— Как спалось на новом месте?

— Спасибо, Марфа Ильинична, очень хорошо. А вы всегда так рано встаёте?

— Дык корова в хлеве. Её надо подоить, выгнать пастись, а потом печку истопить и поспеть на работу. Хоть мне в контору на девять надо, всё равно не успеваю. И так целое лето. Зимой, правда, полегче. Можно и порукодельничать, и отдохнуть, и с бабами посплетничать.

То, что говорила хозяйка, мне было хорошо знакомо, ибо вырос я в селе, и во всех тонкостях крестьянского быта разбирался не понаслышке. По укоренившейся привычке, с самого детства, бегал по утрам не менее трех километров и выполнял комплекс силовых и гимнастических упражнений. Сказав хозяйке, что немного пробегусь, не стал изменять этой полезной привычке и тут. Вышел по тропинке задами на околицу и, чтобы никто не видел, побежал по направлению к темнеющему вдалеке лесу. Бег для меня был не только тренировкой духа и тела, но и знакомством с местностью, общением с природой и размышлением о будущем.

Лес от посёлка находился километрах в двух, и я преодолел это расстояние минут за шесть–семь. Хотя его таинственная тёмная прохлада манила вглубь, на опушке остановился, боясь увлечься и опоздать на работу. Снарядов для силовых упражнений в лесу, как в хорошем спортзале, более чем достаточно. Нижний сук молодого дуба использовал, как турник, вместо штанги — небольшое дерево, вывернутое бурей с корнем. После интенсивной физической нагрузки тело моё дышало силой и здоровьем, душа наполнилась радостью и надеждой на то, что день будет успешный и радостный. Окатив себя холодной водой из колодца, бодрый и возбуждённый вошёл в дом. Только теперь, при дневном свете, разглядел место обитания хозяйки. Непременным крестьянским атрибутом была, конечно, ОНА, русская огромная печь. Летом, как правило, она пустовала, а зимой, как мать родная, и накормит, и приголубит, и пригреет.

Не было исключением из правил и это жильё. Печка была подмазана, побелена, и выглядела опрятной и ухоженной. Вход на лежанку был занавешен простенькой цветастой занавеской. Вход в печку был закрыт железной, смазанной постным маслом, заслонкой. Люк в подпечек был открытым. В углу, с правой стороны возле печки стояли: ухваты для чугунков разной величины, кочерга и деревянная широкая лопата для выпечки подового хлеба. Вдоль стены, что разделяла кухню и горницу, стояла широкая, больше чем на полметра, дубовая скамейка, которую хозяйка использовала вместо кровати. Измученная за день, она не находила сил, чтобы раздеться, валилась на неё и мгновенно засыпала. Так всё лето и спала, как солдат на казарменном положении, положив под голову старую засаленную фуфайку.

… Пока я занимался физкультурой, хозяйка сварила пшённую кашу с тыквой и, помазав её коровьим топленным маслом, сказала:

— Ешь, Василий, и на работу не опоздай, а то Иван Васильевич не любит, когда его сотрудники опаздывают.

Тут меня не надо было уговаривать. Позавтракав, поблагодарил хозяйку и отправился на работу. Это был мой первый рабочий день государственного служащего, работающего не за трудодни, а за деньги. В контору пришёл на полчаса раньше. Иван Васильевич был уже там. Увидев меня, поздоровался и сказал:

— А, студент, молодец, что пришёл пораньше. Я сейчас введу тебя в курс дела и приступай к работе.

Мы зашли в небольшое помещение, где вдоль стен на стеллажах торчмя стояли папки, а на столе ворохом лежали в беспорядке какие–то бумаги.

— Вот, это твоё хозяйство. Все отчёты по колхозам проверишь, сложишь в отдельные папки, туда же положишь накладные, ведомости, квитанции. На каждую папку заведёшь список находящихся там документов. И так по каждому из двенадцати колхозов. Если что будет непонятно, спрашивай, я растолкую.

Он удалился, а я с ужасом подумал: «И как я в этом хаосе разберусь?» Однако, как гласит народная мудрость: «Глаза страшат, а руки делают», приступил к работе. Сначала собрал, систематизировал и сложил в папки разбросанные повсюду бумаги. Затем приступил к разбору завалов отчётных документов по отдельным колхозам. Тут тоже была сплошная самодеятельность и полная безграмотность. Форма отчётных документов не соблюдалась, составлялись произвольно, в балансах, приход–расход. Сплошные ошибки. В конце рабочего дня поделился своими открытиями с начальником отдела, на что он мне ответил:

— В правлениях колхозов сейчас не хватает грамотных счетоводов. Зимой планируем провести с ними ликбез, разработаем форму отчётных документов, отпечатаем в типографии и разошлём по колхозам. А сейчас собирай и систематизируй то, что есть, и на всё это даю тебе две недели. Потом будешь ездить по сёлам в составе районной комиссии с ревизией и подписывать акты проверок.

Услышав срок исполнения, как приговор, взмолился:

— Иван Васильевич, такой объём работы за две недели я сделать не успею.

— Успеешь! Приказы не обсуждаются, а выполняются, — кинул он в сердцах и вышел из помещения. Пришлось смириться и продолжать рутинную работу. Теперь, как мой первый, так и последующие дни, пока не наведу порядка, будет продолжаться весь световой день. Мои планы по «латанию дыр» в усадьбе хозяйки пришлось отложить. Когда же работа была выполнена, бумаги систематизированы, папки подписаны и сложены на стеллажах, начальник был доволен и в предстоящее воскресенье разрешил отдыхать. Это был мой первый выходной на державной службе. Но как им распорядиться? Советская власть, отвергающая религию и исповедующая воинствующий атеизм, приучила народ работать и по воскресеньям, и по религиозным праздникам. Я тоже решил заняться ремонтом палисадника. Однако, когда заявил об этом хозяйке, она хоть и одобрила мою инициативу, но сказала, что на данное время более актуальным является латание дыр в крыше. Я согласился и вместе с ней занялся этим делом. А дело было непростое. Связывали из соломы жгуты, обмакивали их в жирный глиняный раствор и затыкали ими дыры в крышах сарая и избы. Да, эта работа была действительно важнее, и мы за день с ней справились. Пока ещё не наступил сезон осенних дождей, мы, используя погожий день, застраховали себя от неприятностей. Хозяйка была мной довольна. За ужином разоткровенничалась и рассказала мне о своей жизненной истории. Первый раз за эти две недели увидел её в чистом платье, вязанной шерстяной кофте, аккуратно причёсанной и очень привлекательной. Она оказалась всего лишь на три года старше моей матери, которой едва перевалило за сорок пять. Подперев подбородок натруженной мозолистой рукой, она начала:

— Вижу, ты хороший парень и тебе можно излить свои бабьи горести и слёзы. Вы, молодые, едва ли можете понять нас, стариков, но хочется, чтобы тебя, если не поняли, то хотя бы выслушали. Родилась я в соседнем селе, в многодетной семье, последним восьмым ребёнком. Трое умерли в младенчестве, а четверых братьев унесли бесконечные войны, обрушившиеся на матушку Расею. Отец погиб в русско–японскую. Мне тогда не было и девяти лет, следом за ним унесла двоих братьев русско–германская, а двух последних погубила гражданская война. Вышла замуж я в канун революции, в 1917 году. Мой муж, хлебнувший окопного горя, поддавшись большевистской агитации, уехал в Питер, как он сказал «делать революцию». Революцию сделать удалось, но при загадочных обстоятельствах погиб, и осталась я, как перст, одна–одинёшенька, одна на целом белом свете. Замуж больше не выходила по той простой причине, что мужики друг друга перебили и не было за кого выходить. С мужем ребёночка не нажили, а завести внебрачного не решилась, вить не по–христиански это, да и дитё бы чувствовало себя изгоем, потому как люди такие связи осуждали. Вот и мучаюсь я, как и все солдатские вдовы, на белом свете. А ведь не по–божески это, несправедливо, если Господь сотворил нас по парам, и жить мы должны с мужьями и деточками. И кто их только придумал, эти войны, будь они прокляты. Ведь завещал же нам Господь: и ближнего любить, и не убивать, и не грабить, и не обижать, а цари, князья и разного рода вожди ради своих интересов, богатства и славы вечно стравливают народы, как собак, убивают и грабят, нарушая заповеди Господни, а их прославляют, чуть ли не святыми считают, а народ от этого страдает. Нет, что–то и там на небе нет справедливости и правды. Ой, я так разболталась, — спохватилась женщина. — Ты комсомолец?