Судя по всему, этот показатель варьируется для изобретений значительно сильнее, чем для знаменитостей. Плееру Walkman, изобретенному компанией Sony в 1978 году, потребовалось лишь десять лет для достижения четверти от максимума своего влияния. Не меньшим хитом был и iPod компании Apple – судя по всему, если вы хотите, чтобы ваше изобретение оказало свое влияние максимально быстро, вам стоит заняться портативными музыкальными плеерами. Как и револьверу, целлофану понадобилось около четверти столетия для достижения той же отметки. Для печатной машинки этот процесс занял 45 лет, а для джинсов – 103 года. При таких темпах Стросс мог бы добиться гораздо большего, займись он математикой.

Однако эти цифры – сто лет для распространения новой технологии – кажутся слишком большими. В наши дни новые технологии меняют повседневную жизнь значительно быстрее. С чем это связано? Не происходит ли ускорение процесса коллективного обучения?

И найти ответ на этот вопрос мы можем с помощью n-грамов.

Для этого мы совместили свой вдохновленный Эббингаузом список изобретений с методом когорт Андворда. Мы распределили 147 технологий по датам изобретения, начиная с жаккардового ткацкого станка (1801) и заканчивая терменвоксом, одним из первых электронных музыкальных инструментов (1920). После этого мы разбили список на три периода – изобретения начала XIX столетия, изобретения середины XIX столетия и изобретения более позднего периода.

Различия в коллективном обучении со временем оказались вполне очевидными. Изобретениям начала XIX века потребовалось 66 лет на достижение отметки четверти влияния. А для изобретений конца XIX и начала XX века – всего 27 лет. Кривая коллективного обучения становилась все короче и короче, ужимаясь примерно на 2,5 года в течение каждого десятилетия. Общество обучается все быстрее и быстрее.

Почему так происходит? Как и в случае с коллективным забыванием, дать точный ответ сложно. Однако стоит поразмышлять о потенциальных последствиях.

Одна из самых интригующих перспектив, связанных с постоянно ужимающейся кривой коллективного обучения, была сформулирована в разговоре между физиком Станиславом Уламом и эрудитом Джоном фон Нейманом[179]. Улам отлично разбирался в серьезных изобретениях – ведь он изобрел водородную бомбу. Нейман был знаменитым математиком, физиком и основателем теории игр, а также считается отцом-основателем компьютерных наук. Также Нейман высказал идею «взаимного гарантированного уничтожения» (Mutually Assured Destruction) и его сокращения MAD (буквально: «безумный»). Думается, что разговоры Неймана и Улама были невероятно увлекательными. Несмотря на свою неспособность дать точную количественную оценку, Нейман чувствовал, что скорость технического развития постоянно возрастает. В общении с Уламом он заметил:

Эта идея была популяризирована футурологом Рэймондом Курцвейлом[180], заметившим, что скорость, с которой компьютерные чипы обретают все большую мощность, – знаменитая закономерность, известная под названием «закона Мура», – приведет к тому, что к 2045 году обычный компьютер будет иметь больше вычислительной мощности, чем мозги всего человечества, слитые воедино. Согласно его предсказанию, в этот момент мы обретем возможность закачивать свои мысли на диск и тем самым обретем вечную жизнь в мире машин. Именно это Курцвейл и называет «технологической сингулярностью».

Подобная концепция может показаться довольно странной, однако Курцвейл – далеко не сумасшедший. Он продал свою первую компанию, будучи еще студентом Массачусетского технологического, и изобрел множество широко применяющихся технологий. Билл Гейтс называл Курцвейла «лучшим из известных предсказателей будущего искусственного интеллекта», а журнал Forbes наделил его титулом «идеальной думающей машины». В 2001 году Курцвейл получил награду Lemelson-MIT в размере 500 000 долларов – крупнейший в мире приз для изобретателей, – а также национальную медаль в области технологий от Билла Клинтона, человека более знаменитого, чем большинство ингредиентов в вашем салате. Так что не приходится сомневаться в том, что Курцвейл знает свое дело. Но прав ли он?

Это пока непонятно. n-грамы рассказывают нам о прошлом. К сожалению, они не предсказывают будущего. Пока что.

Наши довольно грубые расчеты, связанные с памятью, заставляют верить, что мы совсем скоро сможем достичь того, что «Венский кружок» считал невозможным еще сто лет назад. Мы сможем дать количественную оценку духу народа с помощью эмпирического измерения аспектов коллективного бессознательного и коллективной памяти.

Однако мы до сих пор не говорили вам о том, что это путешествие может оказаться крайне опасным.

«Дух народа» – это вовсе не безвредная концепция. Изначально она была предложена немецким философом Иоганном Готфридом Гердером в XVIII веке[181]. Сам Гердер был человеком широких взглядов, отвергавшим рабство, колониализм и саму идею о наличии фундаментальных биологических различий между расами. Он верил, что между народами имеются различия – и эти различия формируют то, что он назвал «дух народа», – однако он не верил, что они как-то связаны с главенством одного из них.

Однако если смешать понятие «духа народа» с агрессивным национализмом, легко заметить, что идея Гердера может стать фиговым листком для расизма – я лучше потому, что у моего народа выше уровень «духа».

В некоторых случаях именно так и произошло. Давайте еще раз вспомним, о чем говорили студенты в 12 тезисах, приведших к сожжению книг по всей Германии. Они хотели «уважать традиции народа», отвергая при этом все, что отражало антигерманский дух. И когда мы говорим о расизме в XIX и XX столетиях, концепция «духа народа» оказывается тут как тут.

Однако существуют и более здоровые подходы к «духу народа». Немецко-американский ученый Франц Боас[182], которого часто называют отцом современной антропологии, говорил в своей работе об историческом определении «духа народа». Однако он категорически отказывался смешивать «дух народа» и ультранационалистическую идеологию, понимая, что это опасное слияние приведет к интеллектуальному и моральному обеднению[183].

Вместо этого он попытался выявить «дух народа» эмпирическими методами (теми же самыми, которыми руководствовался Эббингауз). С точки зрения Боаса, культура постоянно меняется, однако при этом всегда допускает наблюдения и описание ее фактов. Объединив две традиции, Боас заложил основы научного исследования культуры и создал то, что мы в наше время называем антропологией.

И когда мы в разговоре с учеными называем свои занятия словом «культуромика», мы каждый раз вспоминаем о Боасе.

«-омика» предполагает работу с большими данными в современной биологии и не только[184].

«Культура» – это культура в понимании Боаса, эмпирически познаваемая и многогранная, основанная на бесконечной любознательности и искреннем восхищении.