— Сколько часов в сутки ты можешь спать? — спросил он.

— Двадцать, — ответила я, эта цифра была проверена практикой.

— И тебе не стыдно? Вот я, допустим…. Поставил тренажеры, бегаю по коридору трусцой каждые два часа…

— А зачем вымазал стену краской? — спросила я, пока у Миши не пропало настроение общаться.

— Для эксперимента, — объяснил он. — Макака говорит, если обычную краску разбавить специальным раствором, она станет прозрачной через какое-то время. Я разбавил, и ни хрена.

— Он перепутал раствор.

— Ничего подобного. Всю нецензурщину он пишет на себе только с раствором, причем ювелирно дает концентрацию, чтобы надпись исчезла точно в день прибытия к мамочке.

— Буду знать.

— Твои засранцы утверждают, что календарь написан именно такой краской.

— Ясно, — сказала я и успокоилась.

С той минуты Мишино поведение перестало напоминать космическую болезнь.

— А я говорю, что механизм должен быть, — продолжил Миша. — Если не в стене, то где-то гуляет проектор, активирует изображение. Я это докажу как только освобожусь.

— Будешь искать механизм?

— Вот именно.

— Лучше бы ты чаще бегал трусцой по коридору. И я с тобой за компанию.

— Ты будешь готовиться к встрече с Птицеловом, — сказал Миша.

— Всегда готова! Не могу дождаться. Лишь бы он оказался в царстве живых.

— Лишь бы мы оказались в царстве Флио, а не в царстве идиотизма. Честно скажу, этот движок подозрителен.

Чтобы пошатнуть мое доверие к двигателю, Миша представил расчет, в котором я не поняла ничего, потому что он был написан сигирийскими математическими знаками. В такой математике я разбиралась меньше, чем в человеческой, а в человеческой не разбиралась вообще. Миша все объяснил: если наш движок разогнать до алгонического предела, мы, на данный момент прошли одну сотую сегмента Кольца, только неизвестно в каком направлении, потому что Кольцевой диспетчер нам недоступен. Тот же самый сигирийский транспорт по Кольцам уже бы отмахал полпути до Хартии. Соответственно, к концу жизни мы преодолеем то же расстояние. Этот вывод был Мишей логически доказан, и, тем не менее, раздражал его. Миша чувствовал: здесь что-то не так. Что-то он упустил в самой постановке проблемы.

— Это не мое дело, — ответила я. — По календарю не прошло и недели, а ты уже все посчитал и сделал выводы.

Календарь раздражал Мишу еще больше. Не убедив меня расчетом, он бросил писать программу, и полез на стол со сканером и лазерным резаком, потому что был уверен, что стены флионерского корабля просто так просветке не поддадутся.

— Там точно есть механизм, — уверял Миша. — Цифры не возникают из ничего.

— Может, не надо? — засомневалась я, увидев, что он настраивает лазер.

— Надо. Эта хреновина меня достала.

Лазеру стена не поддалась точно также, и Миша полез в ящик за топором.

— Если ты не прекратишь, я позову Имо!

Имо пришел сам, когда адский грохот сотряс пассажирскую палубу. Сбежались все, даже сонный Сириус вытаращил красный глаз в коридор. Кусок стены вывалился наружу вместе с Мишей. Все разлетелось по полу. Древко отвалилось от топора, в стене образовалась пробоина в человеческий рост, из нее выпал блок, который лежал тут же рядом с Мишей, а в пустом проеме висели бледные цифры, растерянные, словно тень, которая внезапно лишилась опоры.

Стены тоже оказались умнее Миши, в них была предусмотрена защита от оголтелых исследователей. Неясно только, что именно они защищали: загадочный механизм от посторонних глаз или предмет, которым ударили по стене, от деформации?

Имо посмотрел на Мишино ушибленное колено и ушел. Сириус закрыл глаз и опять улегся. Джон подошел к пробоине, чтобы рассмотреть материал, из которого сделаны стены. Зрелище показалось ему увлекательным.

— Там должен быть механизм, — упорствовал Миша, потирая ссадину. — Чтоб мне провалиться в багажник! Он должен быть!

— Это биологическая масса, — возразил Джон, — в ней не может быть механизма.

— Пойдем на кровать, — предложила я Мише.

— Механизм должен быть!

— Разумеется.

— Не верите?

— Верю.

Миша надулся. Он отбил себе колено и локоть, добавил объем синяку под глазом, но уходить с поля боя не собирался. Он сидел на полу коридора из принципа до тех пор, пока не пришел Имо, чтобы поставить на место выпавший из стены блок.

— Не надо, — сказал ему Джон. — Сама зарастет.

Джону никто не поверил, но в течение суток пробоина стала заметно уже, обломки таяли на полу как весенний снег, и цифры календаря вспыхнули с прежней яркостью. В течение следующих суток исчезла алая клякса, а еще через пару дней все забыли об инциденте.

С момента знакомства Миши с кораблем Птицелова между ними сложились особые отношения. Странные, можно сказать, отношения. Как правило, техника Мишу уважала. Хорошая техника — любила, плохая — боялась. Корабль Птицелова над Мишей издевался, если не сказать больше — относился к нему со здоровым чувством юмора, насколько только может техника относиться с юмором к пользователю. Такое случилось впервые. Первый раз я видела, как Миша обиделся на машину. Их отношения складывались непросто. Их взаимное неравнодушие друг к другу было очевидно. Их сосуществование приобрело характер позиционной логической игры, в которой все остальные члены экипажа чувствовали себя предметами интерьера, ни одной из сторон они не принимались в расчет. Миша занимался машиной, машина — Мишей. Когда он добрался до работающего двигателя и все рано ни черта не понял, партия перешла в эндшпиль. Я стала молить бога, чтобы корабль дошел до Флио, также горячо, как когда-то этого не желала. Чтобы по дороге мне не пришлось проснуться и увидеть желтокожего гуманоида, склонившегося надо мной в буром свете багажного отсека. И если мне еще раз суждено пережить это, — только не с детьми.

Возраст для приключений прошел, потому что ужаснее всего на пятом десятке жизненных лет столкнуться с явлением, противоречащим всему накопленному прежде опыту. Именно с такими явлениями я сталкивалась теперь постоянно.

— Ксюша, девочка моя! — услышала я на седьмой день полета, и решила: «Нет! Или я не в здравом уме?» — Ксюша, ответь, если слышишь! Мы у Флио!

Я отправилась в Мишин сегмент убедиться, что он не бредит. Миша сидел за компьютером, улыбался, продолжая подлый розыгрыш.

— Ксюша, солнышко мое! — кричал он, глядя в черное поле экрана. — Иди, иди! Смотри скорее, — он замахал руками, заметив меня на пороге. — Не говори потом, что не видела.

«Я люблю тебя, Борисыч», — бежал текст по строке приемника.

— Поняла, да? Она меня любит. Меня! Дурака такого!

Непонятно было, чему Миша удивлен больше, факту связи с Землей или чувствам собственной дочери?

— Нет, ты видела?

— Еще одно Нобелевское открытие?

— Сто пятьдесят второе, — уточнил он. — Но, к сожалению, не мое. Это желторожие алкоголики, которых пасет Финч. Кстати, скажи ему, пусть нальет! Заработали.

— Напоить привидение, чтобы привлечь его к сотрудничеству, это из области каких наук?

— Из маразматики, душа моя, из маразматики. Другая наука к сей «кастрюле» неприменима есть… Нет, ты поняла: она меня любит! — повторял Миша, несмотря на то, что связь прервалась и буквы померкли.

— Кто тебе сказал, что мы на Флио?

— На Флио? — удивился Миша.

— Ты только что это произнес.

— А! — вспомнил он. — Кнопка хода погасла. Кажется, погасла, — он указал на спящего Имо. — спроси у него. Я подцепил к медальону датчик, чтобы намекнул, когда мигать перестанет.

— Ну… намекнул?

— Ясно дал понять.

— А проверить?

— Ты попробуй его переверни…

Имо спал на медальоне. Спал крепко, весил много, просыпался неохотно и на попытки сдвинуть себя с места не реагировал.

— Сынок, — обратилась я к нему.

Миша пришел мне на помощь.

— Приехали, командир! — крикнул он и потряс Имо за плечо. — Подъем!

Подъема не последовало.

— Ну, что ты будешь делать?.. — Миша нагнулся к уху спящего. — Макака, пломбир в ореховой глазури… — сказал он ласково, и на всякий случай отошел.