Когда путем несносным и суровым

Мне стала жизнь в родимой стороне,

Оазис я нашел под вашим кровом,

И отдохнуть отрадно было мне.

И старые и новые печали,

Вчерашний бред и думы прошлых дней

В моей душе вы сердцем прочитали

И сгладили улыбкою своей.

И понял я, смущен улыбкой этой,

Что царство зла отсюда далеко,

И понял я, чем всё кругом согрето

И отчего здесь дышится легко.

Но дни летят… С невольным содроганьем

Смотрю на черный, отдаленный путь:

Он страшен мне, и, словно пред изгнаньем,

Пророческой тоской стеснилась грудь.

И тщетно ум теряется в вопросах:

Где встретимся? Когда? И даст ли Бог

Когда-нибудь мой страннический посох

Сложить опять у ваших милых ног?

Мухи, как черные мысли, весь день не дают мне покою:

Жалят, жужжат и кружатся над бедной моей головою!

Сгонишь одну со щеки, а на глаз уж уселась другая,

Некуда спрятаться, всюду царит ненавистная стая,

Валится книга из рук, разговор упадает, бледнея…

Эх, кабы вечер придвинулся! Эх, кабы ночь поскорее!

Черные мысли, как мухи, всю ночь не дают мне покою:

Жалят, язвят и кружатся над бедной моей головою!

Только прогонишь одну, а уж в сердце впилася другая,–

Вся вспоминается жизнь, так бесплодно в мечтах прожитая!

Хочешь забыть, разлюбить, а всё любишь сильней и больнее…

Эх, кабы ночь настоящая, вечная ночь поскорее!

Целую ночь я в постели метался,

  Ветер осенний, сердитый

    Выл надо мной;

Словно при мне чей-то сон продолжался,

  Некогда здесь позабытый,

    Сон, мне чужой.

Снились мне дальней Швейцарии горы…

  Скованы вечными льдами

    Выси тех гор,

И отдыхают смущенные взоры

  В светлых долинах с садами,

    В глади озер.

Славно жилось бы. Семья-то большая…

  Часто под старую крышу

    Входит нужда.

Надо расстаться… «Прощай, дорогая!

  Голос твой милый услышу

    Вряд ли когда!»

Свет нелюбимого, бледного неба…

  Звуки наречья чужого

    Дразнят, как шум;

Горькая жизнь для насущного хлеба,

  Жизнь воздержанья тупого,

    Сдавленных дум.

Если же сердце зашепчет о страсти,

  Если с неведомой силой

    Вспыхнут мечты –

Прочь их гони, не вверяйся их власти,

  Образ забудь этот милый,

    Эти черты.

Жизнь пронесется бесцветно-пустая…

  В бездну забвенья угрюмо

    Канет она…

Так, у подножья скалы отдыхая,

  Смоет песчинку без шума

    Моря волна.

Вдруг пробудился я. День начинался,

  Билося сердце, объято

    Странной тоской;

Снова заснул я, и вновь продолжался

  Виденный кем-то, когда-то

    Сон, мне чужой.

Чья-то улыбка и яркие очи,

  Звуки альпийской свирели,

    Ропот судьбе –

Всё, что в безмолвные, долгие ночи

  В этой забытой постели

    Снилось тебе!

Когда в Москве первопрестольной

С тобой сойдемся мы вдвоем,

Уж знаю я, куда невольно

Умчит нас тройка вечерком.

Туда весь день, на прибыль зорки,

Стяжанья жаждою полны,

Толпами лупят с Живодерки

Индейца бедные сыны.

Им чужд их предок безобразный,

И, правду надобно сказать,

На них легла изнанкой грязной

Цивилизации печать.

Им света мало свет наш придал,

Он только шелком их одел;

Корысть – единственный их идол,

И бедность – вечный их удел.

Искусства также там, хоть тресни,

Ты не найдешь – напрасный труд:

Там исказят мотивы песни

И стих поэта переврут.

Но гнаться ль нам за совершенством?

Что нам за дело до того,

Что так назойливо с «блаженством»

У них рифмует «божество»?

В них сила есть пустыни знойной

И ширь свободная степей,

И страсти пламень беспокойный

Порою брызжет из очей.

В них есть какой-то, хоть и детский,

Но обольщающий обман…

Вот почему на раут светский

Не променяем мы цыган.

Льется вино. Усачи полукругом,

Черны, небриты, стоят, не моргнут,

Смуглые феи сидят друг за другом:

Саша, Параша и Маша – все тут.

Что же все смолкли? Их ночь утомила,

Вот отдохнут, запоют погодя.

Липочка «Няню» давно пробасила;

В глупом экстазе зрачками водя,

«Утро туманное» Саша пропела…

Ох! да была же она хороша,

Долгий роман она в жизни имела,

Знала цыганка, что значит душа!

Но зажила в ней сердечная рана,

Старые бури забыты давно,

В этом лице не ищите романа:

Сытостью властною дышит оно.

Что ж и мудреного, что процветает

Духом и здравием Саша моя?

С выручки полной она получает,

Шутка ли, три с половиной пая.

Те, что постарше и менее пылки,

Заняты ужином скромным своим;

Всюду сигары, пустые бутылки,

Тучами ходит по комнате дым.

Старая Анна хлопочет за чаем,

«Жубы» болят отчего-то у ней,

Только, никем и ничем не смущаем,

Коля бренчит на гитаре своей;

Голос прелестный раздался… О Боже!

Паша поет, не для ней, вишь, весна…

Не для тебя, так скажи, для кого же?

Ты черноброва, свежа и стройна,

Из-под ресниц твоих солнца светлее

Тянутся вешнего счастья лучи…

«Ну-ка, затягивай „Лен“, да живее!»

Грянула песня. Гудят усачи.

Липочка скачет, несется, – куда же?

Где остановишься ты на пути?

Лица горят; Марья Карповна даже,

Кажется, хочет вприсядку пойти…

Кончено… Стой! Неужли ж расставаться?

Как-нибудь надо вам сон превозмочь.

«Ну-ка, цыганки, живей, одеваться!

Едем к нам в город доканчивать ночь!»