– Этим ребятам сотрудничество не нужно, – говорит Крозье. – Им лишь бы п… прости, Тоби. Им лишь бы юбка была.

– Юбка! – восклицает Американская Лисица и опять смеется, показывая белые зубы. – Откуда ты свалился? Ты хоть кого-нибудь из нас видел в юбке? Простыни не считаются.

Она крутит плечами, как манекенщица на подиуме.

– Тебе нравится моя юбка? Смотри, она доходит до подмышек!

– Оставь его, он несовершеннолетний, – говорит Дюгонь. Крозье странно кривится. Что это – гнев, замешательство? Рядом с ним сидит Рен. Он кротко ухмыляется ей и кладет руку ей на предплечье. Она сердито смотрит на него, как жена на мужа.

– С несовершеннолетними веселее, – говорит Американская Лисица. – Они такие живчики. Эндорфины прямо из ушей брызжут, а нуклеотидные последовательности – просто мечта всей жизни! Теломеры – в несколько миль длиной!

Рен с каменным лицом смотрит на нее.

– Он совершеннолетний, – говорит она. Американская Лисица улыбается.

Видят ли мужчины, что происходит за столом, спрашивает себя Тоби. Бесшумный женский бой в грязи. Нет, скорее всего, даже не подозревают. Длины волн, на которых излучает прогестерон, для них недоступны.

– Они это делают только при соответствующих условиях, – говорит Дюгонь. – Групповое совокупление. Женщина должна быть в течке.

– Это годится для их женщин, – замечает Нарвал. – Они подают четкий гормональный сигнал, как визуальный, так и обонятельный. Но наши женщины для них все равно что в постоянной течке.

– Может, так оно и есть, просто они не хотят признаваться, – ухмыляется Дюгонь.

– Я же говорю, разные биологические виды, – не сдается Нарвал.

– Женщины – не собаки! – восклицает Белая Осока. – Эти разговоры оскорбительны. Вы не имеете права отзываться о нас в подобных выражениях.

Голос у нее спокоен, но спина пряма, словно она шомпол проглотила.

– Мы просто ведем объективную научную дискуссию, – возражает Колибри.

– Эй, – напоминает Ребекка, – я всего лишь сказала, что неплохо было бы раздобыть яиц.

Утренние рабочие часы. Солнце еще не очень сильно палит. Ярко-розовые мотыльки кудзу зависли в тени, стайки синих и малиновых бабочек ведут воздушные бои, золотые пчелы суетятся на цветах полиягод.

Тоби снова отрядили на огород: на прополку и борьбу со слизнями. Карабин прислонен в углу с внутренней стороны забора: пусть будет под рукой, мало ли что. Кругом буйствует зелень, и культурная, и дикорастущая. Тоби почти что слышит, как ростки пробиваются вверх, раздвигая комья земли, а корешки шарят в поисках питательных веществ, отталкивая корешки соседей. Листья испускают в воздух облака химических веществ.

«День святой Ванданы Шивы от Семян, – записала сегодня в журнале Тоби. – Святого Николая Вавилова, великомученика и иже с ним мучеников». И добавила традиционную молитву вертоградарей: «Воспомянем святого Николая, павшего жертвой тирана Сталина, и его сподвижников, что не щадя живота своего хранили семена и сберегли их во время Ленинградской блокады. И святую Вандану, неустанную воительницу против биопиратства, отдавшую жизнь на защиту Живого Растительного Мира во всей его красе и разнообразии. Да восприимем мы от вас чистоту и силу духа, а также неколебимую решимость».

Вспышка-воспоминание: сама Тоби, еще среди вертоградарей, вместе со старой Пилар произносит эту молитву, принимаясь за длинные рядки фасоли – опять переселение улиток и слизняков. Иногда тоска по тем дням накатывает так сильно и неожиданно, что сбивает с ног, как блуждающая волна. Будь у Тоби фотографии тех времен, она сейчас перебирала бы их. Но вертоградари не доверяли фотографиям и записям на бумаге; у Тоби остались только слова.

Сейчас нет смысла быть вертоградарем: враги Природного Творения Господня перестали существовать, а звери и птицы – те, что не вымерли, пока человечество тиранило планету, – процветают беспрепятственно. Не говоря уже о растениях.

Хотя кое-каких растений могло бы быть и поменьше, думает Тоби, срезая лианы кудзу, которые уже поперли через забор. Они вездесущи. Они растут без передышки, на два фута в сутки, они взмывают вверх и накрывают любое препятствие, подобно зеленому цунами. Париковцы едят кудзу и кое-как сдерживают ее напор. Дети Коростеля тоже едят кудзу. Ребекка готовит ее, как шпинат, но кудзу явно не становится меньше.

Мужчины на днях обсуждали, нельзя ли делать из кудзу вино. Тоби решает, что это сомнительная затея. Что получится? Пино-гри со вкусом скошенной травы? Мерло с нотками перебродившего компоста? Но дело даже не в этом. Может ли горстка выживших позволить себе искать утешения в алкоголе? Он притупляет восприятие, а они и так слишком уязвимы. Их поселок не то чтобы хорошо укреплен. Один пьяный часовой – прорыв периметра – и резня.

– Я нашел тебе рой, – внезапно произносит голос Зеба. Он незримо подобрался к ней со спины. Вот тебе и бдительность.

Она с улыбкой оборачивается. Искренняя ли это улыбка? Не совсем, ведь Тоби еще не знает всей правды об истории с Американской Лисицей. Американская Лисица и Зеб. Было между ними что-нибудь или нет? Но если он просто, фигурально выражаясь, вошел в распахнутую дверь, ни на секунду не задумавшись, – почему об этом должна задумываться Тоби?

– Рой? – говорит она. – Правда? Где?

– Пойдем со мной в лес, – говорит он, ухмыляясь, как волк из сказки, и протягивая ей лапу. Она, конечно, берет протянутую лапу и прощает ему все. На данный момент. Хотя, возможно, и прощать-то нечего.

Они идут к опушке леса, прочь от поляны, где стоит саманный домик. Теперь она выглядит как расчищенная прогалина в лесу, хотя Беззумные Аддамы ничего не расчищали. Но теперь, когда на них надвигается зеленая волна, они стараются держать поляну незаросшей – может быть, это то же самое.

Под деревьями прохладней. А еще – страшновато: зеленые переплетения листвы и ветвей ограничивают видимость. Вот тропа, меченная сломанными веточками – видно, Зеб по ней пришел.

– Ты уверен, что тут не опасно? – спрашивает Тоби, машинально понизив голос. Для защиты на открытом месте нужны глаза, потому что хищника сначала увидишь и только потом услышишь. В лесу – наоборот, поэтому здесь нужны уши.

– Я только что тут был и все проверил, – говорит Зеб. Тоби кажется, что его голос звучит слишком уж уверенно.

Вот и рой – большой шар из пчел, размером с арбуз, висит на нижних ветках молодого платана. Слышно тихое жужжание; поверхность роя рябит, как золотой мех на ветру.

– Спасибо, – говорит Тоби. Теперь надо вернуться в саманный дом, найти какую-нибудь емкость и вычерпать в нее середину роя, чтобы захватить матку. Остальной рой последует за ней. Этих пчел даже не придется обкуривать: они не будут жалить, потому что не защищают свой улей. Тоби сначала объяснит, что желает им добра, и выразит надежду, что они станут ее вестниками в страну мертвых. Пилар, наставница, что учила ее работе с пчелами у вертоградарей, объясняла: если хочешь, чтобы дикий рой последовал за тобой, обязательно скажи ему все это.

– Может, мне лучше раздобыть мешок или что-нибудь такое, – говорит она. – Они уже ищут себе дом. Скоро улетят.

– Хочешь, чтобы я их посторожил?

– Нет, не надо, – лучше пусть он проводит Тоби обратно в саманный дом: ей не хочется идти одной через лес. – Только… ты можешь сейчас отвернуться на минутку? И не слушать меня?

– Тебе нужно отлить? Считай, что меня здесь нету.

– Да нет. Ты же сам был вертоградарем. Ты знаешь, в чем дело. Мне нужно поговорить с пчелами.

Это один из тех обычаев вертоградарей, что со стороны показались бы странными; и он до сих пор кажется странным Тоби, потому что она все еще отчасти посторонняя.

– Конечно, – говорит Зеб. – Валяй, не стесняйся.

Он отворачивается и смотрит в лес.

Тоби чувствует, что краснеет. Но все же натягивает край простыни на голову – Пилар утверждала, что покрывать голову необходимо, иначе это будет неуважение к пчелам – и шепотом обращается к мохнатому жужжащему шару: