Я не хотел больше продолжать эту болючую тему и спросил его:

— А у тебя братья и сёстры есть?

— Да, три брата и две сестры, но все они младше меня. Я в семье самый старший. Отцу нужен был помощник, и ему очень не хотелось меня отпускать, но пришлось смириться, ведь повестка пришла из военкомата, а в армии служить всё равно надо. Может ты и прав насчёт авиамеханика. Наверно и я так сделаю, если забракуют в училище штурманов, то буду учиться на механика.

Сергей мне нравился. Он был прямой, открытый, очень разговорчивый, и с ним было приятно общаться. Он не навязывал своих мыслей, умел говорить и слушать, притягивал к себе исключительным обаянием. Перед сном, прогуливаясь по территории студенческого городка, немного размялись на спортплощадке и легли спать. Закрывая глаза, подумал: «Где ты, моя ненаглядная, где? Любишь, не любишь, приснись хоть во сне».

Утром всю нашу разношёрстную публику строем повели на медкомиссию. Было нас человек двести, разделённых на семь групп. Я попал в третью группу. Первая пошла на медосмотр, а остальные в спортивный городок для определения физического состояния конкурсантов и выставления оценок по отдельным видам спорта. Сначала мы подтягивались на турнике, отжимались от пола, поднимали 16 и 32 килограммовые гири, потом прыгали через гимнастического коня, преодолевали полосу препятствий, а в заключение устроили 3‑х километровый кросс. На каждого из нас была заведена карточка, в которую и записывались результаты наших выступлений по пятибалльной системе. Несмотря на то, что результаты мои были отличными, и физически был хорошо подготовлен, пришлось изрядно выложиться.

… Медосмотру подвергались конвейерным способом. В специально отведённом месте, вдоль стены, были установлены семь столов, за каждым из которых сидел врач–специалист по своему профилю. Возглавлял комиссию военврач первого ранга.

Он же со своими ассистентами на основании данных обследования, занесённых в карточку, и выносил свой вердикт. Половина врачей составляли женщины средних лет, и каково было нам, «необстрелянным пацанам», стоять перед ними в обнажённом виде, дрожащими от волнения и холода. Такому унизительному медосмотру я ещё никогда не подвергался. На такие вопросы, как: «Не мочусь ли я по ночам, не болел ли венерическими заболеваниями, не было ли переломов, не болел ли болезнью Боткина» — отвечал механически односложно. Когда прошли этот унизительный дьявольский конвейер, повели нас уже в одежде на рентген и сдачу анализов. Последним и главным аккордом этого издевательства была центрифуга. И без того измотанные и взволнованные, садились ребята в кресла, пристёгивались ремнями, закрывали глаза и терпели пятиминутную изуверскую пытку. После остановки «дьявольского колеса», выводили их санитары под руки еле живых, жёлто–зелёных. Некоторые, особо выносливые, пытались идти сами, но вид у них был отрешённый, безучастный ко всему происходящему. Тут же испытуемых подхва–тывали эскулапы и начинали считать удары сердца, измерять кровяное давление, заставляли десять метров пройти туда и обратно, несколько раз присесть. Наконец настал и мой черёд. Насмотревшись на немыслимые пытки ребят, когда садился в кресло, и меня бросило в дрожь. Не знаю, с какой целью это делалось, но экзекуция проводилась в полной темноте. Я пристегнул ремни, закрыл глаза и приготовился к самому худшему. Щёлкнул замок на дверях и «комната страха» с большим ускорением стала вращаться. Меня с каждой секундой сильнее и сильнее стало прижимать к креслу, будто бы я попал под пресс и сейчас из меня выдавят всё, что там есть. Стало тяжело дышать, участилось сердцебиение, уши заложило, к горлу подступил неприятный комок, тело стало ватным и тяжелым, не способным передвигаться. В голове пульсировала единственная мысль: «Когда же наконец это издевательство кончится». Бог услышал мою мольбу, послышались звуки трущихся деталей и постепенно «адская машина» стала останавливаться. Хотя центрифуга уже остановилась, но голова и всё моё тело продолжали вращаться. Открылись двери, но у меня не было ни сил, ни желания отстёгивать ремни и вставать с кресла. Мне казалось, что из моего тела высосали всю кровь, и теперь оно стало слабым и немощным. Санитары «рассупонили» меня, подхватили под руки и повели в комнату, где «изверги в белых халатах» добивали свои жертвы безжалостным вердиктом: «К лётной работе не готов». Я сел за стол. Состояние моё было отвратительное, но с каждой секундой я чувствовал прилив сил и нормализацию работы всех органов и систем организма. Мужчина–военврач измерил артериальное давление, пульс, результат записал в анкету. Потом осмотрел глазные яблоки, проверил реакцию на разные раздражители. В конце концов, когда подытожили результаты обследования и испытаний, выяснилось, что мои параметры немного не дотягивают до нормы. Военврач подвёл меня к председателю комиссии и сказал: «Товарищ полковник, этот парень немного не дотягивает до установленных норм для лётного состава. Вот посмотрите его карточку». Тот молча её взял и усугубился в чтение. Я стоял, как перед судьёй, и ждал его приговора. Наконец, изучив документ, сказал:

— Вы, товарищ майор, сколько ребят забраковали?

— Семнадцать, товарищ полковник.

— А сколько зачислили?

— Ни одного.

— Этого парня надо зачислить. Отклонения у него незначительные, пусть учится летать.

С этими словами взял анкету и что–то там написал. Потом посмотрел внимательно на меня и сказал:

— Поздравляю вас, молодой человек, ваше здоровье позволяет вам поступать в училище штурманов.

От радости я заорал:

— Спасибо, товарищ полковник, я оправдаю ваше доверие!

Тот улыбнулся, подал мне документ и по–отечески сказал: «Ну, в добрый путь».

Я выбежал на улицу возбуждённый и счастливый. «Отсеянные» ребята стояли, тихо переговариваясь, курили и перед тем, как разъехаться, обменивались адресами. Душа моя ликовала. Первый шаг к осуществлению своей мечты я сделал. Лена, наверное, тоже была бы довольна моему успеху, но где она и почему молчит, никому не известно. На пути к своей заветной цели сделан лишь маленький шажок, но не знал и не ведал я, какие испытания, страдания и муки готовит мне судьба.

Новый 1941 год из нас курсантов никто не встречал. Н вторгся в нашу жизнь, как нечто неотвратимое, грозное, кровавое. Просто мы легли спать в старом, а встали в Новом году. И ничем он не отличался от года предыдущего.

Курсантская жизнь протекала по проложенному руслу, согласно учебной программы, а нам каждый день приносил свежую крупицу знаний, делая нас сильнее, опытней и уверенней. По–прежнему, на полит–информациях нас убеждали, что опасность войны с Гитлеровской Германией существует, но, может быть, в далёком будущем, а пока в силе договор о ненападении, можем спать спокойно, трудиться, учиться и наслаждаться мирной жизнью. Так мы и жили. Страна трудилась и укреплялась. Военные шлифовали своё боевое мастерство, нарабатывали тактические схемы ведения боевых действий в современных условиях, получали от промышленности новейшие виды вооружений, испытывали их и готовили персонал для обслуживания. Учёные и конструкторы трудились в лабораториях и КБ, создавая новые типы самолётов, танков, артиллерийских установок. Всё это делалось в атмосфере высокого темпа, поспешности, как будто за нами гналось страшное чудовище, способное растоптать, разорить, уничтожить. Так в сознании людей формировалось убеждение о неизбежности войны. Успокаивало лишь то, что она будет скоротечна и на чужой территории. Так, по крайней мере, нас убеждали. В таком же напряжённом темпе проходила и наша учёба.

Новогоднее настроение испортил нам приказ министра обороны маршала Тимошенка, в котором значилось, что после окончания нашего штурманского училища, выпускникам не будут присваивать офицерские звания, а только звания младшего командного состава — сержант. Это означало, что денежное и вещевое довольствие штурманы будут получать соответствующее. Многие курсанты были в шоке, а какая–то часть из них перевелась в другие училища, где выпускникам присваивали офицерское звание — младший лейтенант. Меня, честно говоря, это совершенно никак не взволновало и не расстроило. Сергей тоже был со мной солидарен, и мы, не снижая темпа, продолжали учиться, получать знания и навыки для своей будущей военной профессии. Курс молодого бойца прошли мы за месяц, вместо двух по плану. За это время командиры научили нас так–сяк ходить в строю, освоили некоторые приёмы строевой подготовки. По огневой подготовке только один раз дали пострелять из армейской винтовки–трёхлинейки, да из пистолета «ТТ», который был тогда личным оружием комсостава, а, стало быть, и нашим оружием. И всё же, главным грозным оружием для врага был самолёт, а задачей курсантов — досконально его изучить и эффективно использовать его бомбовую мощь. Одним из главных предметов в профессии штурмана была навигация. Нас учили способам ориентирования, как по приборам, так и небесным светилам, и наземным ориентирам, прокладыванию курса на карте и определению квадратов, в котором находилась цель, умение её обнаружить и накрыть бомбовым ударом. Большое внимание уделялось навыкам ориентирования в ночном небе, используя главный ориентир — полярную звезду и другие небесные светила. В обязанности военного штурмана входило так же и бомбометание. Это, пожалуй, самый ответственный и сложный вид боевой работы. Как потом показало время, из–за несовершенства оптических, прицельных устройств, бомбометание приходилось производить, используя личный опыт, приобретённые навыки, глазомер и тонкий расчёт. По учебной программе были у нас и прыжки с парашютом, которых ждал с нетерпением. С родителями наладилась регулярная переписка. В своих письмах они сообщали сельские новости, об успехах в учёбе младших братьев и, что особенно отрадно, мои скромные деньги помогают родителям одеть школьников и что–то приобрести для семьи.