Окошко детской комнаты было приоткрыто. В нём мелькнул силуэт Милы, и сердце Вука гулко ухнуло вниз. Пилот взлетел на второй этаж, цепляясь пальцами за мельчайшие выступы в кирпичной кладке. Осторожно перевалившись через подоконник, на цыпочках прошествовал мимо кроватки с серебряной ракетой на угловой стойке. Мальчишка спал, насупив бровки и крепко сжав кулачки. Он всхрюкнул во сне, и Вук поспешил покинуть комнату, но не потому что боялся потревожить покой младенца, и даже не потому что испытывал панический страх перед хрупкостью копошащегося комочка (хотя, не без того!), но потому что самое простецкое низменное желание пузырьками бросилось ему в голову и начисто отрубило мозги.

В столовой, где Мила уютно тренькала ложечкой по креманке с чем-то фруктово-сливочным, Вук сгрёб девушку в охапку и покрыл поцелуями все открытые части тела. Мила слабо посопротивлялась, но потом негромко произнесла "Да пошло оно всё к чёрту!" и с жаром откликнулась на ласки.

- Пулька где? - спросил Вук, нехотя отлепляясь от волнующего рельефа любимой женщины.

- В моём кабинете. Мультики смотрит. Я ей с запахами и вибрацией поставила. - Мила потёрлась о колючую щёку Янко и добавила. - Там ещё минут на тридцать серия.

- Тридцать? Да мы богачи...

Вук, подхватив Милу на руки, двинулся в ванную. Заперев комнату на крючок, он молча и уже не спеша раздел девушку и разделся сам. Мягкой струёй душа он прошёлся по всем любимым местам, возрождая почти забытое счастье осязания бугорков и ложбинок, волосков и бархата. Мила несмело приняла в руки воспрявший лингам, словно вспоминая о его предназначении, потом, вспомнив, крепко сжала и, склонившись над ним, сыграла на флейте самую волшебную мелодию на свете. От невыразимого блаженства Вук зарычал, чем слегка насмешил Милу. Смех её быстро захлебнулся от недостатка воздуха в груди - бег пальцев от шеи, от последних завитков вдоль позвоночника вокруг бёдер к нежным влажным сокровищам вызвал череду сладостных судорог. Вук осторожно вошёл в податливое жаждущее лоно и неожиданно увидел себя и Милу с небольшой высоты - словно не он сейчас стоял под тёплыми упругими струями, крепко прижимая повисшую на нём девушку со скрещенными ногами. Он смотрел со стороны, как тихо и ласково покачивается он сам, будто бы баюкая Милу, как трепетно обнимает её и пушисто-воздушно касается губами хрупкой шеи подруги. Он едва двигался в захлестнувшем его душу умилении. Он опасался малейшего излишнего давления и посему напор заменил виртуозностью тонких штрихов. Ему с лёгкостью удалось довести Милу до финального аккорда этого странного - словно бы не его! - танца, но Мила, выгнувшись и быстро задышав, вдруг чуть слышно прошептала, скорее даже проговорила одними губами без голоса "Как это непонятно...", и Вук стряхнул наваждение. Это не он парил под потолком и покрывал потаённые уголки любимого человека каллиграфической вязью, исходящей из-под упругого пера-лингама. Янко повёл плечами, избавляясь от посторонних, не своих переживаний. После импровизированной перезагрузки, ощущая, что Мила по-прежнему находится на пике чувства, развернул её, чуть нагнул и резко, с напором возобновил тангаж, крен и рысканье своенравного судна. Вырвавшийся вскрик девушки разъярил, раздразнил его. Он сжал зубы от невыносимости мысли о том, что Мила за полтора года после их последней тесной встречи могла тысячу раз изменить ему, могла строить глазки, улыбаться, флиртовать, заигрывать с миллионом мужчин, могла забеременеть и родить не от него - единственного хозяина её жизни. Он вонзался в неё, наказывая за воображаемую измену, насаживал на шомпол, протыкал, накалывал на себя и громко стонал от любви и ревности. Мила непроизвольно отстранялась от него - кажется, ей было больно, - но Вук в исступлении молотил инструментом, пока яростный вскрик возмущения и в то же время сильнейшие сокращения влажной медвяной муфты не остановили ход поршня. "Это же не ты, Вучо", - обессиленно молвила Мила - его сокровище, его любовь, его приз и его смысл. Не он. Это снова был не он. " Ты права, счастье моё, ты большая умница, родная моя. Я и сам себя не узнаю, я проигрываю чужие жизни и по крохам мельчайших зацепок пытаюсь найти свою жизнь. Я путаюсь в паутине чьих-то страстей, увлекая за собой и тебя, моё солнце, моя Тенера, моё дарованное бессмертие". Вук ничего это не сказал, стыдясь неожиданных действий и вместе с тем сентиментальности. Он лишь освободил Милу от себя самого и отстранённо поцеловал в щёку. "Прости меня. Я идиот", - сказал он. "А ты?" - спросила Мила. - "Ты же не... Так не годится". Она взяла в кулачок и слегка поиграла набухшими округлостями. Вук милостиво позволил ей ласку. "Это опять не ты, но пусть", - произнесла Мила. - "Я, наверное, могла бы ещё". Вук, памятуя о первых двух опытах и погружаясь в некоторую прострацию, разрешил Миле делать так, как сама она того желает. Его сердце, его радость, его красота ненаглядная просто и без изысков вновь оседлала разгорячённый лингам и, стоя на одной ноге, а другой упираясь в бортик, принялась раскачиваться и юлить. Вук не препятствовал. Расслабленно наблюдая за танцем Милы, он начал погружаться в море удовольствия, и первая же набежавшая волна подхватила его невесомое тело и увлекла в пенистую пучину, туда же, где вместе с ним уже в истоме и неге барахталась Мила.

- Забавно, - сказала подруга, когда они наконец-то вынырнули из дурмана. - Я словно на вечеринке свингеров побывала. Каждый раз - по разному. И не так, как с тобой. Я - изменница?

- Ты не изменница, ты любовь моя, - серьёзно ответил Вук. - Это я - негодяй. Я позволил тебе побулькаться сначала с Павлом, потом с Марком, потом с Игорем. Признайся, кто тебе понравился больше?

- Никто. Не знаю, как ты это сделал, но в следующий раз не надо никого из них. Я чувствую себя старой шлюхой. Интересное ощущение, но лучше не надо.

Вслушиваясь к тишине дома, они стали вытерлись и облачились, затем, как неумелые заговорщики, на цыпочках пробрались в столовую. Из кабинета по-прежнему доносились звуки дурацкие голоса мультяшных героев, в детской было тихо.

- Как ты узнал о сыне? - помявшись, спросила Мила.

- Это "диффузия". Я знал все твои сильные переживания, - признался Вук. - Я знал, как ты чувствуешь оргазм, как тебя тошнит во время беременности, и как ты кормишь ребёнка. В груди так тянуло, так покалывало, а потом затопило дикой нежностью. Но роды... Они застали меня в полёте - я не сразу понял, что это. Меня просто выворачивало наизнанку, я думал, сдохну... Бедная моя, как ты выдержала? Иной раз вспомню, как меня раздирало изнутри на мелкие кровавые части, и хочется плакать от жалости к тебе. Ты герой, счастье моё, ты настоящий герой.

- Всем женщинам приходится пройти через боль, - пожала плечами Мила. - Честно говоря, я уже и забыла о ней. Малявка такой сладкий. Смотрю на него, и ничегошеньки не помню... Странно. Почему ты меня так долго чувствовал, а я тебя нет? У меня тогда диффузия кончилась, едва я ушла от тебя.

- Я постоянно был рядом с пересборочной матрицей, - сказал пилот. - Я долго думал об этом и понял, что дело в ней. И ещё я понял, что "диффузия" работает только с теми, кто тебе важен. Мы храним чужие образы в душе, мы творим родных и любимых рядом с собой, а всё, что сотворено, сотворено навеки. "Диффузия" подпитывает сотворённый образ, наполняет его материальным содержимым, а пересборочная матрица цементирует и склеивает. Я... я обязательно опишу это, я же физик, если только...

- Что? Только - что?

- Мила, бывший адронный коллайдер - это кантон Женева? - неожиданно перебил он.

- Женева. Ты не закончил, если только - что? - повторила вопрос подруга.

- Ничего, извини, у меня голова болит.

- Прими таблетку. Сходи в регенератор.

- Не поможет. Мне надо выпить.

- Ты опять?

Вук не хотел спорить, не хотел перечить и разрушать неустойчивое установившееся равновесие, но не мог не думать о "Гамюне" и о том, зачем он нужен. Открытие, только что свалившееся на его бедную голову, не просто ошеломило - убило, раздавило его.