А Зоя думала: "Вот вернется Олексан домой, будет виниться перед матерью: "Мама, я виноват, не сердись, вперед умнее буду". А она скажет: "Ладно уж, я-то на тебя не сержусь. В семье надо жить в согласии да в мире. Знаешь, когда пчелиная семья сильная и дружная, ее никакая болезнь не берет, никакие враги ей не страшны".
Чтобы не было лишних разговоров да расспросов, Зоя и Макар на людях о сыне не заговаривали, не расспрашивали. Знали, что Олексан ночует в своей бригаде, у Петыр-агая. Но люди сами, будто невзначай, то и дело спрашивали: "Говорят, вы сына своего отделили? Правду говорят али нет?" Макар ничего не отвечал или обрезал сразу: "Врут"… А Зоя растягивала губы в улыбке: "Осто, за что нам Олексана отделять? Была бы семья большая, а то ведь трое живем! Уж мы его как нежим, прямо на руках носим…" Говорила с улыбкой, а в груди ворочалась злоба: "А вам-то что за дело? Проклятые, чужому горю радуются!"
Но, видно, над их домом злой ворон прокаркал: несчастье за несчастьем пришло.
Спустя несколько дней после ухода Олексана стали роиться пчелы. Вышли сразу два роя, и один из них Зоя тут же впустила в свободный улей, нарочно припасенный для такого случая. А другой, выйдя из улья, вдруг поднялся и привился на тополе, что рос у забора на улице. Растерявшаяся Зоя забегала по двору:
— Ах, бог ты мой, улетит ведь, сейчас улетит! О, господи, хоть бы снять успеть!
Рой привился высоко, без длинной лестницы никак не достать — даже водой не спрыснешь. Причитая, Зоя, славно курица, металась со двора на улицу, с улицы на двор. Потом догадалась, что нужна лестница, кое-как приволокла ее, стала приставлять к тополю. Лестница была дубовая, пяти метров длины — Макар сам делал, — и Зоя никак не могла ее поднять. Оглянулась, — кого бы попросить? Не Марью же — та, верно, и так уж посматривает в окно да радуется чужой беде. Еще бы — ведь в деревне все завидуют Кабышевым, радуются, когда у них горе. И другие соседи не придут. Улица пустая — все на работе.
И тут откуда ни возьмись Марья подбежала к ней, не сказав ни слова, взялась за лестницу, стала помогать. Вдвоем кое-как поставили, теперь легко было достать до ветки, где привился рой. Марья молча ушла, а Зоя даже не поблагодарила ее.
Теперь как же рой снять? Не иначе, придется отпиливать ту ветку. Зоя бегом кинулась к амбару, схватила ножовку Макара, только начала взбираться по лестнице, — глянула вверх и ахнула: клубок пчел начал разматываться. Пчелы летали вокруг матки, множество крылышек гудело обеспокоенно.
— Ах, бог ты мой, уходят, уходят! — шептала Зоя, не сводя глаз с роя. — Где теперь привьются? Ах ты, изъян какой…
Рой поднялся, сильно гудя, оторвался от тополя — улетел. Зоя кинулась за ним, причитая тонким голосом:
— Ай-ой, боже-е, рой уходи-ит.
Добежав до Акашура, остановилась. А рой, перелетев через реку, медленно стал удаляться, пока, наконец, совсем не скрылся из виду…
Когда Макар пришел, Зоя рассказала ему о случившемся. Но Макар ничего не сказал, как будто это его и не касалось. Зоя обиделась: "Что же это такое? Как будто мне одной нужно".
Прошло еще несколько дней. Однажды Зоя вышла в садик и всплеснула руками:
— Осто, да что это за несчастье такое!
Вокруг одного из ульев валялись пчелы, и возле летка еле-еле ползало еще несколько, — но, видно, такие слабые, что уже не могли взлететь. На глазах у Зон они свалились и замерли. Какой-то мор напал на них! "И как раз рой-то молодой. Или улей плохой? Да чего ему быть плохим — еще отец в нем пчел держал. Должно быть, сглазили. Завистливых людей много…"
Назавтра стали гибнуть пчелы и в других ульях, и на земле валялось уже много маленьких коричневых трупиков. Одна и та же болезнь косила их: сначала слабеют, не могут подняться с летка, будто ушибленные, крутятся на одном месте с бессильно опущенными крылышками. Потом падают, переворачиваются и замирают. "Сглазили, — решила Зоя. Поджав губы, вздохнула. — Чтоб им на свою голову тьфу, тьфу!"
Макар клал мертвых пчелок на свою загрубевшую ладонь и подолгу рассматривал, почти не чувствуя прикосновения маленьких мохнатых телец. "Вот летала-летала, а теперь лежишь… мертвая. Должно быть, много меду переносила в свой улей — ишь крылышки как обтрепались. Бедняжечка… Видно, и в дальних полях побывала. Старательная была… А что толку? Работала, работала, а теперь вот — мертвая. Эх ты, малышка!.."
Но пчелы продолжали гибнуть. Пришлось идти к соседке, попросить Галю пойти посмотреть на пчел.
Галя пчеловодство знала очень слабо, — что могли дать несколько часов лекций в институте? Так считалось: для агронома-полевода этого вполне достаточно. Но отказать Макару было неудобно, и Гале пришлось зайти в соседский садик. Надев лубяную шапочку с мелкой проволочной сеткой, она с опаской приблизилась к ульям. Макар стоял среди ульев с непокрытой головой, руки тоже были голые, но пчелы его не трогали.
Галя увидела мертвых пчел.
— Макар Петрович, а как по-вашему, что с ними случилось? — смущаясь своего незнания, Галя решила сама спросить Макара. Он должен лучше знать — не первый год возится с пчелами.
Макар поднял на нее глаза, медленно отвел; сказал нехотя:
— А кто их знает… Бывает, понос губит. У этих будто не то. Откуда заразе этой взяться? Свои семьи здоровые, в округе тоже не слыхать, чтобы пчелы болели. Не знаю…
Галя наморщила лоб, стараясь припомнить немногие сведения по пчеловодству, полученные в институте. "Понос? Что-то не помню… А еще этот — гнилец американский и европейский. Инфекция может сохраняться очень долго, даже в старых ульях. Но здесь другое — не похоже, чтобы был гнилец. К тому же им заражается только молодь. Похоже, они отравились, характерные признаки интоксикации… Но чем, откуда?"
Макар нарушил молчание.
— В тот, крашеный улей недавно молодую семью пустили. Сильная была семья, а пропали все, ни одной не осталось…
— С того улья и начался падеж?
— Как раз с того. Я его недавно выставил, почитай, всего неделя. Нынешний рой туда пустили, подкармливали модом… — Макар помолчал, пожевал губами… — Улей этот в сарае валялся. Когда-то у тестя стоял… Много пчел держал, весь сад был ульями заставлен. А потом пчелы пропали, да и хозяева… тоже пропали. С концом…
Вдруг замолк: для чего это он рассказывает девчонке о Камае? Ей-то все равно — был Камай или совсем его не было на свете.
Галя чувствовала себя неловко: стоит человек намного старше ее, ждет ее совета.
— Ну, Макар Петрович, я не знаю, как тут помочь… Посмотрю в книгах, а кроме того… Давайте, Макар Петрович, я сдам на анализ в районную ветлабораторию несколько погибших пчел! Это будет самое верное.
Обрадованная найденным решением, Галя вышла из садика и сняла сетку. Она направилась уже к воротам, но Макар ее остановил:
— Галина Степановна, погоди-ка. Поговорить надо…
"Что еще? Опять затащат к себе, станут разворачивать полушалки да отрезы? Нет, ни за что не пойду!"
— Что такое? — Галя нетерпеливо обернулась к Макару.
Макар опять пожевал губами, почему-то погладил щеку. Видно, трудно ему было начинать этот разговор.
— Олексан… Он не приходит к нам. Ушел… — Макар помолчал, не глядя на Галю. — Как он… там?
Галя прикусила губу. В первую минуту она не могла попять: почему Кабышев спрашивает у нее об Олек-сане? Внимательно посмотрела на Макара и почему-то сразу ясно заметила, как он сильно постарел с того времени, что она приехала в Акагурт.
— Да, я слышала. А Олексан… как вам оказать… по-прежнему работает. Я давно не была у трактористов, и с тех пор, как он… ушел от вас, наверное, виделись раз, не больше. Он ничего мне об этом не говорил. А… почему он ушел?
Макар стоял, упрямо разглядывая носки своих сапог. Покачав головой, сказал с заметной дрожью в голосе:
— Не гнали мы его… сам ушел. Не захотел с нами жить. Люди, может, разное говорят, а я… не гнал его. Коли увидите его там, скажите: мол, зря ушел… отец на него обиду не держит.
