же торчки посвященные, нам-то известна самая жирная и густая марихуана! Вот только этот прикольный прокол. Кизи повествует обо всем своем видении: линия кислоты, круг, нуждающийся в завершении, огоньки на другом берегу залива… Сплошь метафоры, аллегории, там и сям в головах образуется жуткая мешанина… Рок-н-ролл, неистовство, телекамеры, тьма, копы, а теперь еще и… э т о… Все это непрерывно рикошетирует от уровня к уровню. Черт возьми! Что это Кизи… делает… Наконец – линия с крючком, замыкающая круг, не пройдя весь путь. Он рассказывает им все, но что это…

– Мы входили в эту дверь, какое-то время оставались там, а потом выходили обратно в ту же самую дверь. Но пока мы не дойдем до конца… а потом и еще дальше… мы никуда не попадем, ничего нового не испытаем…

Они чувствуют себя не в своей тарелке, они нервничают, сознают собственную никчемность, слишком много прорех в воздушном шаре, и в мозгах мешанина… да еще эти прикольные телешакалы тычут повсюду микрофонами, точно записывают казнь Ленни Брюса…

– Давайте выясним, где мы находимся. Давайте встряхнемся. Потанцуем.

Вновь загорается свет, вновь звучит музыка, все вновь обретает цвет и вертится волчком. Голдхилл уже очумел. Музыка заливает его нервные узлы потоком утешения… Любовь! Блаженство, счастье! Яркие огни! Опять танцуют с притопами Ангелы Ада, танцуют все. Но длится это недолго. В толпе – Кизи. Его начинает окружать народ. Музыка затихает. Кизи выглядит слегка остекленевшим, однако держится стойко, как будто полон решимости схватить катастрофу за плечи и отшвырнуть прочь. В руках у него глыба льда. Он целует ее, откалывает кусок и кладет его в рот, откалывает еще один и протягивает Кэсседи. Кэсседи целует свой кусок льда и растирает им свой обнаженный торс. Ледовая вещь… К ним пытаются протиснуться телеоператоры и радиоператоры. Их оттирают назад. Все ходит ходуном. Кизи и Кэсседи сидят на полу и общаются с помощью льда. Проказники и кое-кто из прочих торчков садятся в кружок рядом с Кизи и Кэсседи… в позу лотоса… Садится вместе с ними и Гэри Голдхилл. Он готов. С ними сидит малыш с шипящими зубами, чумовой… в позе лотоса… Спина его под балахоном Неру неподвижно выгнута. Он в трансе. Жемчуг в сосуде все кипит и кипит. Все берутся за руки и закрывают глаза – общинный круг… Они зажмуривают глаза все крепче и крепче, они ждут… энергии. Она приходит! Приходит! Из круга доносится резкий пронзительный звук… Слыхали?! Странно… Половина наблюдателей в замешательстве, они сбиты с толку. Это что, вечеринка по случаю Дня Всех Святых или спиритический сеанс с трясунами? Господи… Алберт Морч из «Уиминз уеар дейли» говорит Катрит Милинье: «Послушайте, когда я вчера вечером с вами познакомился… я еще не знал, что вы дочь герцога Бедфордского!..» Что это все ударились в религию! Ангелы неугомонны. Они стоят у края круга. «Эй, включите музыку!..» Сидящие в кругу – Кизи, Кэсседи и все прочие – начинают говорить. Малыш с шипящими зубами слышит голос. Глаза его все еще зажмурены. Он улыбается и сияет.

– Дохлый зяблик, – говорит он, – разбитая дорога и дохлый зяблик.

По голосу чувствуется, что он на грани слез и беспамятства… или же готов в любой момент разразиться безумным хохотом…

– Дохлый зяблик и разбитая дорога, лежит в пыли, ошибка… ошибка, но она не имеет значения… Ошибка не имеет значения… важна ситуация, в которой сделана ошибка… Разбитая дорога, дохлый зяблик, четыре заправочные станции, хвостовая дозаправка в воздухе для толстяков в темных очках, которые не видят разбитой дороги и дохлого зяблика…

Голдхилл сидит, погруженный в транс… Отовсюду накатывают волны энергии… Словно… злые духи!.. Кизи и Кэсседи – что они пытаются проделать с его разумом?… Схватили меня, заманили в Долгое Ожидание – чего? мысли? откровения? любви? чувства? прорыва – куда? или это

Они его мистифицируют! Морочат ему голову! Однако мысль, которую мы ждем, – она ощущается, физически, она накатывает мощной волной… Он хочет описать ее и заглядывает себе глубоко в душу

Массовая бесовская галлюцинация – вот что это такое! Он озирается по сторонам… Все ходит ходуном…

Вокруг него – осужденные на адские муки, пропащие души умерших… Он поднимается, сверкая китайским фейерверком своей драконской пижамы, и направляется к двери, выходящей на Шестую улицу, однако… Мертвые и Проклятые! Лица!

Ангелы Ада, запрудившие ведущий к выходу коридор, затевают

Он возвращается в толпу и погружается в искривленное время… Как будто жизнь его – это бесконечная ленточная петля… В древнейших адских безднах с лакричным слабительным непрерывно пузырятся злые духи

Так получайте! Харе Кришна Харе Кришна Кришна Кришна Харе Харе Харе Рама Харе Рама Рама Рама Харе Харе – и это песнопение превращает его в… Кришну!.. Христа!.. Бога… И тогда он выскакивает из искривленного времени и попадает в серебристую дымку… Всемирного Разума…

– Почти получилось, – говорит Кизи, впервые открывая глаза. – Вполне могло получиться. Но слишком шумно…

Однако облако, похоже, рассеялось.

Народ уже толпится у выхода. Все сбиты с толку и ошарашены. Не вечеринка, а черт знает что… Уходят Ангелы Ада, телевизионщики, сыт по горло и Херберт Голд… и Алберт Морч… Время приближается к трем часам утра… Люди смотрят на сцену, но там нет ни одного музыканта. Что, уже все? А вы в автобусе?… в пироге?

Кизи продолжает. Вновь гаснет свет. Теперь щемящая тоска охватывает всех. Это совсем другая… вещь… Кизи отходит к противоположной стене и садится. Его высвечивает из темноты луч прожектора. Со всех концов гаража сходятся Проказники: Горянка, Отшельник, Бэббс, Гретхен, Дорис Копуша, Пейдж, Зануда, Кэсседи, Черная Мария, Чума, Кишка, Джордж Уокер, Шомпол, Стюарт Бранд, Лоис Дженнингс – все направляются к Кизи. У Зануды в руке микрофон, и он говорит во тьму:

– Все, кто с нами, все, кто с нами в этой вещи, подходите ближе. Если вы не являетесь частью этой вещи, если вы не с нами – пора уходить, потому что настало время…

Лава огненная! Вот именно – те, кого слегка напугал такой оборот вечера, перепуганы теперь вконец. Народ с топотом и брюзжанием направляется к выходу на Шестую улицу. Проказники, тем временем, перешагивая через людей, подтягиваются поближе к Кизи и устраиваются вокруг него в кружок. Другие тоже выходят из тьмы на луч прожектора, освещающий голову и спину Кизи. Кизи выглядит растерянным. Он поднимает голову и всматривается в свет прожектора. В руке у него микрофон. Он делает знак, как бы говоря: «Пропустите их…»