— Да, господин депутат.

— Давайте я запишу ваши данные.

И наш дебютант сообщил ему свое имя, фамилию, специальность, должность, а депутат записал все это на листочке бумаги, где уже были какие–то заметки.

— А о каком конкурсе идет речь?

— Конкурс на присвоение одиннадцатой административной степени и чина архивиста.

— Понятно. И он состоится в Риме. Готовитесь?

— Занимаюсь по специальному учебнику.

— Женаты?

— Да, у меня четверо детей. Знаете, во сколько обходятся дети, ваше превосходительство?

— Дети — дар божий. Воевали?

— Да, был в Африке и в плену в Индии.

— Ах, в Африке! Я тоже. Правда, не совсем в Африке. На Сицилии, но это все равно что Африка. Хорошо, я постараюсь что–нибудь для вас сделать. Но я не вхожу в комиссию этого министерства. Главное, занимайтесь, постарайтесь подготовиться как можно лучше. А я со своей стороны… — Он протянул ему руку, проводил до дверей, попрощался, пожелав успеха, и тут же спросил; — Ну, кто у нас следующий? — и так посмотрел на часы, словно дел у него невпроворот, а время — на вес золота.

В середине февраля утренней почтой пришло уведомление, что они допущены к конкурсу. Начальник управления вызвал обоих претендентов и протянул им бумагу: «Сообщаем, что согласно положению… господин… допускается к конкурсу на замещение ста четырнадцати мест… Просьба поставить в известность заинтересованное лицо и в качестве подтверждения отослать обратно подписанный второй экземпляр. Участник конкурса должен явиться в Рим, в экзаменационный корпус, улица Индуно, в… утра… имея при себе…»

Долгожданный день, с которым было связано столько волнений, приближался. Конкурсанты смотрели на календарь, высчитывая сроки поездки и пребывания в Риме, сумму, которая потребуется им на расходы. По плану Рима они изучали улицы, трамвайные маршруты, местоположение министерств и экзаменационного корпуса. Но самое интересное началось, когда один знакомый из соседнего отдела стал клясться и божиться, что они могут ехать первым классом до самого Рима и билет им полностью оплачивается.

Надо же! В Рим! В первом классе! И совершенно бесплатно! На малиновом бархате, рядом с настоящими господами. Это просто неслыханно, прямо в голове не укладывается. А вдруг потом не выплатят разницу?

Да нет, все правильно. Начальник управления подтвердил, что по закону они могут ехать первым классом и им обязаны выплатить проездные, а потом командировочные. В то утро вся бухгалтерия кипела; те, кто не подали прошение, кусали себе локти. Поездка в Рим, первым классом, совершенно бесплатно! Да еще командировочные! Игра стоила свеч даже в случае неудачи.

— Ну нет, — твердили все в один голос, — больше такой случай мы не упустим. Мы теперь поедем на любой конкурс. В первом–то классе! Бесплатно!

— А в прошлый раз как тебе оплатили? — спросил дебютант у ветерана,

— Билет во второй класс и командировочные. Мне только–только хватило.

Он вернулся домой счастливый, насвистывая, и сообщил мрачной жене:

— Двадцать третьего у меня экзамены. Я уеду дней на пять.

— Двадцать третьего? Да мы будем совсем без денег. Лучше бы уж после двадцать шестого.

Получив, как обычно, на первое суп из бульонных кубиков, он стукнул кулаком по столу:

— Опять эта бурда? Ты небось все кубики в городе скупила? Скоро сервиз в награду получишь.

— Сервиз придется отложить до лучших времен, пока ты прибавку не принесешь, — раздраженно ответила жена.

Он промолчал: и бедный может быть гордым. В наступившей тишине звякала ложка, капала вода из крана да вздыхала жена.

— Дети поели?

— Конечно, поели.

— Как у них в школе?

— Как всегда. Сколько тебе понадобится?

— Думаю, тысяч двадцать.

— Тысяч двадцать… Ничего себе. И где же мы их возьмем?

— Попросим взаймы у твоего отца. Он как раз в этом месяце выходит на пенсию.

— Опять брать у бедного старика…

— Да мы же ему очень быстро отдадим, мне ведь все возместят.

— А если не возместят?

— Не говори глупостей.

Жена убрала со стола, надела клеенчатый фартук и, насупившись, начала мыть посуду, а он снова взялся за учебник.

Последние дни пролетели быстро. Он все больше зарывался в учебник. На использованных бланках набрасывал черновики сочинений на возможные темы письменного экзамена:

«Италия — республика, основанная на труде… Все граждане имеют равные права и обязанности… Государственное законодательство основывается… Местная администрация включает в себя… От налогов освобождаются… Налог на наследство…» Он строчил страницу за страницей, а потом правил, подчеркивал, делал пометки на полях.

Ночью он продолжал заниматься во сне, а еще ему снилось, что он уже на новой должности, пользуется авторитетом у коллег и даже начальник управления относится к нему с уважением. Тогда уж и дети постыдятся хватать переэкзаменовки, раз он в свои сорок лет и то выдержал экзамены! Да и жена угомонится, когда денег будет побольше.

Деньги на поездку заняли у тестя. Но пенсии не хватило, и старик взял из банка часть своих жалких сбережений. Чемодан одолжили у свояченицы: маленький фибровый чемоданчик, с которым она ездила в свадебное путешествие. В него были уложены чистые рубашки, два галстука, носовые платки, вечная ручка, словарь, учебник, конспекты, карта Рима, а также мыло, безопасная бритва и полотенце.

Ветеран уехал на два дня раньше. В Риме у него был друг, бывший сержант пехотных войск, он собирался остановиться у него и за оставшееся время заручиться поддержкой и покровительством влиятельных лиц. А дебютант отправился в субботу утром. Перед отъездом выслушал традиционные напутствия жены: осторожно на улице, не отстань от поезда, не спеши сдавать работу. А главное — строжайшая экономия, и никаких подарков… Разве что пакетик карамели для детей — можно купить в «Станде». И молиться, молиться святому Антонию.

Стоя в плаще, с чемоданом, он утвердительно кивал. Потом поцеловал жену, детей и спустился по лестнице. На улице он обернулся: жена и дети махали ему, прижавшись к окну, запотевшему от их дыхания. На вокзале, покупая билет, он вынужден был дважды повторить: первый класс, пока кассир понял, что ему нужно.

— Пожалуйста, первый класс, Рим, со скидкой.

До центра провинции он так и не вошел в купе первого класса — постеснялся. Словно там ехали какие–то высшие существа, с которыми у него нет и не может быть ничего общего. Адвокат, торговец сыром, мэр со своим секретарем, строительный подрядчик, профсоюзный деятель. Нет–нет, ему там не место, и он притаился среди полусонных студентов, уткнувшихся в учебники, и молчаливых рабочих, державших на коленях узелки с завтраком. Контролер, которому он протянул билет первого класса, взглянул на него почтительно — и насмешливо улыбнулся.

Доехав до центра провинции, он пересел на курьерский до Рима. Напустив на себя непринужденный вид, вошел в вагон первого класса и сразу почувствовал, как бросается в глаза его старомодный костюм. Тогда он осторожно двинулся по коридору, стараясь не привлекать к себе внимания. На одном купе было написано: «Для членов парламента», он видел иностранцев в причудливых нарядах, жеманную молодую аристократку, четырех серьезных мужчин, обложившихся газетами и журналами, и тому подобную публику. В конце концов он нашел себе место — остановился в последнем купе над самыми колесами, где из–за шума никто не хочет ехать, разве что усталые контролеры и проводники заходят туда отдохнуть. Он закинул чемодан на сетку, опасливо сел и стал смотреть в окно на телеграфные провода, километровые знаки, пригородные домики и сады. Потом закурил и начал вспоминать все, что вызубрил по учебнику. Так он сидел в полном одиночестве и очень обрадовался железнодорожнику, который, войдя в купе, поздоровался с ним и спокойно достал из узелка два бутерброда и бутылку вина.

На станции он купил газету, не ту, местную, которую читал каждый день, а центральную, «Джорно». В общем, как ему казалось, он вел себя вполне достойно. Когда поезд пересекал По, он вспомнил о наводнении и даже посмотрел, не осталось ли каких–нибудь следов. Перед Болоньей появился официант из вагона–ресторана и записал заказы, потом он вернулся, звоня в колокольчик — в детстве, когда он был служкой в деревенской церкви, и у него был такой же. Он купил на станции два бутерброда и бутылку вина — четыреста лир. Почувствовал угрызения совести: дома на четыреста лир они ужинали всей семьей.