— Какие колодцы? — рассеянно спрашивает Идрис Халил.

— Я же говорю, здесь вся вода отравлена! Особенно на той стороне острова. Вон там, выше промыслов… — Доктор неопределенно показывает куда–то на север. — Холодно, однако. Может быть, вернемся в дом? Сыграем партию в нарды?

Снег хрустит под ногами, словно гравий на дорожках чудесного сада.

От Калантаровых дедушка съехал лишь в четверг утром, 21 декабря, когда ледяная корка на дорогах размякла и превратилась в сплошную хлюпающую слякоть, перемешанную с конским навозом и песком.

…Для Идриса Халила была приготовлена квартира на втором этаже двухэтажного дома, стоящего в переулке сразу за базарной площадью. Комнаты хотя и были просторными, но довольно темными и, не считая самой необходимой обстановки, почти пустыми: стол, несколько венских стульев, кровать, умывальник, массивный платяной шкаф, пропахший сыростью и тленом, да уродливая железная печь–буржуйка с дымоходом в окно. К приезду Идриса Халила, к которому готовились за неделю, в квартире было жарко натоплено, на окнах повешены новые занавеси, стол застелен скатертью, а постель — свежим бельем.

У подъезда дома Идриса Халила и доктора Велибекова встречал сам хозяин. Вытянувшись по стойке смирно, насколько ему позволял кургузый жандармский мундир с широкой треугольной вставкой на спине, он широко улыбался. Несмотря на холод, его оплывшее лицо было покрыто капельками пота и черно, судя по всему, от чрезмерного полнокровия.

— Добро пожаловать, ага–начальник! Мамед Рафи всегда рад услужить вам!

Пожимая ему руку, Идрис Халил невольно про себя отметил, что в лице домохозяина (и, одновременно, старшего надзирателя Первой Особой Тюрьмы для Военнопленных) есть что–то невероятно жуткое.

— Проходите, проходите в дом! Чего на улице мерзнуть!

Они вошли в двустворчатую дверь с высоким порогом и оказались в темном патио, где находились службы и сарайчик. Отсюда каменные ступени без перил вели на открытую веранду второго этажа, густо увитую змеевидными ветвями облетевшего виноградника.

Поднимаясь наверх, Идрис Халил вдруг почувствовал, как сердце его болезненно сжалось, и чувство бескрайнего одиночества, одиночества морехода в самом начале неведомого пути захлестнуло его без остатка.

…Первая Особая Тюрьма для Военнопленных — вот конечная цель второго путешествия Идриса Халила! Указом заместителя Министра Обороны Самедбека Мехмандарова он назначен ее начальником. Так записано в сопроводительных бумагах, лежащих во внутреннем кармане его офицерской шинели.

Работа может быть и не самая почетная, но, учитывая обстоятельства, необходимая. Республика окружена врагами. Так странный симбиоз поэта и солдата породил тюремщика.

Короткое плаванье сквозь туман и безвременье, и из зимних сумерек рождается одинокий остров Пираллахы. Он будто спящий левиафан. Остров–рыба, остров–могила, остров–тюрьма…

На часах — вечность. Остров–левиафан дрейфует в ворохе мутной пены. Оттуда, где под черными пластами грозовых туч кружат божественные птицы Судьбы, поселок Пираллахы выглядит, как хаотическое нагромождение темных крыш в кольце по–зимнему голодных пустырей, еще прикрытых нестаявшим снегом.

История о рыбаке.

О ней рассказано в одном из снов Идриса Халила.

Ранним утром конца декабря, когда море, подернутое туманом на горизонте, было почти неподвижно, а в воздухе отчетливо пахло горьким печным дымом, несколько местных рыбаков вышли на лодках, чтобы собрать сети, расставленные с ночи недалеко от берега. Среди прочих некий Муртуз Али, вдовый, но еще крепкий старик, одиноко живущий в мазанке на самой окраине поселка. Улов у него в тот день был небольшой: среднего размера селедка, вобла, много мелкой рыбы, да обросшая ракушками бутыль темно–зеленого стекла.

— Клянусь Аллахом, я нашел что–то странное! — крикнул он рыбаку, стоящему в соседней лодке. — Запечатанная бутыль!

— Что в ней, Муртуз Али?

— Сейчас посмотрим! Может быть — моя удача!

Осторожно высвободив бутыль из сетей, он срезал ножом сургуч, покрывавший верхнюю часть горлышка, и не без труда вытянул плотно сидящую пробку. В то же мгновенье раздался странный звук, похожий на скрежет, затем что–то оглушительно хлопнуло, и взвившийся ввысь гигантский столп золотистого огня разорвал лодку несчастного Муртуза Али в мелкие щепы.

Очевидцы этого странного происшествия утверждали, что причиной взрыва, несомненно, явилась некая таинственная сила, заключенная в проклятой бутыли. Однако, судя по всему, лодка просто налетела на одну из плавучих морских мин, сброшенных в самом конце войны отступавшей британской армией. Так или иначе, но в поселке стали говорить, что Муртуза Али унес джин…

(Идрис–мореход улыбается во сне: его бесконечные странствия тоже часть этих волшебных историй)

Прогулка по острову.

Доктор — родной племянник Гаджи Сейфеддина, богатого бакинского домовладельца — изучал медицину в Казани и в Москве. Четыре недели назад состоялась его помолвка со старшей дочерью полицмейстера Алией–ханум. Он довольно упитан, круглолиц, во время осмотра больных надевает очки — скорее, для того, чтобы соответствовать привычному в глазах пациентов образу доктора, чем по причине действительно плохого зрения.

Сегодня на Велибекове диковинное широкое кепи, макинтош и альпинистские ботинки со шнуровкой на толстой подошве. Он оборачивается к Идрису Халилу:

— К сожалению, смотреть здесь особенно не на что! Я уже исходил этот остров вдоль и поперек…

В чуткой тишине над яйцеобразным куполом старой мечети слышно хлопанье крыльев невидимых голубей. Серая стая взмывает в небо, поворот, серое становится белым, летят над сросшимися стенами одноэтажных домов из пористого известняка, похожего на ссохшуюся губку. Сквозь пелену туч, пронизанных струйками печного дыма, прорывается широкая полоса золотистого света, вспыхивает на мгновенье в зарешеченных окнах и быстро гаснет. Холодно. На обочине дороги горками лежит нерастаявший снег. Пахнет навозом.

Их приветствует старик в тесаттуре, сидящий на скамейке у дверей мечети.

— Как твой внук? — спрашивает Велибеков.

— Все болеет, ага–доктор! Весь белый, как молоко! Не встает уже…

Над ящиком для пожертвований безжизненно висит черный флажок.

— Скажи сыну, пусть зайдет в больницу, я дам ему еще порошков.

— Благослови вас Аллах, ага–доктор!

Голуби возвращаются на купол. Через минуту над головой смыкаются серые зимние сумерки.

Они идут дальше.

— Что с его внуком? — Спрашивает Идрис–мореход, приглаживая ладонью топорщащиеся усики.

— Я, кажется, рассказывал. — Велибеков пожимает плечами. — Вода в колодцах плохая, солоноватая, а другой нет. Месяца два назад началась эпидемия. В поселке считают, что воду намеренно кто–то портит.

— Как это портит?

— Не знаю. Разное говорят… — Доктор поправляет кепи. — Вот это дом Мешади Керима. У него большая лавка на базарной площади. По здешним меркам — человек состоятельный, раньше часто ездил в Иран за тканями. Я осматривал его сына на прошлой неделе…

Над дверью дома прибита бронзовая подкова. Над подковой в камне вырезана восьмиконечная звезда и дата постройки — 1911 год.

Они сворачивают за угол и оказываются возле бани, рядом с которой стоит крошечная цирюльня, будто проросшая из земли, напротив — на грязном пустыре пасется несколько тощих овец под присмотром одноглазого подростка. Между тем небо опускается так низко, что глухие тупики почти тонут в темноте, и кончик папиросы Идриса Халила при каждой затяжке ярко вспыхивает оранжевым угольком.

Идут молча. Дорога то сужается, с трудом протискиваясь между нависающими домами с наглухо закрытыми ставнями, то расползается вширь на пустынных перекрестках, пронизанных трубным голосом ветра.

Минут через десять они выходят к мощеной камнем площади, в глубине которой находится дом полковника Юсифзаде. Просторный особняк без балконов, с портиком над парадным входом, у которого дежурит вооруженный винтовкой солдат. Все правое крыло дома покрыто копотью, как после пожара, по фасаду тянется глубокая трещина, а окна второго этажа наглухо заколочены досками. Сразу через площадь в лесах стоит недостроенное здание новой мечети. Под накрапывающим дождем несколько каменщиков в облаках белой пыли обтесывают глыбы известняка. При появлении Идриса Халила и доктора они прекращают работать и провожают их долгим взглядом.