— Как добрался?

— На попутных машинах.

— Это ты быстро, а мы ждали завтра.

Между тем, позвонив по внутреннему телефону, вызвал начальника сельхозотдела. В кабинет вошёл мужчина лет сорока, весь седой и с покалеченной ногой. Секретарь кивнул на меня и сказал:

— Принимай кадры, Иван Васильевич. Хотел бухгалтера, вот тебе молодой специалист. Опыта, правда, у него нет, но учился в Ленинграде, там плохому не научат. Я думаю, толк из него будет.

Иван Васильевич коротко выслушал мою характеристику и коротко бросил:

— Беру, а там поработает, увидим, на что он способен.

— Однако, Василий, жилья он не имеет, и его надо куда–то определить на постой.

— Ну это не проблема. Вон наша Марфа–уборщица одна живёт в целом доме, с радостью возьмёт молодого парня, может, по дому что поможет, и бабе будет польза, и парню веселее.

— А ты, как думаешь? — обратился он на этот раз ко мне.

— Меня любой вариант устроит, лишь бы была крыша над головой.

— Это хорошо, что ты неприхотлив к условиям жизни, но поскольку твоя будущая хозяйка уже ушла домой, я сейчас напишу записку, и моя секретарша Зина отведёт тебя к ней. Пару слов о внутреннем распорядке. Рабочий день начинается в восемь часов утра и кончается в шесть часов вечера, с перерывом на обед с тринадцати до четырнадцати часов. Выходной день — воскресенье. Вопросы есть? — Сам же и ответил: «Вопросов нет». — С завтрашнего дня приступай к своим обязанностям. Иван Василич ознакомит тебя с бумагами, и мы надеемся, что ты наведёшь с ними порядок, а то уже больше месяца бухгалтерским учётом никто не занимается, и сейчас там чёрт ногу сломает. А теперь иди отдыхай и на работу не опаздывай.

Зина, миловидная женщина лет тридцати, прекратила стучать по машинке, встала и, недовольно бурча, вышла из кабинета. Я попрощался с будущими коллегами и пошёл следом за секретаршей. Дом уборщицы был в полукилометре от здания райкома, и всю дорогу, пока мы шли, моя проводница не проронила ни слова. Перед входом в избу бабы Марфы она сказала:

— Ты подожди тут, а я с ней поговорю сама.

Входная дверь оказалась открытой, но в доме никого не было. Я стоял возле крыльца, а Зина стала звать хозяйку. Наконец, откуда–то из глубины сарая послышался женский голос: «Кто там?». Мы подождали немного, и оттуда вышла ещё не старая, очень энергичная и привлекательная женщина и уж никакая не бабушка. Она посмотрела на секретаршу, потом перевела взгляд на незнакомого парня и что–то хотела сказать, но Зина её опередила: «Марфа Ильинична, вот привела вам на постой молодого, симпатичного парня. Он будет работать у нас главным бухгалтером». Главным она меня, видно, сделала для пущей важности, чтобы та задавала меньше вопросов и не отказала парню в приюте. Прочитав записку, хозяйка окинула меня ещё раз оценивающим взглядом и с удивлением сказала:

— Уж больно молодой он, чтобы быть главным бухгалтером.

— Дык, он у нас один, стало быть, что ни на есть, самый главный. Впрочем, я пошла, а вы сами во всём разберётесь.

Зина хлопнула калиткой и быстрым шагом пошла в контору, видно, кончать незавершённую срочную работу.

— Ну что ж, голубчик, коль собрался у меня жить, познакомлю тебя со своим уставом. Если он тебе подойдёт, то уживёмся, если нет, то будешь искать другую квартиру.

— Марфа Ильинична, для начала давайте познакомимся: меня зовут Василием, а теперь слушаю вас.

— Так вот, женщина я одинокая. В доме без мужских рук тяжело, всё ломается, рушится, а починить некому. Если у тебя руки на месте, а голова на плечах, не дружишь с ленью и не чураешься грязной работы, то мы поладим. Дело идёт к зиме, а у меня крыша течёт, дров на зиму ещё не заготовила, забор повалился, да мало ли что ещё. Поможешь, жить будешь, нет, значит пришёлся не ко двору.

Меня несколько обескуражили её прямота и напористость и нисколько не пугали её проблемы. Для деревенского парня это всё привычно и знакомо, и без категорического заявления я бы помог устранить её домашние неполадки.

— Ваш устав мне подходит, поэтому я остаюсь и немедленно готов помочь вам ссыпать картошку в погреб. Заходя во двор, я увидел ворох картошки, прикрытый от солнца соломой, но не ссыпанный в сусек. Сейчас переоденусь и начнём.

Женщина, видно, не ожидала такого поворота дела и немедленно ответила: «Ну тогда пойдём в избу, я покажу комнату, в которой будешь жить». Она вытерла босые ноги о половичок, лежащий у порога, и провела меня в чистую, уютную комнату, На чистых деревянных стенах ничего не было, кроме старого зеркала, по краям которого свешивались вышитое полотенце да портрет молодого симпатичного мужчины в будёновке. Рядом висели часы–ходики с гирькой. Возле глухой стены стояла широкая деревянная кровать, застеленная цветастым покрывалом, на котором возвышалась гора подушек. На стене возле кровати висел простенький коврик с неумело нарисованной парой белых лебедей. Поверх коврика висело заржавленное ружьё–берданка. Рядом с кроватью стояла обитая жестью печка–голландка. В переднем левом углу размещался иконостас с несколькими иконами, а с потолка на цепочках свешивалась лампадка, которую, видно, зажигали только по большим праздникам. Завершал вид горницы стол с дубовыми ножками и четыре табуретки, сработанные, видно, одним мастером. Некрашеный деревянный пол был до желтизны выскоблен и вымыт. По всему было видно, что хозяйка здесь не жила, а заходила сюда за тем, чтобы вытереть пыль да поднять гирьки часов. Сложив свои скромные пожитки в уголок, переоделся в спортивный костюм и через пять минут был уже во дворе. Чтобы ускорить работу, из старых досок соорудил желобок и, опустив его наклонно в сусек, стал осторожно ссыпать туда драгоценные клубни. Женщина оценила это рацпредложение, как положительное, и за каких–то два часа сорок вёдер картошки были перебраны и заложены в погреб на хранение. Закончив работу, умылся из рукомойника, посмотрел на покосившийся забор палисадника, дыры в соломенной крыше сарая и решил, что завтра же, без напоминания хозяйки, займусь ремонтом её невзрачной, давно не видевшей мужских рук, захиревшей усадьбы. Пока я стоял и разглядывал её поместье, из сарая вышла хозяйка и сказала:

— Вася, иди в дом, а я управлюсь, приду и тогда поговорим.

Я зашёл в горницу и первым делом взял тетрадь–дневник и стал записывать впечатления сегодняшнего дня с тем, чтобы как только получу письмо от Лены, послать его девушке. Теперь я знал свой новый адрес и, написав письмо её родителям, попросил, чтобы они переслали мне письмо от Лены, как только его получат. Наступили сумерки. Зашла хозяйка и позвала меня ужинать. Чтобы не зажигать лампу и экономить керосин, ужинали в полутьме. Она вынула из печки чугунок с ещё тёплыми щами и налила мне полную деревянную миску. Ложки тоже были деревянные. Нарезав большими ломтями хлеб собственной выпечки, хозяйка сказала: «Ешь, сынок, чем Бог послал. Перевары разные готовить некогда, вот и едим щи, молоко да каша — деревенская пища наша. За помощь тебе спасибо. Вижу, душа у тебя добрая, да и руки на месте, поэтому за еду и постой денег с тебя брать не буду, чем сможешь поможешь и за это спасибо». Видно, душа у женщины оттаяла, и в её словах уже не чувствовалось тех железных ноток, которые звучали при нашем первом знакомстве. Щи, заправленные поджаренным луком на постном масле, оказались очень вкусными, а может быть, просто я был очень голоден. Скоро миска опустела, и я принялся доедать ломоть хлеба, запивая его парным молоком. Когда трапеза была закончена, стол прибран, Марфа Ильинична зашла в горницу и сказала:

— Ты, поди, утомился, сынок, я сейчас тебе постелю, ложись отдыхай, а завтра поговорим о житье–бытье.

Она проворно сняла подушки, сложила на сундук и, отвернув ватное одеяло, сказала: «Спокойной ночи». Только сейчас я почувствовал, что устал, и, как только прильнул к подушке, сразу же погрузился в крепкий живительный сон. Привыкший рано вставать, и тут мой биологический будильник сработал безотказно. В шесть часов я был уже на ногах. Хозяйка топила печку, готовила еду, и создавалось впечатление, что спать она вовсе не ложилась. Я поздоровался, и она, ответив, спросила: