Самсонов полоснул Лешака ненавидящим взглядом и спрятал лицо в воротник тулупа. Василий тем временем подобрался к ого мешкам и принялся деловито ощупывать их.
— Ого, Григорий Евсеич, никак мясо? Куда тебе столько, уж не на Северный ли полюс собрался зимовать? Подумать только, четыре тушки, обожраться можно! Так куда, говоришь, едем?
К счастью Самсонова, как раз в этот момент трактор тронулся с места. Он притворился, будто не расслышал Васькиных слов. Чтобы избавиться от дальнейших приставаний Лешака, плотнее завернулся в тулуп и прикрыл глаза, не переставая зорко следить за попутчиком. И какой только шайтан принес его сюда! До последней минуты все складывалось как нельзя лучше: прослышав накануне о том, что на станцию должен отправиться трактор, он зазвал к себе Очея. После второго стакана самогонки тот согласился подбросить его на станцию. Что ни говори, в городе народу много, каждый хочет наваристых щей с мясом, а в магазины, видать, не всегда успевают подбрасывать… Односельчане сдали лишних овец на колхозную ферму по государственной цене, а он. Самсонов, не будь дураком, взял и утаил четырех овечек. И вот теперь с барышом будет. Все шло так хорошо, но в последнюю минуту удача покинула его, леший принес этого пса!
Тем временем Васька Лешак придвинулся вплотную к Самсонову, прикрыл ноги чужим тулупом и, силясь перекричать шум трактора, принялся орать над самым ухом:
— Григорий Евсеич, тулупом своим пользуешься единолично, нехорошо! Не будь индивидуалистом, подумай о ближнем!.. Значит, нелегально едем в город, на базар? Будем торговать мясом, грабить доверчивых горожан, то есть спекулировать, а?
При этих словах Самсонов нервно задвигался, стрельнул в Лешака трусливым взглядом:
— Скажешь тоже… Шутник ты, хе-хе…
— Ладно, Григорий Евсеич, об этом я не стану распространяться. Могила, ясно? Я, к примеру, не телеграфный столб, который с одной стороны принимает, а с другой передает… Дорога нам предстоит долгая, а я, шут его дерн, забыл захватить из дому съестные продукты. Надеюсь, ты оказался дальновиднее? Ага, вижу, котомочка при тебе… Хвалю за сообразительность! Старики как нас воспитывали? Заповедь первая: раздели с ближним кусок стой! Ну и, кроме всего прочего, на первой остановке сбегаешь за четвертинкой, деньги я тоже оставил в пиджаке, на третьей вешалке от двери…
Всю половину пути Самсонов клял и ругал про себя неудачную дорогу, Ваську Лешака и весь белый свет. Но выразить свои мысли вслух он не решался, опасался, что Васька расскажет о нем в конторе, тогда греха не оберешься… Эх, не удалась дорога!
Говорят, от Акагурта до станции сорок километров. Но все зависит от того, на чем ехать. Если, скажем, лошадка резвая, то эти сорок километров сойдут за двадцать, а на заморенном мерине — все шестьдесят. Другое дело трактор: как ни старайся, а больше семи километров в час не выжмешь. Если выехать из Акагурта в двенадцать часов, то к семи вечера впереди замаячат огни городка. Дорога наезжена, лишь в ложках попадаются снежные заносы и сугробы, через них трактор переваливает с трудом, но дальше дорога снова ровная, как карта. Если почувствуешь, что ноги начинают коченеть, слезай с саней и пробегись до поту, все равно трактор далеко не уйдет — семь километров в час… Зимой по этой дороге автомашины не ходят, а если какой-нибудь отчаянный шофер отважится, то дело обычно кончается тем, что он бежит в ближайшую деревню и со слезами упрашивает механизаторов подкинуть на выручку дизелишко. В зимнюю пору самый надежный транспорт — трактор: медленно, зато верно…
На половине пути стоит небольшая деревушка. Здесь пришлось сделать остановку: из радиатора текло, мотор стал парить. Взяв ведро, Очей лениво поплелся искать колодец. Васька Лешак оживился, потирая руки, принялся тормошить Самсонова.
— Не кажется ли тебе, Григорий Евсеич, что время к обеду? Чтой-то в брюхе червячок зашевелился… Самое время развязать котомочку, а?
— Рано. До города немного осталось…
— О-о, в городе мы закусим по второму разу? Это от нас не убежит, ты не беспокойся. А сейчас самое время малость подзаправиться. Если тебе не хочется, я не неволю, а лично я соблюдаю режим, привык, понимаешь ли, принимать пищу в положенное время…
С величайшей неохотой Самсонов развязал объемистую котомку, порывшись в ней, сумрачно протянул Лешаку домашнюю шанежку. Васька принялся уписывать ее за обе щеки.
— Шанежка ничего себе, вполне съедобная. Сами такие выпекаете, Григорий Евсеич? Эх, жалость какая, что в этой деревеньке нет магазина, а то быстренько сообразили бы насчет четвертинки… Ничего, не расстраивайся, Григорий Евсеич, за четвертинкой я тебя командирую в городе, там этого добра хоть завались!
Управившись с шанежкой, Васька кивнул головой на котомку:
— Раздразнил ты мой аппетит, Григорий Евсеич. Конечно, шанежка — вещь хорошая, но в смысле плотности не то, не то…
Самсонов стал было противиться домоганиям Лешака, но тот как бы между прочим снова завел нудную речь про спекуляцию, не преминув при этом заметить, что в последнее время насчет спекулянтов пошли большие строгости. Проклиная в душе назойливого попутчика, "купец" снова развязал тугой узелок котомки. Пряча от жадного взора Лешака ее содержимое, Самсонов извлек кружок домашней колбасы и сунул, не глядя, Ваське. Тот впился в нее зубами с торопливостью человека, перенесшего недельную голодовку.
— М-м, вот это вещь! Сами готовили? Умеют же люди!.. — Не в силах дальше смотреть, как жирная, вкусно пахнущая колбаса с поразительной быстротой исчезает в ненасытной утробе Лешака, Самсонов отвернулся. К счастью, вскоре вернулся Очей, залил воду в радиатор, и трактор снова неторопливо двинулся вперед. Помедли, Очей еще четверть часа и от котомки осталось бы нечто, напоминающее сухое прошлогоднее тараканье яйцо…
Насытившись, Васька Лешак сгреб все сено под себя и расположился на отдых. Перед тем как вздремнуть, он озабоченно предупредил соседа:
— Я тут малость доберу, Григорий Евсеич, минут так сто двадцать. Режим у меня так построен, понимаешь… Ежели заметишь, что сон у меня тревожный, осторожно прикрой своим тулупом. Котомку укрой хорошенько, колбаса замерзнет. Ох, беда с этими спекулянтами…
На городском рынке торговля у Самсонова пошла бойко, и он повеселел. Правда, покупатели его ругали на чем свет стоит, но брань, как известно, на вороте не виснет, зато во внутреннем кармане у него приятно шелестели рубли и трешки, пачка денег пухла с каждой минутой и, казалось, согревала лучше всякого тулупа. Опасаясь карманных воришек, Григорий Евсеич поминутно хватался за карман, принимал деньги и дрожащими руками давал сдачу. Ему было радостно сознавать, что расчеты полностью оправдались: к нему выстроилась большая очередь, женщины кричали и ругались, но мясо расходилось быстро. Он пропускал мимо ушей злые, оскорбительные замечания покупателей:
— Ишь, старый хрыч, одни косточки отвесил! Подавись ты своими косточками!..
— Такие готовы из-за копейки удавиться! Из камня масло выжмут!
— Весы-то, весы не придерживай пальцами! Ух ты, жила!..
Скрюченными, непослушными пальцами Самсонов суетливо перебирал и клал на весы разрубленные куски мяса, орудовал гирьками. Не отвечая на ядовитые замечания покупателей, он со злорадством думал: "A-а, дорого, говорите, а все равно берете! Мясца, значит, захотелось? Ннчево-о, раскрывайте свои партманеты, дорогие граждане и гражданки, коли хотите мясцом побаловаться. В городе вы богатенькие, при деньгах живете…"
Распродав весь товар, Самсонов сдал взятые напрокат весы и отправился к знакомому мужику пить чай. По пути купил в хлебном магазине батончик белого хлеба, в другом магазине, на удивление продавцу, попросил отвесить пятьдесят граммов пиленого сахара. На квартире у знакомого мужика долго и обстоятельно пил горячий чай, чувствуя, как приятное тепло разливается по всему телу. Справившись с седьмым или восьмым стаканом, он воровато оглянулся и неприметно от хозяина сунул оставшийся кусок сахару в карман. "Эхма, чуть не весь изгрыз, этакий кусище! — укорил он себя. — Под старость лет сластеной сделался…" В далеком детстве, как сейчас помнится, отец часто кричал на свое семейство: "Сладкие горлышки, шайтан бы вас побрал, на вас не напасешься!" Случалось, отец покупал в лавке полфунта сахару, но в руки домочадцам не давал, опасаясь, что "сладкие горлышки" съедят весь сахар за один присест. Он подвешивал кусок сахару на нитке к потолку, как раз над серединой стола, и когда семья садилась пить чай, то все поочередно привставали за столом и доставали языком до сладкого белого комочка. Полфунта хватало надолго!
