В эту самую минуту в контору зашел Кабышев Макар.

— A-а, Макар Петрович! Очень хорошо, что пришел. Садись, есть нерешенный вопрос.

И, щелкая на счетах, начал рассказывать о просыпанных семенах, о возможных потерях.

— Чувствуешь, Макар Петрович, куда это может нас завести? Всех нас, да, да! Для колхоза это — не пустяк. Этак мы никогда не поднимемся, да и в районе… не похвалят. Необходимо принять меры. Думаю срочно собрать правление. А?

Макар слушал председателя, время от времени кивал головой, но не прерывал: Григорий Иванович не любил, когда его прерывали. А про себя думал: "Эх, Григорий Иваныч! Правду сказали про тебя — "погремушка". Видишь малую блоху, за ней гоняешься, а большого дела не замечаешь. Зрения недостает, видно".

— Григорий Иваныч, такое дело: на ферме зеленую подкормку бросают на пол, коровы топчут. Хорошо бы кормушки сделать. Работы там немного. Без последствиев корма пропадают… Насчет кормушек и агроном говорила.

Григорий Иванович принял глубокомысленный вид. С минуту посидел молча, постукивая пальцами по столу. Потом решительно поднял голову:

— Подкормка, говоришь? Не до нее теперь. Сеять надо, сеять! Отстаем по сводке. В районе накачают за это. А кого накачают? Меня! А кормушки пока подождут. Эта девчонка суется, куда ей не следует. Вот так вот!

Макар не стал настаивать. Собственно говоря, кормушки эти ему не нужны — это только предлог, чтобы начать разговор о своем. Он сказал, а уж дальше пусть сами решают. Пока не прикажут, сам напрашиваться не станет. Правда, работы там немного, с двумя помощниками можно за день управиться.

Только, раз не просят, не заставляют, нечего соваться. Дома бы, конечно, он такого не стерпел, а тут не его дело…

Посидев еще немного, Кабышев начал издалека о своем деле:

— Земля нынче быстро поспела, Григорий Иваныч. Снег растаял, будто в горячем чае сахар.

— Почва просыхает, это верно, — отозвался председатель. — Весна в этом году… такая, вот именно, снег сошел, будто сахар в чаю.

— Земля-то как сохнет! В огороде, например, с комков уже пыль летит…

— Полетит, а как же! Да-а…

— Если огород сейчас не вспахать, все равно что кирпич на печке — затвердеет земля. Тогда картошку или тех же овощей не жди.

— Конечно, какие там овощи!

Макар начал мять в руках шапку.

— Вот я, Григорий Иваныч, хотел спросить: надо ведь колхозникам огороды пахать?

— Конечно, надо. Да, да, надо помочь колхозникам посадить картошку на личных участках.

Этого-то и ждал Макар.

— Так я бы завтра и начал! Хотел лошадку попросить.

Григорий Иванович искоса взглянул на Кабышева:

— Хм… Макар Петрович, не совсем хорошо получается. Ты — член правления. Пока никому лошадей не давали. Успел бы и после…

— Огородец у меня на взгорке, раньше всех просыхает. Если сегодня-завтра не вспахать, кирпичи будут, не огород…

Григорий Иванович снова покосился на Макара: "Тихий вроде, а хитер, ох как хитер!" Но все-таки выписал Кабышеву распоряжение насчет лошади.

На другой день Макар начал пахать свой огород. Зоя тоже, взяв вилы, вышла, стала разбрасывать навозные кучи. Весь навоз из своего хлева каждый год они вывозят себе в огород. Ни один ошметок не пропадет.

Макару дали хорошую лошадь: за час вспахал почти весь огород. Он легко шагает за плугом, крепко вцепившись в поручни, сильно сгорбившись, ступая короткими шажками. Привычным глазом успевает смотреть и за лошадью, и за плугом, и себе под ноги. Хорошо унавоженная земля с мягким шуршаньем отваливается из-под лемеха. Грачи и скворцы толкаются под самыми ногами пахаря, торопливо обгоняя друг друга, собирают червей. Откуда-то прилетела стая воробьев, посидели-поболтали на крыше сарая и, разом снявшись, полетели в сторону конного двора: там есть чем поживиться.

Огород Кабышевых вплотную подходит к участку — Марьи. Чтобы не ссориться, они каждый год оставляли полоску невспаханной земли. Из года в год эту межу не трогали ни Кабышевы, ни Марья.

Кончив пахать, Макар последний раз проехал с плугом вдоль всего огорода, возле самой межи. И в последнюю минуту не удержался — отхватил от межи длинную полоску в пол-лемеха. А затем еще… Зоя видела, что Макар уже забрался на соседский участок, однако ничего не сказала. Подумала: ничего, Марья одна, без семьи, куда ей одной столько земли… Зато свой огород на полшага стал шире. Ежели год выдастся урожайный, с этой полоски самое малое — пудов пять картошки можно выкопать.

Макар начал распрягать лошадь. И в это время Марье зачем-то понадобилось выйти в огород. Не сняла даже холщовый передник — видно, только что пришла с работы. Взглянув на вспаханный огород соседа, всплеснула руками:

— Осто-о, Макар, ты уж и межу себе отхватил! В мой огород залез!

Макар не успел ответить, как Зоя, покраснев от досады, огрызнулась:

— Бесстыжее твое лицо, Марьек! Нужна нам эта межа! Макар до нее и не доехал, а ты… Вовек ничего чужого не брали, а тут нате!..

Марья на минуту даже растерялась. Ведь врут, в глаза врут, да еще и отпираются! Ладно, она от одной-двух борозд не обеднеет. Только уж слишком стали нахальными эти Кабышевы, воруют да еще тебя же попрекают.

— Кусок изо рта торчит, да еще хотите откусить! Глаза у вас ненасытные, знаем! — зло ответила она.

— Тьфу, Марьек, чтоб у тебя на языке чирей выскочил! Зря наговариваешь на людей.

Ссора разгоралась, дальше — больше. У Марьи накопилась обида на соседей. Давно бы высказала им все, да случая не было.

Макар стоял, прячась за лошадью. Теперь ему стало неловко: черт дернул распахать эту межу! Марья остра на язык, разнесет по всей деревне… Он был бы рад незаметно уйти с огорода.

В этот момент появился Олексан. Возвращаясь домой обедать, он еще на улице услышал крики, но, прислушиваясь к голосам, так и не мог ничего разобрать. А когда понял, густо покраснел от стыда, как тогда в Акташе на базаре. Взглянул на отца: нагнувшись к плугу. Макар торопливо отстегивал постромки. Руки его дрожали, не слушались…

Марья махнула на всех троих рукой, сплюнула:

— Вам всегда не хватает! Весь мой огород себе берите, берите, намажьте на хлеб и жрите! Только не подавитесь!.. Все вы одного корня — и мать с отцом, и сынок туда же!

Марья ушла, а Зоя все ругала соседку: "Бесстыжая, что выдумала…" Макар не вытерпел, сердито прикрикнул на жену:

— Хватит тебе лаяться! — И в сердцах пнул под брюхо лошадь: — Айда, проклятая!

Взяв поводья, почти бегом кинулся с огорода, таща за собой упирающуюся лошадь. Зоя, словно подавившись словами, осталась стоять в огороде.

Олексан, не говоря ни слова, бросился к калитке, не заходя домой, побежал в поле.

Трактор стоял возле кузницы, на лужайке. Олексан еще издали заметил долговязую фигуру Ушакова, а рядом — агронома. Поодаль на ящике сидел рыжий Коля, учетчик. Они о чем-то разговаривали, но, когда Олексан подошел ближе, все трое сразу замолчала. Олексану почему-то показалось, что разговор был о нем.

— Павел Васильич, подшипники стучат, перетяжку надо делать. Вон, стоит трактор. Часа за два управлюсь…

Бригадир помолчал.

— Ну, раз надо, делан… — И неожиданно спросил сердито: — Ты что же это, Кабышев, хреновничаешь? А?

Олексан недоуменно посмотрел на бригадира.

— Нн-е знаю… А что?

— Кто же за тебя клинья будет допахивать, концы заделывать? Я, что ли, или вот — агроном? Ты посмотри, какие клинья остались на твоем участке! Так и знай, колхоз не примет такую пашню. Свиньи — и то чище роют!

Олексан впервые видел бригадира таким злым. Глядя в сторону, пробормотал невнятно:

— Не было видно… ночью. Динамо отказало…

Учетчик, посмеиваясь, вставил:

— Клинышков этих у него соток двадцать наберется. Во, напахал парень! Валяй, Кабышев, у колхоза земли много, гектар не допашешь — не обеднеет… Правильно, Павел Васильич?

Ушаков недовольно взглянул на рыжего.

— Не треплись, Николай! Любишь ты попусту болтать. — И уже мягче добавил, обращаясь к Олексану: — Клинья эти будешь допахивать. И концы придется заделывать. Нельзя так работать, Кабышев. Хорошо еще, агроном вовремя заметила…