Мануэль вздохнул, словно с облегчением.

— Нелепый конец, — сказал он.

— Да — да, — ответил Дедушка Смерть, неторопливо отвязывая одну за другой свиней Евбулея. — Да, это в самом деле конец, поскольку здесь проходит вся твоя жизнь, чтобы в последний раз предстать перед глазами одного лишь тебя. А я тут ничего не вижу, кроме обычной воды, и диву даюсь, что ты нашел в этом темном омуте, что так пристально в него смотришь.

— Точно не знаю, — ответил Мануэль, но мне кажется, я все более и более смутно различаю утонувшие там любовь, желания и приключения, что у меня были, когда я жил в ином, а не в этом дряхлом теле. И, однако, эта вода обманчива, потому что там, где она должна отражать мое лицо, она показывает лицо юноши, а не лицо старика, которым я сейчас являюсь.

— А это что такое?

И Мануэль поднял от воды то красивое, пышущее здоровьем юное лицо, которое он видел отраженным в воде. Когда его воспоминания исчезли, высокий юноша без особого любопытства стал гадать, кто этот курносый незнакомец, стоящий тут со свиньями мельника, с удивлением указывающий в сторону валунов, поросших мхом и подпиравших изъеденный червями деревянный крест. Незнакомец указывал на странное, незаконченное изваяние, что стояло рядом с Гарантонским прудом, вода которого, как говорят, навевает странные сны.

— Что это такое? — повторил незнакомец.

— Это фигура человека, — сказал Мануэль, — которую я делаю и переделываю, но не могу добиться того, чтобы она мне полностью понравилась. Поэтому думаю и дальше трудиться над ней, пока статуя не станет соответствовать моим помыслам и моему желанию.

Так было в стародавние времена.

Эту историю в Пуактесме рассказывают так. В стародавние времена жил один ростовщик по имени Юрген. Но жена частенько называла его куда более дурными именами. Она была вспыльчивой женщиной, не обладавшей особым даром молчания. Говорят, имя у нее было Аделаиза, но люди обычно называли ее госпожой Лизой.

Рассказывают также, что в стародавние времена, закрыв как — то на ночь окна лавки, Юрген по пути домой проходил мимо цистерцианского монастыря, а один из монахов споткнулся на дороге о камень. Он проклинал дьявола, положившего его здесь.

— Фу, брат! — говорит Юрген. — Разве у дьявола недостаточно силы, чтобы перенести его?

— Я никогда не соглашался с Оригеном, — отвечает монах. — И, кроме того, у меня страшно болит большой палец.

— Тем не менее, — замечает Юрген, — богобоязненному человеку не надлежит говорить с неуважением о божественно назначенном Князе Тьмы. Для еще большего смущения рассмотри промысел этого монарха! Ты можешь заметить, что он денно и нощно трудится над задачей, поставленной перед ним Небесами. Такое можно сказать лишь о нескольких причастниках, но никак не о монахах. Подумай, к тому же, о его изящном искусстве, о котором свидетельствуют все те опасные и прелестные ловушки сего мира, бороться с которыми твое дело, а мое — ссужать на это деньги. А не будь его, мы оба остались бы без работы. Рассмотри также его филантропию и взвесь, насколько невыносимо было бы наше положение, если б ты и я, да и все наши прихожане сегодня водили бы дружбу с остальными зверями в Саду, отсутствие которого мы притворно чувствуем по воскресеньям! Встать со свиньей и лечь с гиеной?.. О, нестерпимо!

Так он пошел дальше, придумывая поводы для того, чтобы не размышлять слишком сурово о Дьяволе. Большей частью это были отрывки стихов, сочиняемых Юргеном в лавке, когда дела шли вяло.

— Я считаю, что все это чепуха и ерунда, — была реплика монаха.

— Без сомнения, в твоей точке зрения больше чувства, — заметил ростовщик, — зато в моей — красоты.

Затем Юрген миновал цистерцианский монастырь и уже подходил к Бельгарду, когда повстречал некоего черного господина, который поприветствовал его и сказал:

— Благодарю, Юрген, за доброе слово.

— Кто вы такой и почему меня благодарите? — спрашивает Юрген.

— Мое имя большой роли не играет. Но у тебя мягкое сердце, Юрген. Да будет твоя жизнь лишена забот!

— Спаси нас от зла и вреда, мой друг, но я уже женат.

— Эх, господа, такой изящный и умный поэт, как ты!

— Я уже с давних пор занимаюсь поэзией.

— Конечно же! У тебя темперамент художника, который не совсем соответствует ограничениям семейной жизни. Я предполагаю, что у твоей жены особое мнение о поэзии, Юрген.

— В самом деле, сударь, ее мнение нельзя повторить, ибо уверен, что вы не привыкли к таким выражениям.

— Весьма печально. Боюсь, жена не совсем тебя понимает, Юрген.

— Сударь, — говорит пораженный Юрген, — вы умеете читать самые затаенные мысли?

Черный господин казался весьма удрученным. Он сжал губы и начал что — то считать на пальцах: когда те двигались, острые ногти сверкали, словно язычки пламени.

— Весьма плачевно для тебя, — говорит господин в черном, — оказаться первым человеком, в котором я нашел готовность замолвить доброе слово о зле. Да к тому же, за все эти века! Это же самый прискорбный пример дурного управления! Неважно, Юрген, утро вечера мудренее. Теперь же я, разумеется, награжу тебя!

И Юрген вежливо поблагодарил прямодушного старика. А когда Юрген пришел домой, его жены нигде не было видно. Он искал ее, где только можно, и расспрашивал всех подряд, но безрезультатно. Госпожа Лиза исчезла во время приготовления ужина — внезапно, бесследно и необъяснимо, словно (в юргеновских образах) пронесся ураган и оставил позади себя спокойствие, которое, по контрасту, казалось жутким. Ничто не могло пролить свет на это чудо, своего рода магию, и Юрген вдруг вспомнил странное обещание черного господина. Юрген перекрестился.

— Как же несправедливо, — говорит Юрген, — в благодарность создавать людям скверную репутацию! Но я осознаю, насколько я мудр, что в этом мире сплетников всегда обо всех говорю любезно.

Затем он приготовил себе ужин, а после лег в постель и спал очень крепко.

— У меня безоговорочная уверенность в Лизе, — говорит он. — У меня исключительная уверенность в ее способности позаботиться о себе при любых обстоятельствах.

Все было очень хорошо, но время шло, и поползли слухи, что госпожа Лиза разгуливает по Морвену. Ее брат, бакалейщик и член городского совета, пошел туда проверить это сообщение. И действительно, в сумерках там бродила жена Юргена и непрестанно что — то бормотала.

— Фу, сестра! — говорит член городского совета. — Это весьма недостойное поведение для замужней женщины, и об этом, похоже, начнут говорить.

— Следуй за мной! — отвечает госпожа Лиза. И член совета последовал за ней в потемках, но, когда она пришла на Амнеранскую Пустошь и продолжала идти дальше, он понял, что лучше за ней не следовать.

На следующий вечер в Морвен отправилась старшая сестра госпожи Лизы. Эта сестра была замужем за нотариусом и считалась весьма проницательной женщиной. Как следствие этого, вечером она взяла с собой очищенный от коры ивовый прут. А по Пустоши в сумерках разгуливала жена Юргена и непрестанно что — то бормотала.

— Фу, сестра! — говорит жена нотариуса, которая была проницательной женщиной. — Разве ты не знаешь, что сейчас Юрген сам себе штопает носки и опять положил глаз на графиню Доротею?