Так и случилось, что к трем годам стал Тень сиротой. А что? Убили кентуриона в бою, это случается. Она на коне хорошо держалась, муж научил. Что твой equitatae[157], право, пусть никто не давал ей меча, и ножа, и не носила она lorica plumata[158], и гребня поперечного на шлеме. Никто и не понял, как она с повозки соскочила, что мужу полагалась. Они в ней с сыном повсюду за мужем и отцом следовали. Как выхватила его гладиус, как взвилась на коня, только ее и видели. Погибла, конечно. Не пожалел ее противник, а что до нее, так она бы никого точно не пожалела, дай ей волю. Из тех, кто мужа ее сразил, точно бы не пожалела.

В три года остался Тень сиротой. А дальше-то что, судьба известная. Легион твоя судьба, сирота, человек вне рода и племени! Следуй за легионом, а он тебя не бросит. Получишь гражданство. Станешь гражданином великого Рима, а там…»

— Походная жизнь, она как тебе видится, наследник? Интересной? Веселой?

Калигула презрительно покривил губы, улыбнулся вроде.

— Я, старик, знаю ее не понаслышке. Я сам так жил. Жизнь как жизнь, свои преимущества, свои недостатки.

Улыбнулся и раб ему в ответ. Насмешливо и недоверчиво.

— Как же, как же! Знаю, что знаком ты с ней, знаю. И Тиберий может сказать, что знает ее не понаслышке. Он тоже был полководцем, и дым пожарищ вдыхал, и мясо, на костре наскоро пожаренное, жевал. И спал не на мягком, и мечом размахивал. Только ты пойми, не сравнишь вашу жизнь с жизнью этого мальчишечки, не сравнишь.

Калигула вознамерился было поспорить, только не дал ему раб. Руками замахал, ногою даже притопнул.

— Я свое место знаю! Но спорить тебе со мною не дам. Потому что ты все равно с той стороны будешь стоять, а я с этой, и правота у нас разная. По-разному все видится с каждой стороны, и все тут!

— Продолжай, раб. Не обо мне говорим…

— У тебя, господин, были мать и отец. Ночевали вы в бревенчатых избах, не на земле, а когда и в дороге, так мать держала тебя на руках, голова твоя лежала на мягкой ее груди. Первый кусок доставался вам; шли вы не пешком, ехали на повозке. Мало кто осмелился бы дать тебе подзатыльник, кроме отца; никто не посылал тебя разведать, что творится в округе, да еды добыть, выпросить или украсть. Псы у Тиберия живут много лучше, чем этот мальчик жил тогда. А смерть, ее как списать со счетов? А кровь? От тебя-то ее скрывали, как могли, я знаю…

Калигула молчал. Снова в словах старика была правда. Или значительная ее часть.

— Псы у Тиберия холеные. Только знаешь, если сравнить с волками их, волки и умнее, и изворотливей, и живучи… куда там псам Тибериевым! Они без хозяев не выживут, им и прислуга нужна, а волкам и хозяева-то сами не нужны! Так и этот, что стал Тенью. Жить захочешь, чего только не сделаешь. Вот он и сделал. Хитрее и изворотливей человека, чем Тень, не приходилось мне видеть. И тебе тоже, знай. Не удивлюсь, если окажется, что ты его знаешь, видел когда-то поблизости, а когда не ты, так кто-то из близких. Его лицо знакомо всем, но никто не может сказать, что его знает. Он кажется бесплотным, проникающим повсюду, он имеет огромную власть в стране, но никто не видел, чтоб он ею пользовался. Лицо обычное, снова — как у всех, ничем не выделяющееся и не запоминающееся. Оденься он так, похож на клиента большого патрона, оденься этак — на патриция, но завтра будет кем-то из плебса…

— Откуда власть у него? Как он к ней прорвался?

— Многого не дано мне знать, я просто раб. Тебе сказали, что я с ним знаком? Не верь людям, они говорят то, чего не знают. Пусть он тот, кто знает всех, но кто я такой, чтоб занимать его больше, чем мгновение. Он и рассматривал меня всего мгновение, потом сказал: «Смотри, слушай, чувствуй и думай». Он сказал мне, когда я стоял, не глядя в лицо ему из страха и уважения: «Я должен знать о возможном наследнике все. Когда спрошу, расскажешь». Вот и все наше первое знакомство.

— Спросил? Спрашивал ли что после этого?

— Вчера ночью, в большой конюшне. Я услышал вдруг его голос, когда задавал корм коню. Он сказал: «Не оборачивайся, нет нужды, продолжай свое дело. Ты имеешь дело с тенью, а на нее не принято обращать внимание. Скажи мне, что твой хозяин? Правду ли говорят, что ненависть к Тиберию не дает ему спать ночами?».

Калигула знал ответ. Этот ответ слышал его verna, верный раб, случайно оказавшийся рядом в тот самый час. Но стоило проявить интерес, он и проявил его.

— Что отвечал ты?

— Что разговоров о Тиберии я не слышал. Что не поминаешь ты никогда ни мать свою, ни отца своего, ни братьев. Спишь спокойно, скрежета зубовного твоего я не слышал.

— Ты лгал, раб, — с вызовом сказал Калигула.

— Да, — с достоинством отвечал Саласс. — И Тень это знает. Он сказал мне: «Ты лжешь, оба мы это понимаем. Но то, что ты, у которого поджилки трясутся от страха, лжешь мне во имя своего господина, о чем-то говорит. О многом говорит. Хорошо, посмотрим. Судя по всему, он скоро придет за Тиберием. Там и увидимся. Хотелось бы знать, достоин ли он той жертвы, что пытался ты принести, старик. Хотелось бы знать, чего он на самом деле стоит, этот… щенок…»

Калигула вскинулся от слова, хоть слышал его не в первый раз. Во второй. В первый раз рассказал ему об этом Мемфий.

— Продолжай, раб, — сказал надменно. — Что знаешь ты еще об этом призраке?

Немногое знал Саласс.

«Предание говорит, что не пропал мальчик, сын безвестных, кентуриона и маркитантки. Мало того, вознесла его судьба до самых высот. Выше-то некуда.

Пусть Тень зовет других щенками, только ведь и сам был щенком безвестным, подкинутым судьбой на порог Тиберия, пусть когда-то, пусть давно. К тому времени было ему лет девять, может, десять, возраст для мальчика сложный. Себя в этом мире осознал уже, все понимаешь; и беду свою, и боль свою — еще как чувствуешь. А делать-то что?

И у Тиберия тоже возраст непростой. Пятьдесят три ему. За плечами ссылка, потом вновь возвышение. От любимой жены оторвали, нелюбимая с ним в разводе по причине распутства и измены, объявлена отцеубийцей, говорят, на отца замышляла! Вот какая дочь и жена! За плечами Тиберия и война, и вот уж Паннония, и Рейн укреплен по всей границе. Отзывают в Рим. Заслужил, пора. Дети? Тот, что от Випсании[159], он почти чужой, отца не знает, рос вдали. Тот, что от Юлии[160], в могиле уж. Большая часть жизни прожита, а семьи нет, нет родной души вблизи. В Риме ждут Август, вся родня, что хуже недругов, гнездо воронье, враги.

Он увидел мальчика в бою. Изумлен был его повадкой. А что вы хотите, изумишься, увидев, как ребенок, вынув pugio из ножен на боку, метнул его в дюжего германца, в самое сердце. И вовремя! Тот пытался копьем достать раненого кентуриона. Спас командира мальчик. Сказали Тиберию: вот, мол, сын легиона, десятой его когорты. Гордость наша, только и горе наше тоже. Потому как дерзок, сорванец, неудержим как в бою, так и вне боя. Сколько хорошего им сделано, не счесть, а сколько сочинено проказ! Вчера вот связал ремешком калиги трех легионеров, уснувших на пригорке, накрепко связал. Подскочил один из них со сна, к дереву, отлить. Куда! Нос весь в крови, ногу вывихнул и крепко от товарища потревоженного под дых отхватил. А ест мальчик сколько, береги каждый свой кусок неусыпно, а то съест и благодарен не будет. Упрекнешь, он смеется: „а ты не зевай! враг на подходе!“. А сквернослов какой, это же… краснеют и бывалые воины.

Забрал Тиберий мальчика с собой, в Рим. И завершил там его воспитание. Изворотливость, хитрость, дерзость, природный ум. А к этой смеси еще и талант разведать, подслушать, обмануть, подставить. Со временем огранил Рим во дворцах своих и на улицах эту личность.

Закон об оскорблении величества. Прекращение деятельности народных собраний. Укрепление преторианской армии. Сосредоточение финансов государства в руках принцепса. Запреты на собрания, на развлечения народные, даже гладиаторские бои. Даже кабаки, харчевни, таверны. Пусть не придумано все это Тенью, он не из тех, кто учен. Но выполнено и выполняется благодаря ему!