– Это допрос, дед? Ты работаешь на федералов? Пытаешься внести свой вклад в защиту империи? Или ты фантом и я в твоих чертовых Видениях?

– Я пытаюсь тебя понять, Юра. Какого черта ты добиваешься? Народ за тобой на улицу не выйдет, даже если ты взорвешь центральный офис корпорации. Даже если ты взорвешь его вместе со мной.

– А это хорошая мысль, – криво улыбнулся внук.

– Глупец, – вздохнул Артемьев. – Ты сам говорил, что Видения отнимают у человека бо́льшую часть жизни. Значит, ты согласишься, что в жизни человека видения не последний по значимости фактор. И ты пытаешься этот фактор удалить. А что взамен? Или ты хочешь оставить после себя пустоту? Пустоту очень быстро заполняет хаос. Мы не раз об этом с тобой говорили. Что ты будешь делать, когда все разрушишь?

– Придут те, кто умнее и сильнее нас. Мы должны им помочь. Расчистить дорогу к новой жизни. Это – наша миссия. Их миссия – построить новый мир.

– Опять двадцать пять. Ну… если бы ты был седым стариком и уже прожил жизнь. Если бы ты имел жизненный опыт… Да откуда ты знаешь, какой мир они станут строить на твоей расчищенной площадке? – сорвался на крик Артемьев. – Ты ждешь новый, а они возьмут и реставрируют старый! Только еще более изощренный. Учтут просчеты предшественников. Вот тогда ойкнете.

– Значит, мы уничтожим и их мир тоже.

– Это борьба ради борьбы, Юра. Без смысла и конкретных целей. И люди в этой борьбе просто статисты. Вам так же плевать на простого человека, как и системе, с которой вы боретесь. Так в чем разница между тобой и мной, внук?

– Так надо, дед. Потом ты все сам поймешь.

– То есть ты что-то делаешь для моего блага, а я этого просто не понимаю? Ты хочешь осчастливить МЕНЯ?! – Артемьев рассмеялся. – Поверь мне, я достаточно зрелый мужик, чтобы понимать, что для меня хорошо, а что плохо. Я не вижу разницы между тем, что есть, и тем, что вы предлагаете.

– Разница в том, что мы не набиваем карманы, отнимая у человека реальность. Разница в том, что мы не делим людей на первый и второй сорт и не готовим второсортным участь потреблять лишь суррогаты.

– Ты готов убивать?

– Лес рубят, щепки летят.

– Я стар, внук. Я тридцать лет назад пережил все то, о чем ты только в прошлом году читал в книгах. Поверь, я уже многое понял. И если что-то до сих пор не понял, то уже вряд ли пойму. Так что ты мне сейчас ничего не объяснил. Потому что тебе нечего объяснять. В той комбинации, про которую ты мне рассказал, больше сотни ходов. А ты более или менее внятно представляешь себе только первых два. Про остальные ты не просто не знаешь, но и не хочешь знать. БОИШЬСЯ узнать про них! Поэтому эта борьба ради борьбы.

– Делай, что должен, и будь что будет, дед.

– Демагогия, внук. Пустые лозунги. Эта формула работает при куче условий. Я же в твоей борьбе не увидел ни одного из пригодных для этой формулы.

– Делай, что должен, дед, – криво усмехнувшись, повторил Юра. Не то неуверенно, не то растерянно.

И в это мгновение Артемьев понял, что скорее всего уже потерял внука. Навсегда. На него смотрели чужие глаза. Глаза фанатика. Не важно, во что верят эти люди. Важно, что они ни перед чем не остановятся. И ни перед кем. Они сомнут любого, кто встанет у них на пути. Господи, как же так? Ведь не было даже предпосылок. Рос нормальный мальчишка, шалопайничал, как и все в его возрасте. В меру бунтовал. Это нормально! Кто в юности не был радикалом, тот подлец. Кто в старости не стал консерватором, тот дурак. Но иногда бывает и так, что из глубокого погружения в Видения человеку очень непросто вернуться…

Артемьев вышел из камеры опустошенный. Словно у него ушла земля из-под ног. Егор не очень любил своих детей. Как-то не сложились с ними отношения. Когда у них был переходный возраст, было модно плевать на родителей, говорить, что они во всем виноваты, что они неправильно прожили свою жизнь. Егору всегда были обидны незаслуженные упреки. Он несколько раз пытался наладить отношения, но все было тщетно. Позже, когда дети повзрослели, они, конечно же, по-другому разговаривали с родителями, и все вроде бы наладилось, но осадок, как говорится, остался. Егор не смог простить слова, услышанные несколько лет назад. Наверное, поэтому он так берег ту любовь, с которой к нему относились внуки. Для него они были самыми близки людьми на планете. Даже когда делали или говорили глупости, свойственные всем молодым людям их возраста. Но сейчас… Сейчас он снова почувствовал горечь предательства. Как тогда, когда его предали дети.

Лейтенант трижды повернул ключ в замке решетки и отворил дверь, ведущую из коридора КПЗ в дежурную часть.

– Пообщались? – спросил капитан.

– Пообщались… Послушай, капитан, у меня к тебе личная просьба.

– Он виновен, господин Артемьев, его взяли на эпизоде.

– Ловить преступников – это ваша работа. Но даже у преступника есть право на адвоката. Завтра утром к вам приедет мой адвокат. Все, что можно, он сделает. И все, что нельзя, тоже. Но Юрка – мой внук. Я не думаю, что ночь в общей камере пойдет ему, да и всему обществу на пользу. Пожалуйста, оставь его в одиночке. В этом нет нарушения закона. А я уже говорил, не забуду тебя.

– Не вижу препятствий, – ответил капитан.

Когда Артемьев хотел остаться незамеченным, он частенько брал машину своего зама или кого-нибудь из начальников отделов и в сопровождении всего двоих телохранителей отправлялся на встречу или по делам. Сегодня он воспользовался тем же фокусом, чтобы встретиться с профессором Легостаевым в его клинике. Начальник охраны был в курсе причуд шефа и всегда успевал как бы невзначай устроить учения. Его ребята, тоже не привлекая к себе внимания, проникали в указанные здания и брали ситуацию под контроль, а на прилегающих улицах стояли черные джипы с наглухо тонированными стеклами и лучшими бойцами внутри. Конечно же, задумай кто убить Артемьева в больнице, при таких условиях работы телохранителей убийце вряд ли удалось бы помешать. Но это был его выбор. Перечить шефу начальник охраны не решался.

– Как дома, как внуки? – поздоровавшись с Артемьевым, спросил профессор.

– Всё в порядке, спасибо. Как ваша супруга?

– Швы сняли. Врач говорит, через пару дней выпишут.

– Отрадно слышать.

Артемьев замолчал, не зная, что сказать дальше.

– Ладно. Как ни тяни, но все равно придется выбирать, – вздохнув, сказал Артемьев.

– Выбирать, кто останется жить, достойнее, чем кому умереть, – ответил профессор.

– Тогда сегодня выберу я, – сказал Егор. – Не всё вам мучиться.

Профессор провел Артемьева к столу, на котором были разложены двадцать две детские фотографии. Лица ангелов. Глаза вечности. Душа на краю пропасти. Это было невыносимо. В такие минуты, единственные минуты в своей жизни, Артемьев был действительно рад, что богат.

– А пусть сегодня всем повезет, – сказал Егор.

Еще больше Артемьев обрадовался, решив, что сегодня у него хватит денег, чтобы спасти всех. И не придется делить сумму на несколько человек, оставляя тех, кому не повезло, один на один со смертью.

– Всем? – не поверил профессор.

– Подготовьте счет на всех и перешлите мне, – сказал Артемьев. – Условие прежнее. Никакой информации о дарителе и фотография ребенка.

– Можете не сомневаться. Родители готовы дать обет молчания на всю оставшуюся жизнь, если это поможет спасти их детей.

Собрав фотографии в конверт, профессор протянул его Артемьеву. Принимая конверт, Егор и в этот раз почувствовал волнение. Наверное, к этому невозможно привыкнуть. Вроде бы пустяк. Ты не обеднеешь от этой суммы. Справедливости ради, ты ее даже не заметишь. Она утонет в ворохе счетов, приходных и расходных ордеров. Но когда ты понимаешь, что кому-то купил жизнь… Это только кажется, что все так просто. Ну, заплатил. Ну, добавил кому-то на операцию. Ты можешь себе это позволить. Что такого? Но это только до тех пор, пока не осознал, что ты выкупил у смерти чью-то жизнь… Натурально. Без дураков. За деньги! Когда рубли, тысячи, сотни тысяч… Миллионы рублей тратятся на яхты, дома, цацки… Когда люди прожигают жизнь, в то время как кто-то отсчитывает последние минуты… Когда никто не задумывается, что дюжина старого коньяка – это чья-то почка… Необязательно создавать благотворительные фонды. Призывать со сцены потратить на благое дело, кому сколько не жалко. Необязательно ставить людей в неловкое положение, выпрашивая у них хоть сколько. Можешь дать – дай. Можешь сделать – сделай. И Егор давал. Потому что мог. Потому что у савана карманов нет. А детям и внукам хватит, чтобы не умереть с голоду.