– Я знаю этих людей, – говорит он. – Я был вместе с ними!

Целая Аллегория… Живая картина, изображение равнин, населенных… Рядом с ним – самый тесный внутренний круг, потом – внешний круг Проказников. За ними – немногие из старой перри-лейнской компании. Затем многочисленные торчки, неотъемлемая часть пирога, вроде Голдхилла и Малыша с Шипящими Зубами, а дальше – кольца, кольца, градация веры… а у стены несколько отдельных групп, без веры вообще, просто слишком обессиленных или любопытных, чтобы уйти. Наконец к внутреннему кругу, шагая через застывшие на корточках и в позе лотоса тела, направляется Кэсседи… Кизи поднимает на него глаза, похоже, он чувствует дурноту и теряет силы… Он качает головой…

– Прощай, Нил! – говорит он. Вид у него такой, как будто он того и гляди потеряет сознание. Кэсседи подходит ближе. Кизи наклоняется к микрофону: – Все говорят: «Посмотрите на него – способный романист… окруженный некогда тысячами… а теперь лишь немногими…» Но я могу…

…однако он теряет мысль. Помещение погружено в тишину и во тьму, лишь Кизи освещен слабым прожектором…

– Позовите Фэй с детьми.

Тишина. Затем шорох шагов Фэй, пробирающейся меж сидящих вплотную людей. За ней идут дочка Шеннон и старший сын – Зейн, на руках у нее младший – Джед. Все это время они были в детской комнате, у выхода на Шестую улицу. Кто-то из детей плачет, но плач этот больше похож на крик. Только он здесь и слышен, и от него кровь стынет в жилах… Фэй с детьми, Горянка с Саншайн и все Проказники – в узком кругу вместе с Кизи. Они берутся за руки и закрывают глаза. Тишина. И вновь крик

ИСКОННЫЙ! СИМВОЛИЧЕСКИЙ! СИЛА РАЗУМА!

И голос со стороны одной из тесных групп у стены, спондеический девичий голос, как у медиума на спиритическом сеансе:

– Ре-бе-нок – пла-чет – Сде-лай-те – сна-ча-ла что-ни-будь – с ре-бен-ком…

Кизи молчит. Глаза его крепко закрыты. В кругу нарастает резкий пронзительный звук, который сливается с криком ребенка. Фантастическое потрескивание силы разума… Голдхилл отмечает прилив энергии

У НИХ ПОЧТИ

Но девушка у противоположной стены не унимается:

– При-смот-ри-те – же – за – ре-бен-ком – Ребе-нок – пла-чет – Э-то глав-но-е – Ре-бе-нок пла-чет – и – ни-ко-му – нет – де-ла…

ПОЧТИ ПОЛУЧИЛОСЬ – PRESQUE VU!

– По-че-му – пла-чет – ре-бе-нок – Вам – что все – рав-но?…

Я ЧУВСТВУЮ ЕГО! УРОВЕНЬ КОЛЕБАНИЙ!

Кизи открывает глаза. Его слепит луч прожектора. Проказники отпускают руки. Раздается музыка. «Анонимные Художники Америки» исполняют рок-н-ролльную обработку «Пышности и великолепия» с торжественным тушем на барабанах…

В гараже осталось человек пятьдесят. Сцена слегка освещена, но остальная часть гаража погружена во мрак. На сцене перед микрофоном стоит Кэсседи. На нем лишь висящие на бедрах защитного цвета брюки и академическая шапочка, из тех, что надевают на церемонию вручения дипломов. В руке у него целая груда дипломов. Он заведен, как мотоцикл, дрыгает ногами, вздрагивает, притопывает, резко дергает коленями, локтями и головой… Из него льется головокружительный поток слов. Им вторят барабаны «Анонимных Художников Америки». Каждый раз, как маленькая светловолосая барабанщица что есть мочи бьет в барабаны, Кэсседи цепенеет и судорожно вздрагивает, как будто кто-то дал ему пинка пониже спины. Говорит он безостановочно, он вручает дипломы об Окончании Кислотного Теста. Наконец-то идет церемония… именно сейчас… когда?… который час, черт побери? Пять утра или… никто ни черта не знает… Кизи сидит в полумраке, утопая в громадном мягком кресле. Здесь же и некоторые из… выпускников, в основном Проказники. Они надевают черные шапочки и мантии, прыгают на сцену и получают из рук Кэсседи диплом… свернутый в трубку свиток, творение Пола Фостера и Бога Ротора…

Кишка, Ангел Ада, услышав свое имя, исторгает радостный вопль и пускается в пляс. Многие из выпускников отсутствуют. Всеравношка…

– Всеравношка! – объявляет Кэсседи. – К сожалению, в этот вечер Всеравношка не смогла быть с нами, вы же понимаете, ей пришлось записаться на спевку хора сумасшедшего дома, две сотни хорошо поставленных голосов выкрикивают имя ковбоя, известного как Рэй, вы же понимаете, он тоже не смог сегодня прийти… гм!.. затерялся на каком-то медицинском сборище, когда драил сортирные сиденья раствором А-200…

…звучит барабанная дробь, Кэсседи цепенеет, вздрагивает и подергивается, а Проказники стремглав несутся на сцену – Зануда, Бэббс, Чума, Отшельник, Горянка, Гретхен, Пол Фостер, Черная Мария, Пейдж, Уокер, Хейджен, Дорис Копуша, Рой Себёрн в черных мантиях взлетают и опускаются вновь… диплом – это право ступить на путь к горизонту… а в щель расположенной за эстрадой гаражной двери пробиваются первые солнечные лучи. Эти чертовы холодные серебристые лучики… и в гараже становится светлее, оранжевый тараканий полумрак, и воцаряется полная тишина, то там то здесь появляется полоска окружающего мира, точно на куске… люсита… Внутрь вползает дневной зной, он пропитывает все вокруг запахом хандры, мускуса и жирных крысиных пятен… и вот уже появляются клопы и клещи, лобковые вши и блохи, плодовые мушки, черви и долгоносики, все микробы и все личиночные выделения – и принимаются ползать и корчиться, пениться и гнить, извиваться и шипеть. Добропорядочный мир, задыхаясь и кашляя, врывается в гараж, макаронами застревает в каждой голосовой щели и мечется в панике…

Еще два-три дня в среде торчков Сан-Франциско анализировались крах уинтерлендской фантазии Проказников и странная ночь в гараже. То один, то другой помаленьку начинал бить себя в грудь… Ах, неужели мы поддались Страху и Сомнениям, что не пристало серьезным торчкам, неужели из-за нас прекрасный парень не сделал свою вещь… Но ведь многие говорили, что Кизи намерен нас одурманить и заприкалывать или выкрутиться за счет нас, а именно так оно и было. А потом общинный разум, не желая выступать против приколов, остановился на предположении о ренегатстве. Кизи всю дорогу отказывался от своих убеждений, чтобы отвертеться от тюрьмы. Вдобавок это проливает свет еще кое на что, а именно – на причиняющую сплошное беспокойство… скоростную вещь, которой вечно занимались Проказники, ох уж эта их пародийная игра в 400 лошадиных сил, эта игра в развевающиеся американские флаги, игра в дневное свечение, игра в крики «ура!», страшная неоновая игра, ох уж эта их игра в… супергероев, сплошь заведенных, электрических и радиофицированных в электропастельном хромированном отблеске игры. Будда там и не ночевал. Жизнь – дерьмо, как сказал Будда, постоянный гнет скверных карм, а сатори – это пассивность, лежишь себе, балдеешь и размышляешь о Сверхразуме, позабыв про Тедди Рузвельта. Вся благодать – в далекой стране под названием Индия… Ах, искусство жизни в Индии, друзья… Ну и что с того, что там нет водопровода и на улицах полно грязи, главное они овладели искусством жизни…

Перед возвращением «Общества Каллиопы» Проказники выволокли из гаража весь свой хлам, свалили его в кучу на соседнем пустыре, а потом направились в «Размах» – ветхое поместье Бэббса в Санта-Крусе. Хлам Проказников валялся на пустыре, громадная нелепая мусорная куча из обрывков костюмов и масок, кусочков дерева, покрытых светящейся краской, и причудливых вывесок, намалеванных светящейся краской на рулонах толстого пергамента, – все это валялось там и маниакально корчилось целыми днями, а ночью… ночью куча светилась… Пятно позора на гербе Харриет-стрит. Соседи, большинство коих составляли трудолюбивые японцы, люди бедные, но не лишенные чувства собственного достоинства, направили в муниципалитет делегацию с требованием навести в квартале чистоту. На взгляд городских властей, эта акция явилась примером особой гордости жителей за свой район, которая должна способствовать возрождению города, ведь если славный бюргерский дух укореняется даже в скромном квартале злачных мест… Короче, мэр объявил о своей величайшей готовности оказать содействие, и все это вылилось в истинное торжество, на которое вместе с мусорщиками понаехали представители муниципальных властей и телевизионщики. И, объединив усилия, чиновники вместе со славными жителями Харриет-стрит взялись за торжественное разрушение причудливой мусорной кучи одному Богу известно, сколько поколений полоумных пьяных выродков понадобилось, чтобы превратить жалкую заброшенную улочку в гниющие джунгли. Краска дневного свечения шипела и отфыркивалась до конца…