Отец сунул в печурку несколько щепок, прикурил от уголька. На вопрос брата ответил не сразу.
— Новый председатель в крестьянском деле разбирается и с народом советуется… Поправляться стал колхоз, заметно вперед двинулся. Ежели и дальше так пойдет, гляди, не хуже людей станем жить… За скотину Захаров крепко взялся, сплошь новые помещения надумал ставить. Вон, Олешка тоже там с топором управляется. Свинарник новый рубят…
— Знаю, — нехотя отозвался Сергей. — Вижу, старается. Небось будешь тянуться, если на хвост сапогом наступят!
Я отодвинул книгу в сторонку: чувствую, что Сергей ищет зацепку, чтоб придраться ко мне.
— Да-a, такие дела… — неопределенно тянет он. — Ну, скажем, дам я согласие в колхозе работать, может, и машину мне новую дадут, и все прочее. А дальше? Известно, старая песенка: кто-то будет ишачить день и ночь, а кто лета выжидать, чтоб махнуть учиться, так? Шалишь, дураков в наше время не осталось!
Я захлопнул книгу, встал из-за стола.
— Ты это про меня, Сергей?
Он тоже распрямился, но остался сидеть, зло поглядывая в мою сторону.
— Про дядю твоего! А что, скажешь, неправда. Мать с отцом выучили тебя, сил не жалели, а ты им чем помог? Пока что-то в хозяйстве копейки твоей не видно! Небось не знаешь, сколько из-за тебя мать слез пролила? Ученый ты, а… бессовестный! Эх, жаль, дурак я был, что бросил учебу… И все из-за тебя, слышишь? На моем горбу ты выучился!.. Наш брат дорогу мостит да землю унавоживает, а вы, ученые, по готовенькому дальше катите! А потом на нас же и плюете: дескать, смешно, простых вещей не знаете. Или неправду я говорю? То-то, молчишь! Эх ты!.. — Сергей выругался, сплюнул на печку, раскаленное железо яростно зашипело.
Мать отложила вязанье, протягивая руки к Сергею, со слезами в голосе заговорила:
— Господи-и, Сергей, зачем ты такое говоришь? Опомнись! Олешка тебе брат родной, неужто можно так? Молод еще он, когда было ему зарабатывать? Живите себе мирно, авось уладится все…
Слова матери еще больше распалили брата. Он с первого дня своего приезда ждал случая схватиться со мной, но мать каждый раз умело отводила назревающую ссору. Но рано или поздно нарыв должен был прорваться! Отец сидит молча, не вмешивается, и не понять, на чьей он стороне. Может быть, ему самому неловко перед Сергеем за то, что рано оторвал его от ученья. Какой у него несчастный вид: сидит маленький, растерянный, с дергающейся культей. Раньше я как-то не замечал, что отец у нас невысокого роста, с худыми плечами, лицо сплошь в густом узоре морщин, волосы давно схвачены сединой. Как сильно постарел он за последний год! И немалая доля вины за это лежит на мне: от плохого сына седеет отец…
— Мама, не заступайся за него, у тебя пока двое сыновей! — с горечью бросил Сергей и снова повернулся ко мне: — Что же ты молчишь, любимчик? Так вот, знай наперед, — с холодным бешенством произнес он, — гнуть за тебя спину я больше не согласен. Хватит с меня, понял?! Сорок лет, как лакеев нет! Ты ведь все равно нацеливаешься драть от нас, ну так катись к чертовой матери, а нет — тогда я снова уеду! А хлебать с тобой из одной чашки не буду, да и ты сам, думаю, не станешь, если… хоть капелька совести в тебе осталась!
В доме стало тихо. Мать с отцом молчат, ни за кого не заступаясь. На чью же сторону им встать? Если на мою — тогда Сергей уедет, ему нечего терять. А если останется, он будет кормить их, не даст хозяйству развалиться. На него-то можно положиться, он с детства помогал родителям. А на меня надежды мало… Еще неизвестно, что из меня получится.
В доме стояла тишина, лишь в печурке потрескивали поленья. Но вот мать судорожно, со всхлипом вздохнула, и звук этот вернул меня из забытья. Показалось, что все ждут от меня чего-то. Но что я им скажу? Сергей прав: моего в этом доме пока нет, я только пользовался здесь готовым. Как это сказал Захаров? А, он сказал, что кроме "дай!", есть еще и слово "возьми". Я знал до сих пор одно — "дай!" Нет, мне нечего им сказать…
Сняв с гвоздя фуфайку, я стал молча одеваться. Мать встревоженно спросила:
— Олеша, куда ты? На улице ночь, темно. Не ходи, сынок. И зачем вы ругаетесь, Серга? Сказал бы им свое слово, Петр…
— Пройдусь… — ответил я матери. Никто меня удерживать не стал.
Во дворе было морозно, снег под ногами звенел от малейшего шага. В голубоватом свете луны вспыхивает, искрится снег, сотнями цветов горят огоньки величиной с булавочную головку. Холодные, негреющие огоньки… Из-за речки, со стороны клуба, доносятся голоса, смех, казалось, будто они рядом, всего через улицу. Внезапно я вспомнил: ведь сегодня люди встречают Новый год! Завтра начнется другой год, и все еще долго будут ошибаться, писать второпях цифру старого года. И опять вспомнилось: "Как на Новый год, так и весь год". Для меня он начинается невесело. А может, это просто последний неудачный день старого года?
Что-то быстро скатилось по моей щеке, оставив щекочущий след. Должно быть, это была просто снежинка, такая же одинокая в эту новогоднюю ночь, как и я. Впрочем, откуда ей взяться, если небо совершенно чистое? Ну, мало ли что… Это была лишь одна заблудившаяся снежинка, и вот она упала на мое лицо. Только одна. Больше их не будет. Надо взять себя в руки. Надо!
Где-то близко скрипнули и стукнули ворота, кто-то вразвалку идет по дороге в мою сторону. В голубом свете луны лица человека не различить, лишь когда он подошел совсем близко, я узнал Мишку Симонова. Он удивился, встретив меня одного; от него несло тяжелым перегаром самогона.
— О, Алешка, друг милый! Ты чего тут торчишь без компании? Ну-у, это не дело, этот номер не пройдет! Айда, пошли со мной, там, знаешь, какая компания сколотилась… Не спрашивай, придешь — узнаешь. Ну, пошли, поехали!
Мне было все равно, где и с кем провести эту ночь, лишь бы среди людей, потому что на душе было очень скверно, пожалуй, так скверно еще никогда не было.
Он привел меня к Архипу Волкову. Войдя в дверь первым, Мишка по-пьяному громко сказал:
— Видали, кого в гости привел? Первый парень на деревне — Алешка Курбатов! Понимаете, стоит на дороге, морду задрал к луне, скучает… Хо-хо, Алешка!.. "Что ж ты бродишь всю ночь одиноко, что ж собакам ты спать не даешь!" — запел он и, довольный своей шуткой, захохотал.
У Волкова я раньше не бывал, поэтому с любопытством стал осматриваться. Мишка не соврал: у хозяина были гости. Кроме самого Архипа, за столом сидят его жена, тетка Фекла и незнакомый мужчина — его я вижу впервые. Видимо, мое неожиданное появление прервало их оживленную беседу, все выжидательно смолкли. Мишка подмигнул хозяину и принялся ухаживать за мной:
— Алексей Петрович, прошу! — снял с меня фуфайку, с шутовским поклоном повесил. Тут же подлетел к столу, схватил полный стакан и снова с поклоном подал мне:
— Доброму гостю почет и уважение! Дом хорош, и хозяин нам гож! Трахни, Алешка!
Я отшатнулся: шибануло в нос резким запахом крепкого первача.
— Мишка, не надо! Отстань, не буду я…
— О-хо? — удивился Мишка. — Ну, ты это брось. Девичье "нет" — не отказ. Знаешь, попал к Волкову — по-волчьи… пей!
Симонов снова хрипло засмеялся.
— Ну, держи, что ль! Ломается, как…
Он рывком сунул мне в руки стакан, но я не удержал его, он упал и разбился, вонючая жидкость растеклась по полу. Мишка рассердился:
— Ну и сиди себе! Дурак, дают — бери, бьют — беги!
Жена хозяина — разжиревшая, похожая на растрепанную ветром копну — суетливо вылезла из-за стола, заговорила приторным голоском:
— Ой, спасибичка, что заглянул, Олешенька! В соседях живем, а друг у дружки не бываем, будто в разных царствах… Ой, уважил, уважил, Олешенька, спасибо, милый! Проходи, проходи, дорогим гостем будешь. За стол пройди, Олешенька, за стол!
Она цепко ухватилась за меня, потащила к столу, усадила рядом с тетей Феклой. И хозяин, и гости уже изрядно навеселе, сидят распаренные, с красными лицами. Трезвей других выглядит незнакомый мне мужчина. Архип Волков бесом крутится перед ним, угощает, поминутно придвигая полный стакан, руки его дрожат, вино проливается на скатерть, в миску с кашей.
