С другой стороны, Адам был удивительно спокоен. Он считал, что никто не будет заглядывать внутрь солонки, пока в ней не кончилась соль.

– Хотя я не знаю, что тут удивительного, – замечает Зеб. – Он всегда был хладнокровен, как последняя сволочь.

– Он тоже там жил? В «Чешуйках»? – уточняет Тоби.

Эта картина не укладывается у нее в голове. Чем мог бы заниматься Адам Первый целыми днями среди стриптизерш и их необычных костюмов? Когда она его знала – когда он уже был Адамом Первым, – он молча не одобрял женское тщеславие: в это понятие входили яркая одежда, подчеркивающая фигуру, глубокие декольте и разрезы на юбках, через которые удобно демонстрировать ножку. Но Тоби отказывается верить, что он мог обратить сотрудниц «Чешуек» в религию вертоградарей или убедить их вести простую жизнь. У этих женщин наверняка был дорогой маникюр. Они не согласились бы рыхлить, вскапывать, переселять улиток. Даже если бы за «Чешуйками» было место для огорода. Ночные феи не станут днем заниматься прополкой.

– Нет, он не жил в «Чешуйках», – отвечает Зеб. – В полном смысле этого слова. Он приходил и уходил; «Чешуйки» служили ему конспиративной квартирой.

– А ты знаешь, чем он занимался вне «Чешуек»?

– Разузнавал всякое. Отслеживал развитие сюжетов. Наблюдал, как сгущаются грозовые тучи. Собирал под крыло труждающихся и обремененных. Обращал людей в свою веру. Ему уже было дано озарение, или как это называется – когда Бог явился ему в виде ослепительного света и передал сообщение разрядом молнии прямо в мозги. «Спаси Мои возлюбленные Биологические Виды, на коих есть Мое благоволение». И все такое. Ну, ты знаешь всю эту лабуду. Я вот никогда не получал озарений свыше, в отличие от некоторых.

К этому времени он уже был почти готов основать движение вертоградарей. Он даже купил то здание в плебсвилле, с плоской крышей, где потом расположился сад «Райский утес» – на неправедно нажитые деньги, что мы свистнули со счета преподобного. Пилар посылала к нему тайно завербованных ею сотрудников «Здравайзера»: она уже и сама готовилась перебраться в «Райский утес». Но я ничего этого еще не знал.

– Пилар? – переспрашивает Тоби. – Но она никак не могла быть Евой Первой! Она была слишком стара для этого!

Тоби всегда хотелось узнать, куда подевалась Ева Первая: Адам был Адамом Первым, но про Еву Первую никто никогда не упоминал.

– Нет, это не она, – отвечает Зеб.

В числе сюжетов, за развитием которых следил Адам, была судьба их общего отца, преподобного. После того как вскрылось совершенное преподобным хищение средств у Церкви ПетрОлеума, и после трагической новости, что его первая жена, Фенелла, покоится у него в саду под альпийской горкой, поднялась интересная суета. Последовала публикация скандальных откровенных мемуаров второй жены преподобного, Труди. Потом все затихло.

Конечно, был суд, но на нем обнаружилось, что прямых улик против преподобного нет. Во всяком случае, так решили присяжные. Еще до этого Труди забрала гонорар за мемуары и уехала отдохнуть на Карибы (по слухам – в обществе текс-мексиканского специалиста по уходу за газонами). Ее тело нашли в полосе прибоя после того, как она пошла искупаться при лунном свете. Местная полиция сказала, что подводные течения – чрезвычайно опасная вещь. Похоже, Труди затянуло в глубину и ударило головой о камень. Ее неизвестный спутник бесследно исчез. Это вполне понятно, так как вину непременно свалили бы на него; впрочем, ходил слух, что ему еще и заплатили.

Таким образом, Труди не смогла свидетельствовать на суде, а без нее дело развалилось. Скелет Фенеллы пролежал в земле слишком долго; зарыть его под альпийской горкой мог кто угодно. В кварталах побогаче вечно шатались безымянные мужчины, как правило – иммигранты, с лопатой на плече, готовые в любую минуту треснуть по голове невинную, доверчивую любительницу садовых растений, заткнуть ей рот кляпом из перчаток для садовых работ, изнасиловать в сарае, не обращая внимания на сдавленные крики, а потом прикопать и посадить сверху молодило, чистец византийский, ясколку опушенную или иные засухоустойчивые суккуленты. Известно, что такой опасности подвержены все дамы, которые занимаются собственным садом.

Что же до растраты – тут сомнений не было, но преподобный пошел испытанным путем: публично покаялся в том, что поддался искушению, признался в собственной греховности, затем подробно рассказал, как именно грешил. Это было горькое питье, но врачующее – он смирился, чтобы спасти собственную душу. Затем следовала униженная, слезливая мольба о прощении, обращенная к Богу и к людям, в особенности к собратьям по Церкви ПетрОлеума. И вуаля! Он получил отпущение, омылся от пятнающего греха и приготовился начать жизнь заново. Ибо кто может отказать в прощении человеку, который столь явно раскаивается?

– Так что он на свободе, – подытожил Адам. – Оправданный и восстановленный в должности. Дружки из Нефтекорпа его отмазали.

– Сволочь, – сказал Зеб. – Точнее, сволочи.

– Он начнет на нас охотиться, и у него будут на это деньги – дружки из Нефтекорпа дадут. Так что будь начеку.

– Понял, пойду сяду на чек и буду сидеть, – сказал Зеб. Это была его старая шутка. Раньше она смешила Адама. По крайней мере, услышав ее, он улыбался. Но сейчас не улыбнулся.

Как-то вечером Зеб околачивался в баре в «Чешуйках» – надев, как обычно, черный костюм, темные очки Медведя Смока и значок со змеей, а также непроницаемое выражение лица, не дружелюбное и не угрожающее. Он прислушивался к разговорам через приемник в золотом зубе, и вдруг один из вышибал на дверях сообщил ему нечто, от чего он сразу подобрался и выпрямился.

Но на этот раз сигнал касался не больболистов. Совсем напротив.

– Идут четверо шишек, – сказали в зубе. – Трое из Нефтекорпа, один – Церковь ПетрОлеума. Тот проповедник, которого показывали в новостях.

Зеба окатило адреналином. Это преподобный, больше некому. Узнает ли его этот извращенец, женоубийца, истязатель детей и садист? Или нет? На всякий случай он огляделся в поисках тяжелых метательных снарядов. Если поднимется крик «Держи его», он швырнет в преследователей парой хрустальных графинов и помчится сломя голову. Все тело напряглось до звона.

Вот они идут – предвкушая веселье, судя по смеху, подколкам и похлопыванию друг друга по спине (это был максимум телесного контакта для выражения квази братских чувств, разрешенный в высших эшелонах корпораций). Их ждут шампанское, лакомые кусочки и все, что к ним прилагается. Чаевые направо и налево – если, конечно, персонал позаботится, чтобы у клиента стоял. Что толку в богатстве, если им нельзя хвалиться, осыпая чаевыми свиту, играющую тебя-сверхчеловека?

У корпоративных шишек считалось круто проходить мимо наемных охранников в «Чешуйках» так, словно их не существовало. Кто будет смотреть в глаза столбу или дверному косяку? Вероятно (говорит Зеб), эта мода существовала еще со времен римских императоров. Но она сработала на руку Зебу, потому что преподобный не удостоил его даже взглядом. Впрочем, даже если бы он удосужился посмотреть, то все равно не узнал бы Зеба – он увидел бы мужчину со щетинистым в клеточку лицом, в черных очках, с бритой головой и остроконечными ушами. Но он не удосужился. А вот Зеб посмотрел на преподобного, и чем дольше смотрел, тем больше ему это зрелище не нравилось.

Под потолком крутились зеркальные шары, осыпая клиентов и выступающих артисток световой перхотью. Играла музыка: ретротанго, словно извлеченное из консервной банки. Пять девушек-«чешуек» в костюмах с блестками извивались на трапециях: сиськами к полу, тела изогнуты буквой С, ноги закинуты за голову, одна справа, другая слева. Улыбки сверкают в черном свете. Зеб бочком отошел к барной стойке, и зеленая дама со слоном в потайном месте перекочевала к нему в ладонь. «Пойду отолью, – сказал он Джебу, своему напарнику. – Прикрой меня».

Оказавшись в сортире, он вытащил слона и извлек три волшебные таблетки: черную, белую и красную. Слизал соль с пальцев и переложил таблетки в передний карман пиджака. Затем вернулся на пост, а чешуйчатую даму вернул на полку – она даже не звякнула. Никто и не заметил ее временного отсутствия.