— Она, в любом случае, должна знать, кто она такая. Поэтому один из вас вернется в город и обнимет ей колени, что соответствует обычаю этой страны в случае, когда кто — то умоляет царя или царицу о милости. А затем честно обо всем ее спросит.

— Только не я, — сказал Юрген. — Я нахожусь в настоящее время в некоторой близости с одной гамадриадой. Я доволен своей гамадриадой. И не намерен больше оказываться в присутствии царицы Елены, чтобы сохранить свое благоденствие.

— Что ж, а я не могу пойти, — сказал Перион, — поскольку у госпожи Мелиценты на левой щеке маленькая родинка. А у царицы Елены щека чистая. Вы, конечно, понимаете, в чем я уверен: эта родинка безмерно усиливает красоту госпожи Мелиценты, — преданно добавил он. — Тем не менее, я не собираюсь поддерживать каких — либо отношений с царицей Еленой.

— А у меня причина не ходить туда такова, — сказал Горвендил: — Если я попытаюсь обнять колени Эттарры, которую здесь называют Еленой, она мгновенно исчезнет. Оставляя в стороне другие вопросы, я не хочу навлекать такую беду на остров Левку.

— Но это же вздор, — сказал Перион.

— Конечно, — сказал Горвендил. — Вот, вероятно, почему это и произойдет.

Таким образом, ни один из них туда не пошел. И все трое остались при своем мнении о царице Елене. А вскоре Перион сказал, что они теряют попусту как время, так и слова. Тут он попрощался со своими собеседниками и пошел дальше на юг, в Лакре — Кай. А в пути он пел песнь в честь госпожи Мелиценты, которую прославлял как Сердце Сердца своего; а двое, слышавшие его, согласились, что Перион де ла Форэ, вероятно, худший поэт на свете.

— Тем не менее, это действительно рыцарь и достойный господин, — сказал Горвендил, — намеревающийся доиграть остаток своего романа. Интересно, получает ли Автор большое удовольствие от таких простодушных действующих лиц. По крайней мере, ими наверняка легко манипулировать.

— Я накапливаю в себе разумную меру галантности. — сказал Юрген. — Я больше не стремлюсь быть рыцарем. И на самом деле, Горвендил, мне кажется бесспорным, что каждый из нас — герой своего собственного романа и не может понять роман другого человека, а все в нем истолковывает неверно, так же как мы втроем поссорились по пустяковому поводу о женском лице.

Тут молодой Горвендил задумчиво пригладил левой рукой за уши свои вьющиеся рыжие волосы, задумчиво уставившись в никуда.

— Я бы сказал, Юрген, что мы втроем встретились как действующие лица трех отдельных романов, которые Автор создал в разных стилях.

— Это, — согласился Юрген, — тоже было бы вздором.

— О, но, вероятно, Автор очень часто сочиняет вздор. Юрген, который является сейчас королем Евбонийским! — сказал Горвендил, и в его широко расставленных глазах заиграл огонек. — Что есть такого в вас и во мне, чтобы проверить, что наш Автор не создает наши романы с долей иронии?

— Мессир Горвендил, если вы пытаетесь шутить о Кощее, который сотворил все таким, какое оно есть, предупреждаю вас, что считаю такого рода юмор небезопасным. Не будучи чересчур щепетильным, я верю в здравый смысл и предпочел бы, чтобы вы говорили о чем — нибудь другом.

Горвендил по — прежнему улыбался.

— Вы рассчитываете однажды прийти к Кощею, как вы называете Автора. Это неплохо сказано и звучит превосходно. Но как вы отличите Кощея? И как вы узнаете, что уже не прошли мимо Кощея на какой — нибудь улице или поляне? Давайте же, король Юрген, — сказал Горвендил, на молодом лице которого по — прежнему играла проказливая улыбка, — давайте, расскажите же мне, откуда вы знаете, что я не Кощей, который сотворил все таким, какое оно есть?

— Да ну вас! — сказал Юрген. — У вас бы никогда не хватило мозгов, чтобы выдумать Юргена. Меня беспокоит нечто иное: я вдруг вспомнил, что юный Перион, который покинул нас минуту назад, станет богатым, седовласым и знаменитым, отберет госпожу Мелиценту у ее мужа — язычника и женится на ней сам. А все это произошло давным — давно. Так что наш последний разговор с юным Перионом кажется весьма невероятным.

— Что ж, но разве вы также не помните, что я убежал в ту ночь, когда Можи д’Эгремон ворвался в Сторизенд, и обо мне больше никто не слышал, а это все тоже имело место много — много лет тому назад? Однако мы встретились в облике троих красивых молодых людей здесь, на берегу сказочной Левки. Я честно говорю вам это, король Юрген. Так каким же непостижимым образом могло это произойти, если Автор порой не сочиняет вздор?

— Поистине, Горвендил, ваш способ выражаться несколько все искажает. И я не могу придумать этому правдоподобного объяснения.

— Опять — таки, посмотрите, король Юрген Евбонийский, как вы недооцениваете способности Автора. Вот один из самых древних приемов создателей романов. Посмотрите сами! — И внезапно Горвендил толкнул Юргена, и Юрген упал на теплый песок.

Потом Юрген поднялся, зевая и потягиваясь. «Весьма дурацкий сон я увидел, задремав здесь на солнце. Несомненно, это был сон. Иначе бы они оставили след — эти двое молодых людей, что шли дорогой молодости много лет тому назад. И в этом сне нет никакого смысла. Но на самом деле было бы странно, если бы в этом была вся суть и если жизнь — такой же сон, как заставил меня вообразить этот чудак Горвендил».

Юрген махнул рукой.

«Что же из соображений обычной справедливости мог он или кто — нибудь иной от меня ожидать? Вот ответ, который я бросаю вам, созданный мной во сне Горвендил. Я отказался от вас как от самой ничтожной из своих задумок. Да ну вас! И скатертью дорога. Я никогда не одобрял выведение людей из равновесия».

Затем Юрген отряхнулся и побрел домой ужинать с гамадриадой, которая его вполне удовлетворяла.

Теперь дивный сон Юргена породил в его неугомонной голове различные идеи. Любопытство Юргена было так велико, что он с трепетом вошел в ненавистный Лес, преодолел Коалиснакоан (то есть Собачью Переправу) и совершил все отвратительные вещи, необходимые, чтобы задобрить Фобетора. Затем Юрген обхитрил Фобетора неописуемым способом, при котором удивительным образом использовались сыр, три жука и буравчик, и так вытянул из Фобетора серую магию. И в ту ночь, пока Псевдополь спал, король Юрген попал в город из золота и слоновой кости.

Юрген с отвращением шел мимо высоколобых и длинноруких монархов Псевдополя. Они напоминали ему о том, что именно он давным — давно оставил в стороне, и заставляли его ощущать себя презренным и никчемным. В действительности, как раз по этой причине он и избегал города.

Сейчас он проходил мимо неосвещенных, безмолвных дворцов, идя по пустынным улицам, на которых луна создавала зловещие тени. Вот дом Аякса Теламонида, правящего на окруженном морем Саламине, тут дом богоподобного Филоктета; многоуважаемый Одиссей проживает как раз через дорогу, а особняк на углу принадлежит светловолосому Агамемнону; при лунном свете Юрген легко разобрал эти имена, выгравированные на бронзовых табличках, прибитых к дверям. По обе стороны от него спали герои старой песни, а Юрген крался под их окнами.

Он вспомнил, как безразлично — чуть ли не презрительно — эти люди смотрели на него сверху вниз в тот жуткий полдень, когда он рискнул войти в Псевдополь при солнечном свете. И им овладел злорадный порыв ярости, и Юрген погрозил кулаком огромным безмолвным дворцам.

— Ну, погодите! — проворчал он, так как вообще — то не знал, что именно хочет сказать этим великим, но вместе с тем бездарным героям, которым наплевать на его слова, но знал, что ненавидит их. Затем Юрген понял, что рычит, словно побитая дворняжка, боящаяся укусить, и засмеялся над своим новым состоянием.

— Прошу прощения, господа греки, — сказал он с низким церемонным поклоном, — по — моему, я хочу вам сообщить лишь то, что я — чудовищно умный малый.

Юрген вошел в самый большой дворец, бесшумно, на цыпочках прошмыгнул мимо опочивальни царя людей Ахилла и наконец попал в небольшую, обшитую кедром комнатку, где спала царица Елена. Когда он с должным соблюдением правил серой магии зажег свою лампу, она улыбалась во сне. Царица была бесконечно прекрасна — эта юная Доротея, которую здесь по ошибке называли Еленой.