В скверике возле дома он споткнулся о тело, безмятежно почивающее под кустом. Ноги в дырявых ботинках, внезапно возникшие на дорожке, по которой Вук обычно почти на ощупь подбирался к семейному логову, вынудили его взвиться соколом и не слишком удачно приземлиться обратно.

- Уважаемый! Эй! Вы бы ноги свои убрали с прохода!

Заспанный мужик с грязными нечёсаными лохмами на голове приподнялся и добродушно пробурчал:

- Окей, окей... А-а-а! Это ты?

Ноги он послушно подобрал, отдрейфовав по-пластунски под куст.

- Я? - спросил Вук. - Ну, да. Это я. Мы знакомы?

Мужик, многозначительно вскинув косматую бровь, пожал плечами:

- Выходит, что как бы нет.

- Странно как-то... Вам плохо?

- Мне-то? Мне-то лучше всех!

Вук скептически посмотрел на бездомца: ветхая нестиранная одежонка, колтуны в бороде и шевелюре, кислый запах хронической немытости.

- Это почему же? - Вук присел рядом на корточки, с любопытством глядя тому в глаза.

- Потому что вы все вокруг страдаете, а я нет.

- У Вас никогда ничего не болит?

- Не, - бездомец потряс кудлатой башкой, - я про другое. Болит, конечно, да только и вас тоже болит. А я говорю про душеньку...

Он именно так и выразился - "душенька".

- ...А душенька у меня и не болит.

- Почему же у нас болит, а у вас нет? - Янко и сам не понял, что заставило его сесть рядом с пахучим бездомцем и начать задушевную беседу.

Бездомец приподнялся, облокотился о мягкий пучок стволиков. Листва, покрывшая его макушку, казалась искусно сплетённым венком - ни дать, ни взять, античный сатир на отдыхе.

- Я ж говорил: людишки - мясо и говно, - безапелляционно заявил он и тут же поправился. - Не в смысле, что плохие, а в смысле, что разум у них в животе. И думают только о еде и удовольствиях. А когда думаешь только о своём брюхе, чужие брюхи перестаёшь уважать, и начинаешь думать, что можно чужие брюхи обхитрить, обокрасть, а то и убить.

- Ну, вы даёте! - восхитился Вук, вспоминая на ходу когда это бездомец ранее делился с ним воззрениями. - А я вот так не думаю.

- Правильно! Потому что ты уже имеешь разум не живота, но головы. Так сказать, продвинутый представитель человечества. А голова, она что? Она думает и думает, думает и думает... Она много всякого может напридумать, она науку всякую придумает и в космос придумает, как слетать, да только главного никогда не надумает.

- Что же главное?

- А то, зачем человеку всё это надо? И как жить, чтобы никому больно не было? Он ведь видит, что те, которые животом думают, гадости всякие чинят, они в ответ изобретают психологии и законы, философии разводят, да только ничего с животами не поделают. Потому как брюхо к наукам глухо. И тогда головы начинают страдать - против животов они слабаки, а мириться с несправедливостью не желают. И душа у них от этого заболевает.

- Так вы - живот, раз у вас душа не болит?

- Эге, парень! У животов она ещё хлеще болит. Головы - они хотя бы из-за чужих гадостей страдают, а животы - из-за своих. Из-за страха, что кто-нибудь отберёт их кровное добро, и из-за зависти, что у других его больше. А мне-то что? У меня отбирать нечего, но я не завидую. Ибо я не живот, а сердце.

- Вот как. Сердце.

- Ага. Это когда не думаешь, а просто пропускаешь через себя то, что вокруг. Когда думаешь сердцем. И всё принимаешь.

- А если тебя, скажем, поколотят хулиганы? Тоже принимаешь?

- Того, кто живёт сердцем, хулиганы не колотят. Они же не колотят деревья и голубей. Или ветер с дождём. Тот, кто думает сердцем, не испускает никаких раздражительных эманаций...

- Ого! - присвистнул Вук, удивляясь неожиданному слову.

- ...поэтому его не хочется никому обижать. А коли даже и обидят, стало быть так оно и задумано в данный момент.

- Не понял.

- Ну, смотри. Идёшь ты, скажем, к другу на опохмел, а тут тебя хелисайкл сбивает. И лежишь ты недельку в госпитале. Значит, так и надо. Потому что если бы дошёл до друга, да выпил бы, да разругался, да и приложил бы к его башке табуретку, да и помер бы дружок. А так душенька отвела тебя от беды, заставила отдохнуть и слить агрессию. Тут главное - не думать. Сбили тебя, и радуйся.

- Не думать... - Пилот печально посмотрел сквозь кусты и странного бездомца. - Не думать - тяжело.

- А думать - ещё тяжелее. Мысли, небось, целый день скачут, как бешеные козлы, по черепу долбят. А как выключишь их, благода-а-ать! Столько всего начнёшь замечать - запахи, звуки, лучики, тенёчки - эх, красота... Кстати, тугриками не поделишься? Обещал, вроде как. На один обед. Куда их тебе столько?

- Обещал?! Когда ж успел? Неужели по мне видно, что у меня мешок тугриков? - улыбнулся Вук. - Я же в форме, не разодет и не в машине.

- Ви-и-идно... Да у тебя брюхо с головой во всю спорят, - хмыкнул бездомец. - Сердце не обманешь и глаза не спрячешь. Человек ты, вроде, приличный, не пакостник, да только в глазках монетки щёлкают. А головушка осаждает - не радуйся, пустое это.

- А если не дам? И никто не даст?

- Дак, поработаю пойду. Авось, на еду хватит.

Вук вдруг почувствовал, что ему совсем не хочется поучать и воспитывать чумазого собеседника, хотя он всегда крайне отрицательно относился к лентяям и тунеядцам. А хочется отсыпать ему в ладонь тугриков и дружески хлопнуть по хлипкому плечу.

- Шли бы Вы трудиться, - сказал ему Вук, - легко быть сердцем, когда за тебя работают другие.

Но денег дал.

Дома он полностью отключил управление и, приняв слабительное, извлёк из себя "открывашку". Теперь уже пустую и бесполезную в своём назначении, но с записью двухдневного архива.

- Анализ проведён, - мягко промурлыкал женским голосом динамик за сливным бачком. - Обнаружены нехарактерные включения. Рекомендовано обратиться к гастроэнтерологу.

- Всё нормально, - возразил Вук независимому лекарь-модулю уборной. - Не надо никуда обращаться.

Лекарь, пискнув, снял рекомендацию.

На просмотр архива с древнего мультилинка - крошечный экранчик, плоская картинка - и декодирование его ушло полночи. Но под утро обнаружилось то, ради чего стоило драться с охранником и выслушивать позорный диагноз врача с Сильбато. Двумерное изображение артефакта, принятого карантинной службой и удалённое спустя несколько дней, пилот рассматривал долго и тщательно, отчаянно борясь со сном и усталостью, однако разглядеть его уверенно не вышло. Каменный диск с ножкой посередине содержал на ободе какие-то знаки. Ни размеры диска, ни подробности в высеченных рисунках выяснить с картинки на мультилинке никак не получалось. Нужен был нормальный тридик, но класть файл с артефактом в свой аппарат Вук опасался - все тридики были включены в сеть.

Минут десять Вук собирался с духом, затем, выпив стакан виски, вручную вызвал Милу на связь.

- Ты с ума сошёл, - шёпотом отозвалась Мила. Голос её был неожиданно бодрый для трёх часов ночи. Впрочем, Вук ещё до звонка почти был уверен, что Мила сейчас не спит.

- Я должен сказать тебе главное, - быстро проговорил он. - Но скажу потом, глядя в твои глаза. А пока попрошу о малом: научи меня, как мне отключить тридик от сети.

- Ты пил, - жёстко произнесла Мила. Вук мысленно отругал себя - он забыл отключить передатчик запахов.

- Я в медицинских целях, - сказал он твёрдо. - Я не лгу.

- Ты пил! Ты знаешь, что я терпеть не могу алкоголь, но ты пил!

- Послушай, лапа, - как можно мягче обратился Вук, - я даю тебе честное слово, что я не для удовольствия, но для лечения вынужден постоянно подкачиваться спиртным. Ты можешь спросить моего напарника Тимофеева - у него та же беда. А я сейчас прошу тебя очень серьёзно. Вопрос жизни и смерти...

Мила, не слушая его далее, сбросила вызов. Янко, швырнув в стену стакан и отколотив диванную подушку, откинулся на спинку и некоторое время мрачно изучал потёки виски между тридиком и холограммой с изображением его и Милы. Часть капель попала девушке на лицо, отчего показалось, будто Мила плачет. Вук привстал, чтобы содрать картину со стены, но нежная музыка остановила его.