– Она ходит как зомби, – продолжает Голубянка. – Она ужасно подавлена. У нее настоящая депрессия.

– Я с ней поговорю, – обещает Тоби.

Бедняжка Аманда. Разве можно требовать, чтобы она родила ребенка от убийцы? От того, кто ее насиловал и пытал? Хотя в плане отцовства возможны варианты. Тоби вспоминает цветы, пение и кучу сплетенных рук, ног и тел у костра в тот хаотический вечер святой Юлианы. Что, если Аманда носит ребенка Детей Коростеля? Возможно ли это вообще? Да, если они – не другой биологический вид. Но если так, не опасно ли это? Дети Коростеля развиваются по другому графику и растут гораздо быстрее. Что, если плод вырастет слишком быстро и не сможет выйти?

А ведь никаких больниц у них нет. И даже врачей нет. В смысле удобств рожать придется все равно что в пещере.

– Она вон там, на качелях, – говорит Голубянка.

Аманда сидит на детских качельках, едва заметно качаясь взад-вперед. Они ей не по росту: сиденье слишком близко к земле, и у Аманды неловко торчат коленки. Слезы медленно катятся у нее по щекам.

Рядом стоят три Дочери Коростеля и касаются ее лба, волос, плеч. Они все мурлыкают. Золото, черное дерево и слоновая кость.

– Аманда… – говорит Тоби. – Не расстраивайся. Мы все будем тебе помогать.

– Лучше бы я умерла, – говорит Аманда. Рен разражается слезами, падает на колени и обхватывает Аманду вокруг талии.

– Не говори так! – умоляет она. – Мы через столько всего прошли! Нельзя же теперь сдаваться!

– Я хочу, чтобы это из меня убрали. Может, можно выпить какой-нибудь яд? Что-нибудь из грибов?

По крайней мере, она ожила, думает Тоби. И это правда, что раньше для таких вещей использовались настои трав. Она помнит, Пилар перечисляла семена и корешки: дикая морковь, первоцвет. Но Тоби не знает дозировок, а ставить опыты – слишком рискованно. Кроме того, если ребенок – от Детей Коростеля, то, может быть, эти средства на него в любом случае не подействуют. Если верить Беззумным Аддамам, у Детей Коростеля другая биохимия.

Дочь Коростеля с кожей цвета слоновой кости перестает мурлыкать.

– Эта женщина больше не синяя, – говорит она. – Ее костяная пещера уже не пуста. Это хорошо.

– Почему она печальна, о Тоби? – спрашивает женщина с золотистой кожей. – Мы всегда бываем рады, когда наша костяная пещера заполняется.

Костяная пещера. Так они это называют. Название в своем роде красивое и даже точное, но сейчас оно наводит на мысли о пещере, полной обглоданных костей. Именно так сейчас чувствует себя Аманда: прижизненная смерть. Что может сделать Тоби, чтобы придать этой истории счастливый конец? Мало что. Убрать все ножи и веревки и устроить так, чтобы с Амандой все время кто-нибудь был.

– Тоби, – говорит Рен, – а ты не можешь…

– Ну пожалуйста, постарайся, – подхватывает Аманда.

– Нет, – говорит Тоби. – Я ничего не знаю об этих вещах.

Всем, что связано с гинекологией и акушерством, у вертоградарей занималась Марушка-повитуха. Сама Тоби ограничивалась лечением болезней и ран, но сейчас опарыши, пиявки и компрессы не помогут.

– Возможно, все не так плохо, – продолжает она. – Может быть, ребенок не от больболиста. Помнишь ту ночь у костра, в канун святой Юлианы, когда они на вас полез… когда у нас вышло межкультурное недоразумение? Может быть, это ребенок от Детей Коростеля.

– Замечательно, – говорит Рен. – Выбирай на вкус. Суперпреступник или генетически синтезированное чудовище. Кстати, она не единственная, с кем случилось культурное недоразумение или как ты там сказала. Почем я знаю, может, у меня тоже будет ребеночек от чудовища Франкенштейна. Я просто боюсь писать на палочку.

Тоби лихорадочно ищет слова – надо как-то приободрить и успокоить Аманду и Рен. «Гены – это еще не судьба»? «Наследственность против воспитания – нерешенный спор»? «Зло может обернуться добром»? «Существует такая вещь, как эпигенетическая адаптация»? «Может, больболист не от природы был преступником, а просто его плохо воспитали»? Или: «А вдруг Дети Коростеля гораздо более человечны, чем мы думаем?» Но все это звучит неубедительно даже для нее самой.

– О Тоби, не печалься, – говорит детский голос. Это Черная Борода; он прижимается к Тоби. Берет ее руку, поглаживает. – Орикс нам поможет, и ребенок выйдет из костяной пещеры, и Аманда будет рада. Все бывают рады, когда выходит новый ребенок.

– Приподнимись, ты мне руку отлежала, – говорит Зеб. – Что-то не так?

– Я беспокоюсь за Аманду, – говорит Тоби. Это правда, но не вся правда. – По-видимому, она беременна. Не сказать, чтобы ее это безмерно радовало.

– Троекратное ура. Первый маленький отважный первопроходец родится в нашем дивном новом мире.

– Тебе кто-нибудь когда-нибудь говорил, что тебе порой недостает чуткости?

– Никогда. Я весь – одно большое трепещущее сердце. Впрочем, ребеночек, скорее всего, от больболиста, если принять во внимание последовательность событий. Колоссальная жалость. Нам придется его утопить, как котенка.

– У нас нет шансов, – говорит Тоби. – Дочери Коростеля просто обожают младенцев. Они придут в ярость, если ты начнешь делать ему плохо и больно.

– Женщины – странные создания. Впрочем, я бы не отказался от такой мамочки – мягкой, заботливой и тому подобное.

– Ребенок может оказаться гибридом. Полукоростеленыш. Плод групповухи в день святой Юлианы. Но если это так, беременность может ее убить. У них совершенно другие темпы роста плода. И головы у младенцев при рождении больше, судя по детишкам, которых таскают с собой матери. Так что он может застрять. А я ни ухом, ни рылом в этих вещах и не смогу сделать ей кесарево сечение. Впрочем, проблемы могут начаться и раньше. Что, если у них окажется несовместимость по группе крови?

– А Белоклювый Дятел и все остальные что-нибудь знают? О генетике, крови и прочем?

– Я их еще не спрашивала.

– Ладно, запишем в список чрезвычайных ситуаций. Беременность, одна штука. Созовем совещание. Но если Беззумные Аддамы не знают – наверно, нам останется только ждать?

– Нам так и так остается только ждать. Мы не можем сделать ей аборт: никто из нас не умеет, и в любом случае это слишком рискованно. Есть еще травы, но если не знаешь дозировку, можно отравить человека насмерть. А больше делать нечего. Разве что на собрании кого-нибудь осенит. Но до того мне нужно будет посоветоваться.

– С кем? Среди наших высоколобых нет ни одного врача.

– Я скажу, только обещай не смеяться.

– Я прикусил язык и зашил рот железными скобами. Валяй, говори.

– Ну хорошо, только ты подумаешь, что я двинулась умом: с Пилар. Которая, как ты знаешь, умерла.

Пауза.

– И как же ты намерена это сделать?

– Ну, я подумала, что можно ее навестить. Ну, то место, где мы ее…

– Паломничество к месту упокоения? На гробницу святого?

– Что-то в этом роде. И провести усиленную медитацию. Там, где мы ее похоронили, в парке. Помнишь, как мы ее компостировали? Оделись как парковые работники, выкопали яму…

– Да, я помню то место. Ты была в зеленом комбинезоне, который я для тебя украл. Мы посадили поверх Пилар куст черной бузины.

– Да. Вот туда я и хочу пойти. Я знаю, что чокнулась – во всяком случае, так сказали бы обитатели Греховного Мира.

– Сперва ты беседовала с пчелами, а теперь хочешь говорить с покойниками? До такого даже вертоградари не доходили.

– Некоторые – доходили. Воспринимай это как метафору. Адам Первый сказал бы, что я хочу соприкоснуться со своей Внутренней Пилар. Он бы меня понял и поддержал.

Снова пауза.

– Но имей в виду, одной тебе идти нельзя.

– Я знаю.

Теперь ее очередь многозначительно молчать.

Вздох.

– Ладно, детка, для тебя – все что хочешь. Я вызываюсь добровольцем. Возьму еще Носорога и Шеклтона. Будем тебя прикрывать. Один пистолет-распылитель плюс твой карабин. Сколько времени тебе нужно?