Друзилла хохотала до слез. Калигула злился, ворчал, но, глядя на Друзиллу, начал улыбаться тоже. Мемфий не был смущен.

— Увидят такого, так не позарятся, — сказал он. — Такой вот во сне привидится — и то испугаешься. Может, и даром не возьмут, не то, что силою. А он крепенький! Славное животное, умней будет любой лошади.

Гай и Друзилла запротестовали в один голос. Мемфий их не стал и слушать.

— Мне ваше благородство да храбрость ни к чему. Мой Мальчик (так величал verna длинноухого) не полезет на скользкую кручу, не будет нестись сломя голову только потому, что кто-то кричит «вперед!», его не загонишь насмерть. Он не только умней лошади, он многих человеческих умников может поучить осторожности да оглядке!

— Ну да, он ведь сын своего отца, — язвительно заметил Гай. — Я вот еще одного такого, упрямого, осторожного, весьма умного «мула» знаю…

Мемфий посуровел, отвернул глаза в сторону. Так отводят их собаки, слыша выговор хозяина. «Это все не ко мне относится!», — вот что значит такое их поведение.

— Зачем бабушку оповестил? А если бы она все расстроила? — вопрошал молодой хозяин.

Мемфий сделал вид, что не слышит.

Друзилла уже устроилась в телеге. Ей, дочери Агриппины и Германика, не привыкать было к крестьянскому «экипажу», немало дорог исколесили они с Гаем в детстве на подобных. Последние, прожитые в Риме годы несколько избаловали их, ну и что? Так чудесно вернуть себе прошлое…

Старик-раб уселся впереди, свесил ноги. Взмахнул вожжами…

— Иа! Иа! — услышала вся округа.

И Мальчик затрусил вперед. Просторным шагом, следы задних копыт отпечатываются впереди следов передних. Путешествие началось. И если Калигула хотел быть его участником, следовало поторопиться. Пришлось догонять телегу…

Под мерное плавание на ровной, ухоженной дороге велись неспешные беседы. Говорил непривычно много для себя Калигула, а Друзилла слушала, удивлялась…

Так, он рассказывал он ей о Геркулануме, куда они направлялись.

— Знаешь, сестра, город ведь старый, очень. Он основан осками[87] давным-давно, в седой еще древности.

— Кто это — оски?

Гай усмехнулся в ответ.

— Херуски, эбуроны, прочие германцы, Друзилла, тебе известны лучше, конечно, что и говорить! Оски, это общее название, под которым объединялись самниты, луканийцы, апулийцы, калабрийцы, кампанийцы… Большой племенной союз, крепкий, но Риму они были кровные враги, вели с нами три войны, мы их немало вырезали и в рабство продали, теперь вот остатки под сенью Рима процветают. Мы с ними в дружбе.

Друзилла высказала сомнение в крепости подобной дружбы. Ей все еще помнилось «дружелюбие» покоренных германцев. Гай только плечами пожал.

— После крепкой драки дружба всегда сильней, Друзилла, а то, что они были врагами покрепче германцев или галлов, так честь им и хвала! Только я не об этом веду разговор. Я о Геркулануме. Оски основали город. Знаешь, а ведь все остальные самниты говорят на оскском, значит, сильное было племя. Еще неизвестно, в чем сила народа, в храбрости ли; или в том, что оно оставляет миру в качестве наследия…

— Послушай, Гай, а ведь это не ты сам придумал, я знаю! Это ведь дядя Клавдий тебе говорил! Я еще думаю, откуда такая осведомленность в истории, ведь твой грамматик был отнюдь не в восторге от успехов ученика!

— Ну, если и дядя, так что? Какая разница, от кого учиться? А наш с тобой дядя любому в учености не уступает. Он, может, в жизни ни на что не годен, неумеха, растяпа, это так. А учен он до удивления. Но, в конце концов, ты меня слушать будешь или копаться в том, откуда мои сведения? Тебе что, не интересно?

Сестра уверила, что интересно.

— Так слушай! Было время, город был в руках этрусков, ты знаешь, дядя к ним неравнодушен, вот он и знает так много, изучал, расспрашивал. Потом Геркуланум перешел к грекам. Они и назвали его Геркуланумом, потому, что считали основателем самого Геркулеса. Греки выдумщики, на мой взгляд, но легенды их красивы…

Под эти разговоры, что увлекали даже Мемфия, время текло незаметно. Мемфий хвалил дорогу, удивлялся камням мостовой. Они так плотно были прилажены друг к другу и как бы слиты, что для смотрящих на них казались не приложенными друг к другу, но сросшимися между собою. И, несмотря на то, что в течение столь долгого времени по Аппиевой дороге ежедневно проезжало много телег и проходило всякого рода животных, их порядок и согласованность не были нарушены, ни один из камней не был попорчен и не стал меньше, тем более не потерял ничего из своего блеска. Слова Мемфия были приятны Калигуле.

— Мемфий, старина, ты расточаешь похвалы моим предкам. Аппий провел воду в Город и построил дорогу. Этим и дорог потомкам. Военный трибун, квестор, курульный эдил, цензор, — это всеми забылось. Даже то, что воевал с самнитами, и небезуспешно, забылось тоже. Но строительные дела его живы в веках.

Калигула помолчал, размышляя, молчал и Мемфий. Старый verna и без того знал, кому служил, но слова хозяина заставили его проникнуться еще большей гордостью. Не Аппий Клавдий Цек, конечно, был в эту минуту причиной гордости, а сам он, Мемфий, служивший этому удивительному роду. Причастность к нему возвышала старика.

Калигула же, прервав размышления, сказал:

— Я думал не раз, Друзилла, знаешь, об этом, и удивлялся. Если завтра Рим будет мой, что я сделаю в первую очередь? Конечно, военные подвиги влекут к себе больше, я ведь мужчина. И сын своего отца, это тоже есть. Но строить, это не меньше значит, чем воевать. Это благородно, это красиво. Какой-нибудь мост или акведук, они ведь переживут военную славу. Они нужней, они ближе каждому. Наверно, я построю мост. Самый большой… и красивый! Да, обязательно — это будет мост.

— Еще не завтра Город будет наш, Калигула, — с оттенком грусти в голосе отвечала сестра. — Успеем решить, чем лучше заняться. Если вообще придется решать…

Постоялый двор, первый же, где путешественники решили остановиться, оставил неизгладимое впечатление. Мемфий, впрочем, ничего и не заметил. Харчевня да спальные места. Неудобно, что с хозяевами рядом, особенно с Друзиллой, конечно. Но девочка должна быть наказана за свое упрямство, за желание равняться с мужчинами. Вырядилась юношей, так равняйся на юношу. Переноси без жалоб трудности. Чего стоит только отправление обычной нужды! И проводить ее подальше, чтоб никто не увидел, и уйти в сторонку, чтоб ей не было стыдно, и не очень далеко, ночь на дворе, страшно ведь! Пока из ушей не польется, молчит девчонка, дуется. От воды отказывается, губы вон потрескались…

Надпись под горделивым, явно драчливым петухом, таращившим на путников круглый глаз, гласила, что прием будет оказан «по столичному». Меркурий обещал им выгоду, Аполлон здоровье, Септимен хороший прием со столом. Так было на надписи. Но на самом деле! Невыносимый гам, вонючий воздух, в котором вились клубы дыма, подушки и матрацы набиты тростником вместо перьев. К утру обнаружилось, что они кишели насекомыми! Друзилла была искусана вся, на нежной коже краснели волдыри…

В вино была подмешана вода, а бедный Мальчик плохо накормлен, от него утаили часть овса. Калигула хотел было выбить из хозяина палкой все, чего недостало. Мемфий не позволил.

— Конюхи, да погонщики мулов, да либерты[88], что по делам хозяев носятся по стране из конца в конец, вот кто живет здесь, — сказал он брату с сестрой. Вы теперь из этой среды, как будто, это и надо изображать. Вам невдомек, что здесь надувают, или, вернее, это вам привычно, по-другому не бывает. Кто ты таков, чтоб гоняться за хозяином с палкой?

Пришлось признать правоту раба, промолчать. И, в конце концов, надувательство трактирщика не самое страшное испытание в дороге. Отсутствие безопасности — куда большее зло, тем более ночью. От этого зла харчевня неплохое прибежище, на этом ее преимущества и кончаются. А что делать? Сами выбрали дорогу, сами по ней и идут…