— Со мной земная Беда.

Сандалфон увидел, что так оно и есть, и ответил:

— Мой огонь не может поглотить земную Беду.

Они подошли к Адарниилу — ангелу шума, чей шепот есть гром. Ниафер сказала:

— Со мной земная Беда.

Адарниил ответил:

— Перед земной Бедой я молчу.

Они подошли к Кемуилу с его двенадцатью тысячами ангелов гибели, охраняющих самые последние врата. Ниафер сказала:

— Со мной земная Беда.

Кемуил ответил:

— Я все разрушаю и кладу конец всему, но покончить с земной Бедой и не пытаюсь.

Вот так Беда и Ниафер миновали всех стражей этого рая. А в сумрачной стране на краю мира размытый дух Беды и призрак Ниафер поднялись через отверстие в земле, словно невесомый пар. Они отделились друг от друга в некой серой местности, поросшей тополями, и Беда попрощалась с Ниафер.

— От всего сердца благодарю тебя за твою доброту в миг нашего расставания, поскольку, быть может, не увижу тебя снова, — вежливо сказала Ниафер.

А Беда ответила:

— Не бойся не увидеть меня снова, раз ты вот — вот опять станешь человеком. Конечно, Ниафер, я ненадолго должна оставить тебя, но я вернусь. Сперва будет много поцелуев и нежного смеха, и тихий счастливый порядок твоего дома, и душераздирающее чудо ребенка, который — и не ты, и не Мануэль, но вы оба, и похожего на которого никогда прежде на земле не было. И жизнь распустится белым соцветием чудес, и каждый цветок, что ты сорвешь, покажется вечным. Со смехом ты скажешь о грусти: «Что это такое?» А меня, которую одни называют Бедой, а другие Кручиной, это чудовищно изумит…

…Потом я окажу помощь твоему зрению, и ты заметишь, что Мануэль во многом похож на других. Он привыкнет иметь под боком тебя, а ты — его, и это будут грустные узы между вами. Дети, безжалостно похитившие свою плоть из вашей плоти и унаследовавшие свою жизнь от вашей прекрасной тоски, с каждым днем будут казаться вам менее близкими, пока эти дети не создадут свои семьи. После этого ты станешь с трудом терпимой, незваной гостьей, вторгающейся в повседневную жизнь этих детей, и никто не будет с такой легкостью забывать о твоих визитах. Ты украдкой будешь плакать. А меня, которую одни называют Бедой, а другие Кручиной, это чудовищно изумит…

…Я несомненно вернусь к тебе, когда твои слезы уже высохнут и когда, вспомнив желания юной Ниафер и ее жизненные планы, ты пожмешь сутулыми плечами. У тебя, разумеется, все еще будет желание жить и дальше, но крушение всех планов уже не будет глубоко тебя трогать. Пожав плечами, ты скажешь о грусти: «Что это такое?» — ибо поймешь, что даже печаль преходяща. А твоя неспособность быть совершенно бедной и несчастной уверит тебя, что в твоих неприятностях виноват призрак пережитой и побежденной беды. И меня, которую одни называют Бедой, а другие Кручиной, это чудовищно изумит.

Ниафер нетерпеливо сказала:

— Ты долго намерена удерживать меня здесь, под этими темными, мерцающими деревьями, своими неубедительными речами, в то время как Мануэль остается несчастным из — за неутоленной потребности во мне?

Но, покидая на некоторое время Ниафер, Беда ей ничего не ответила.

Таковы были события в видении дона Мануэля (так впоследствии заявил дон Мануэль), пока он сидел, играя на флажолете.

Дальше история рассказывает, что все это время в серой избе в Дан-Валахлоне, в особо удивительной части этого леса, лежало земляное изваяние Ниафер. И седой дон Мануэль — уже не пышущий здоровьем юноша, пришедший в Дан-Валахлон, — сидел у ног изваяния и играл на флажолете напев, которому научила его Сускинд и которым он обычно вызывал юную Сускинд из ее сумеречных мест, когда был простым свинопасом. Теперь же Мануэль был пожилым дворянином, а Ниафер была теперь бездомным призраком, но мелодия тем не менее имела над ними власть, ибо она несла в себе юношескую любовь и отважные дни юности. Поэтому мотив, который когда — то звал Сускинд из ее низкого дворца с красными колоннами в подозрительном сумраке, теперь неодолимо звал Ниафер из рая, так как Мануэль расчетливо воспользовался разрозненными знаниями, почерпнутыми у трех женщин, чтобы завоевать себе четвертую.

Дух Ниафер вошел в уста изваяния. Тотчас же голова чихнула и сказала:

— Я несчастна.

Но Мануэль продолжал играть. Дух спустился дальше, дав жизнь легким и желудку, и изваяние воскликнуло:

— Я голодна.

Но Мануэль продолжал играть. Душа двигалась все Дальше и дальше до тех пор, пока Мануэль не увидел, что белое изваяние приобретает цвета плоти и шевелит ногами в такт его музыке. Так он понял, что все тело наполнилось жизнью.

Отложив флажолет и коснувшись груди изваяния древними, соответствующими правилам жестами старого таинства Туйлы, он запечатлел поцелуй на устах изваяния, так что дух Ниафер оказался заточенным в изваянии, созданном Мануэлем. Под его губами губы, которые были губами Беды, воскликнули:

— Я люблю.

И Ниафер воскресла — живая девушка, точно такая, какой помнил ее Мануэль больше года. Но с этим поцелуем все воспоминания о рае и ангельской жизни ее покинули.

— Ну и ну, коротышка, — первым делом сказал Мануэль, — несомненно, большое утешение возвратить тебя.

Ниафер, даже будучи в восторге от своего счастья, нашла эти слова не самым страстным приветствием от того, кто прошел необычайные расстояния, чтобы вернуть ее себе. Пристально посмотрев на него, она увидела, что Мануэль выглядит пожилым человеком и говорит в соответствии со своим внешним видом. Ибо Мануэль вернул женщину, которую желала его юность, ценой своей юности. И Беда коварно сравняла счет, наградив стареющего мужчину женщиной, ради которой юноша бесстрашно служил Беде. Такого юноши больше не было, ибо побежденная погубила победителя.

Затем, после недолгого рассматривания этого высокого седого незнакомца, Ниафер тоже стала выглядеть серьезнее и старше, и попросила зеркало, а у Мануэля его не оказалось.

— Я должна узнать, насколько хорошо ты меня запомнил, — говорит Ниафер.

Они вышли в голый и пустынный ноябрьский лес и направились к стального цвета Волчьему Озеру неподалеку от серой избы. И Ниафер обнаружила, что она хромает, так как Мануэль уделал ей ноги не совсем одинаковой длины, и остаток второй жизни она прихрамывала. Затем Ниафер несколько минут пристально глядела на свое отражение в глубоких холодных водах Волчьего Озера.

— Неужели оно такое, каким ты его запомнил, мой дорогой? — удрученно спросила она, смотря вниз на представление Мануэля о ее лице. Внешность, которую теперь имела Ниафер, она нашла очень мало похожей на ту, которую помнила по тем дням, когда была довольно хорошо знакома с зеркалами госпожи Жизели. И Ниафер опечалилась, видя, как быстро можно забыть лицо своей любимой.

— Я не забыл в твоем лице ни единой черточки, — решительно говорит Мануэль, — за все эти месяцы, да и за эти последние дни, прошедшие, как годы. И когда моя любовь побудила меня создать твой образ, Ниафер, она дала мне редкую искусность. Даже обычные люди говорят, что у меня есть какое — никакое умение в создании образов, тогда как я ни разу, похоже, не хвастался этим умением и ни за что на свете не стал бы надоедать тебе, повторяя комплименты, которые высказывались о моих образах лицами, высоко ценящими, моя милая, труд и терпение, которыми сопровождается подобное творчество. Я, без сомнения, думаю, что в это мгновение ни у кого нет достаточно веского повода жаловаться.

Тут она посмотрела ему в лицо и заметила, что месяц жизни с Бедой, день с которой является годом, сделал с юношеским лицом, которое она помнила. Лицо графа Мануэля было вылеплено совсем из другого материала: юность сошла с него, месяц лет выгравировал на нем морщины, успех придал твердости, предусмотрительность высушила, а самодовольство запечатлело на нем поцелуй. И Ниафер еще раз вздохнула, пока они сидели, вновь соединившись, под голыми деревьями у Волчьего Озера со стальными водами.