Небо было чистым. Оно осталось таким и через десять километров, и тогда, когда я выбилась из сил и прилегла отдохнуть. Перед закрытыми глазами продолжали двигаться каменные плиты. Я все рассчитала: время на обратную дорогу, время на окончание очередного сборища в цирках и даже вероятность, что удастся уговорить кого-то из знакомых Птицелова подбросить меня на посадку. Я не учла одного: у меня не было сил, чтобы проделать обратный путь в том же темпе. Теперь, если меня не подберет какой-нибудь низко летящий «стакан», я пропущу транспорт и, против всяких правил, застряну здесь на немыслимый срок. Мне было точно известно, что рано или поздно все закончится. Что на этой планете я не умру, а умру совершенно в другом месте, не сейчас, и, слава богу, неизвестно когда. Хотя в тот момент мне не помешало бы прозреть насчет точной даты своей кончины. Впрочем, никому бы не помешало. Если набраться храбрости заглянуть в будущее, многое можно исправить.

По истечении суток меня подобрала пассажирская «катушка»: две параллельные площадки, соединенные шестом, летающие, как «колокол», низко и бесшумно. За шест уже держались двое хартиан. Они и заметили мои скитания по пустыне.

— Космопорт? — спросила я, используя универсальную терминологию.

— Космопорт, — утвердительно ответили они.

«Катушка» разогналась до скорости гоночного болида, и ветер стал пробивать защитный экран. Дышать стало трудно, я опустилась на нижнюю площадку, несмотря на то, что подобное поведение выглядит неприлично.

— Куда? — склонился надо мной один из попутчиков.

Его пухлый нос вывалился из шарфа. Я задрала рукав, показать код транспортной развязки, на которую мне следовало выйти с Кольца.

— Повезу… — сказал носатый. — Мне по дороге на два круга.

— Спасибо, у меня порт загрузки через час, — ответила я, и носатый выпрямился.

Они оставили меня на верхней галерее, и я подумала, что избитый вахтер был чем-то похож на них. Знать бы точно, я бы извинилась. Но эти двое не имели ко мне претензий. Да и нос у жертвы моего безумия был несравнимо больших размеров. Можно сказать, не нос, а недоразвитый хобот.

«Два круга» в навигационном исчислении равнялись примерно восьми земным часам. По той же дороге меня тащили трое суток. Это значит, мои попутчики располагали транспортом, способным идти в режиме скоростных коридоров, напоминающих принцип движения Колец. До загрузки оставалось менее часа, но посадочный порт не отвечал на запрос. Это выглядело странно. Обычно, капсульная зона за сутки готова принять клиента в карантин, но к странностям своих хартианских командировок я привыкла.

Порт не ответил и через полчаса. За двадцать минут до вылета я поняла, в чем дело, и дрожащим пальцем нажала пульт связи с Юстином на переговорном устройстве.

— Юстин! Меня завезли не в тот порт!

— А что я сделаю? — ответил Юстин.

— Придумай что-нибудь, голубчик, двадцать минут осталось!

— Мне только за тобой лететь полчаса… и до порта столько же.

— Попроси их задержать вылет!

— Ты чо? Как я попрошу? Там автоматика. Я чо, контачу с внешней навигацией что ли?

— Что же мне делать?

— Жди, — злорадствовал он, — подвернется что-нибудь попутное…

— Юстин, миленький, может, успеешь?

— Неа… не успею, — ответил Юстин. — Будешь знать в другой раз…

Мимо прошагала делегация на посадку, важно, с достоинством иностранных туристов. У меня возникла идея спросить, не согласятся ли они взглянуть на код, записанный на моем запястье?

— Займи место на «кислородном» этаже, — советовал голос Юстина, — там тепло. Перезимуешь. На этот раз я все расскажу шефу! Все выложу. Пусть узнает, какая ты…

Вслед за делегацией в сторону открытого посадочного порта направились двое носатых хартиан, что подобрали меня в дороге, и я пристроилась за ними.

— Шеф все узнает, когда получит дулю из челнока, — обещал Юстин. — Я все расскажу, что ты здесь вытворяешь…

— Ребята, — обратилась я к носатым товарищам, — если это не шутка, подкиньте до любой кольцевой развязки, которая сможет меня принять, а?

Ребята странно закопошились, ласковые глаза одного из них вынырнули из-под накидки.

— Да, — ответил он задушевно, и мое сердце оттаяло после глубокой заморозки.

Я отвернулась с микрофоном и попросила благодетелей не вникать в суть моих междоусобных разборок.

— Знаешь что, ты, тощая свиная жопа, — обратилась я к брату по разуму, — можешь оставаться в своем вонючем сортире, спать с резиновой бабой и забыть о моем существовании навсегда. Я никогда, слышишь, никогда больше ни о чем тебя не попрошу! Так и передай шефу.

На этом связь с Юстином была мною прервана. Дух злорадного торжества клокотал во мне, вызывая недоумение у попутчиков. Мы стояли в лифте, который не отличался от моего посадочного порта, мне предстояла дорога короче обычного, а лучезарные взгляды попутчиков наполняли меня уверенностью в том, что рано или поздно человечество найдет понимание и сочувствие разумного космоса. Я еще раз задрала рукав, чтобы показать им код, но записи не увидела. На ее месте кровоточила свежая ссадина. Потом померк свет. Потом я ничего не помню.

Сон возник, словно из чужих воспоминаний: ветка сирени, торчащая в разбитом стекле окна, запах лета и валерианы, луч солнца в стакане с водой, крашенные доски потолка, пустая больничная палата. Словно только что закончилась война. Мне приснилось, что я на Земле, что мои руки по локоть в бинтах. Мне приснилось, что я жива.

Никогда прежде мне не снились сны в космосе. Возможно, это имеет логику: чем дальше от дома, тем жиже сновидения. То, что это сон, я поняла сразу, потому что проснулась и решила убедиться: все, что произошло со мной в дороге, произошло по причине недоразумения и без злого умысла.

Глаза открылись в полумраке тесного пространства. Я лежала щекой в темной луже, та же жидкость испачкала циферблат хронометра. Хартианская одежда поблекла, липла к телу и почти не согревала. Я вытерла циферблат и вдумалась в цифры календаря. Невозможно было поверить, что с момента отъезда из Хартии прошло двенадцать дней. Я приподнялась и стукнулась головой о крышу. Что-то капнуло с носа на ладонь, стало ясно, что я лежу в луже собственной крови. Голова гудела. Тусклый свет проникал сквозь стены узкого пенала, похожего на гроб. Сначала он размывал очертания предметов, затем погас. Я еще успела подумать, что произошла ошибка, что этого не должно было случиться со мной.

На фоне дощатого потолка появилось лицо женщины в белой косынке. Она говорила громко, склонившись надо мной, словно я могла не услышать. Я вздрагивала от звуков. Они сливались в слова и громыхали у меня в голове, но я не могла понять смысл. Не могла понять и пугалась, старалась скрыться под белой простыней. Сон проявлялся в мельчайших деталях, в отражении света на металлической спинке кровати, в краске, отлупившейся от подоконника, в лепестках сирени и осколках стекла на полу. Сирень шевелилась, ветки терлись об острые края стекол. На улице сидели мужики с костылями. Один из них до ушей был замотан в гипс. По двору шла нянечка, и кто-то за ней в полосатой пижаме нес таз. Я хотела кричать, чтобы они заметили меня, но, стукнувшись головой о крышку, проснулась в той же липкой луже, в том же пенале. «Быть может, меня похоронили?» — предположила я. У изголовья рука нащупала решетку, в которую поддувал воздух, все остальное пространство было похоже на гладкий контейнер. «Надо выйти, — решила я, — найти кого-нибудь и объяснить, что произошла ошибка». Упершись ногами в крышку, я сдвинула ее. Вокруг пенала был пар и сильная гравитация, дышать было нечем, мне приходилось нырять за воздухом к решетке, чтобы иметь возможность изучать окрестность. Все, что мне удалось рассмотреть, точнее, нащупать — сильно намагниченная выпуклость под ногами. Она притянула меня к себе так, словно я весила тонну. Вместо воздуха легкие наполнились газом, который застрял в горле ватой. Кровь пошла из носа, и снова ветка сирени уперлась в окно палаты.