Неожиданное понятие индульгенции вспыхнуло в мозгу и почему-то обожгло сетчатку. При чём тут индульгенция? Что собирался прощать Зелинский? Янко примерил десятка два-три впечатлений Зелинского, но так и не обнаружил среди них ничего негативного. Память Павла заботливо вычеркнула боль и разочарование. Его прощение растопило наледи горя - Вуку не удалось отыскать даже малейшего намёка на причины появления индульгенции. И если это именно индульгенция - чем Эстель её оплатила? Какова цена была всепоглощающего оправдания и помилования? Ответа не было. Вместо ответа пилот вдруг погрузился в смутный и какой-то склизкий мультик. Облачко рисованной серой мошкары заюлило вокруг Вука, пощипывая его за бока. Щипки выходили лишь в воображении, но почему-то от них становилось тошно и муторно. Вук разогнал воображаемый гнус, руками ощущая лишь пустоту там, где должны были, по мнению мозга, находиться мерзкие комаришки, а затем смыл муть облачка порцией коньяка, купленным вместе с кофе в кофейне у портала. Как там Волков? Наверное, взяли его в оборот...
Марк. Его желание обладать Гарсиа было жёстко и напористо. Марк казался рохлей и тюфяком, занудой и слабохарактерным ботаником, но тот же Волков не смог ничего сделать с ним. Школьник молчал бы, даже если бы Иван убивал его. Вука это не удивляло - других не берут в космонавты. При всей видимой мягкости, Школьник имел совершенно непробиваемое железобетонное сердце, растопить которое мог лишь новый научный факт, обнаруженный в поле интересов сухаря-исследователя. Эстель привлекала его непохожестью: сам он был черняв и кучеряв, девушка - белокура и тонковолоса; сам был молчалив и углублён в себя, Эстель отчаянно флиртовала с каждым вторым, а каждому первому приветливо и задорно улыбалась; сам он жил под постоянным гнётом мелких обид, простить которые никак не удавалось, и тяжёлой завистью к научным успехам других, Гарсиа же забывала неприятности с быстротой вылупившегося воробушка. В потаённых своих желаниях и мыслях Школьник терзал, мучил Эстель, до крови впиваясь ей в губы, усыплял, придушивая, в тяжёлых объятьях, и животная страсть его тлела, как тихо, но беспощадно на глубине тлеют торфяники, прорываясь на поверхность земли жаром, обугливающим траву. Он ненавидел её лёгкий характер, ненавидел всех её бывших и нынешних кавалеров, ненавидел сочувствующие взгляды приятельниц Эстель, посвящённых в их непростые отношения, но при этом готов был отважно броситься на копьё по одному движению мизинчика своей королевы и вложить окровавленное сердце прямо в её тонкие прозрачные ладошки...
Как и у Павла, чувство Марка полыхало на двух этажах. У Зелинского над самым обычным плотским стремлением разливались благодать и благодарность за самый роскошный подарок в жизни - любовь. В этой благодати и радости тонуло всё, что окружало Эстель, в том числе и более удачливые соперники. Школьник же, напротив, разумом переживая крепкую дружбу с Зелинским, крепкое уважение к коллеге и напарнику по упрямой Тенере, потаённым уголком своего сердца ненавидел его за то, что когда-то Эстель была с ним. Ровно так же он ненавидел саму Эстель - ненавидел, изнемогая от пожирающей любви. Ничто и никогда не заставило бы его поднять руку на Эстель, он отдал бы жизнь за неё верным псом у ног - но тесто его любви небеса крепко замесили на огненной ненависти.
По коже Вука пробежали мурашки - клокочущий вулкан под бронёй невозмутимости Школьника привёл его в раздражённое состояние с колотьбой за грудиной и зудом где-то под ложечкой. Господи, как же Марк живёт с этим? Приправа к столь сложному блюду в виде периодически вспыхивающей головной боли и тоски по погибшим друзьям, окончательно превращала жизнь Марка в сущий ад, незримый для постороннего взгляда. Волков ещё дёшево отделался при встрече с ним, не подозревая насколько близок был к точке взрыва вечно подтравливающий клапан... А что же Эстель? Янко дорого бы отдал за возможность приоткрыть книгу души Эстель, но "диффузия" под соусом а ля Белл-Клаузер работала лишь в отношении тех, с кем пилот когда-либо общался лично. Жаль, не застал он Гарсиа в Тулузе. "Диффузия" не давала знаний, не давала фактов, но неосознанные чувства она транслировала с исправностью теле- и тридивещания.
От Павла и Марка Вук перешёл к Липполду. Ничего интересного, кроме привычной боли в висках. Затем к Филиппу Ермишину. По-прежнему пошаливал правый бок после аппендицита, а также немеющий затылок, но треволнений любовного плана Янко не заметил. Зато нечто любопытное обнаружилось у Игоря Черезова: в его памяти чувств также мелькнула роковая Эстель Гарсиа. Девушка отпечаталась неглубоко и словно мельком - так, одна из многих обожательниц прославленного человека. Игорь выделялся на фоне прочих покорителей Тенеры классической мужской красотой. Эдакий герой скандинавских сказаний. Пшеничные волосы и рубленые могучие плечи, стройное сложение и ясный взор серо-голубых очей, решительный подбородок и тонкий точёный нос. Типаж, приводящий в томление барышень всех эпох, ибо мужская притягательность не претерпевала кардинальных изменений со времён античности. Душенька Эстель пала жертвой его магнетизма, но сам Черезов не придал этому особого значения.
У них был секс. Регулярный и скучноватый. Не такой возвышенный, как с Зелинским, и не такой страстно-животный, как со Школьником. Неизвестно, что чувствовала Гарсиа, но для Черезова это было сродни дружеской посиделке - миленько и необременительно, приятно, но не стоит того, чтобы превозносить как наивысшую ценность в жизни. Да и Эстель - симпатичная девчонка, но не более того. Единственное проявление предпочтения её всем другим поклонницам выразилось в трезвых свиданиях. С прочими Игорь был изрядно навеселе, с Эстель старался держаться... Вук сердито выдохнул. Подобное отношение к женщине ему претило. Даже Школьник с несколько садистским отношением к возлюбленной казался более понятным, так как отношение строилось на любви, хоть и своеобразно понимаемой.
Поток чужих эротических переживаний коварно подвёл Янко к неожиданному наблюдению. Вук обнаружил, что он чрезвычайно взбодрился, и Мила вдруг по-хозяйски вытеснила неведомую Эстель. Мила предстала пред очи пилота голенькой и принялась учинять соблазнительные выкрутасы. То она томно потягивалась, привставая на цыпочках и выпячивая грудь с остренькими воинственными сосками, то наклонялась, являя восхитительные ягодички и то, что скрывалось чуть ниже. Когда девушка, раскинув руки и ноги, закрутилась в солнечной воде какого-то жаркого моря, Вук понял, что ему срочно надо к Миле.
Рядом с тем местом, где она жила, не было пересборочного портала. Зависший непонятно где - в каком времени и пространстве - Вук знал, что он может с лёгкостью попасть на Сильбато, а также в шлюз-автобус возле Интерпола, а также... а также во внутреннюю приёмную на втором этаже Смольного, а также в служебный вход на заднем дворе Мариинского дворца, а также в кабинет номер 987 Большого Дома на Литейном, а также в неприметный флигелёк на Мойке, а также в хозяйственную постройку на территории Пулковской обсерватории, а также в самую обычную квартиру унылого спального района между вторым и третьим транспортным кольцом, а также на скамью в парке Сосновка, но пунктов возле нужного дома не существовало. Господи, сколько же оказывается, в Питере шлюзов!
Выбор был невелик: парк Сосновка, ежели по прямой, не очень далеко от Чёрной Речки. И плевать он хотел на кодируемый доступ. Кодировщики пренебрегли корректирующим коэффициентом Белла-Клаузера, и грех этим не воспользоваться. Вук чётко визуализировал скамью - с гнутыми ножками и пузатой спинкой, с потрескавшейся под дождём и солнцем краской - и себя на ней, и отдал мысленный приказ перемещения.
Масляными красками объекты уличного хозяйства не красили уже больше столетия. И гнутых ножек-спинок быть не могло по той причине, что лавки полвека как выращивали прямо там, где им надлежало стоять. Программируемая модификация деревьев превращала стволы в совершенно гладкие поверхности, направляя рост в заданных направлениях и формах. Взрощенные скамейки и столики для пикников использовались повсеместно во всех парках мира, однако по странной прихоти моды, во всем мире рисованные и смоделированные пейзажи содержали именно те самые патриархальные, уютные, пусть и не очень чистые с точки зрения гигиены, скамеечки с ножками-львиными лапами и волнообразными спинками. На такой скамье из ретро-холограмм Вук очутился после мысленной команды. Плюхнувшись на деревянный брус, он сковырнул для верности пузырик краски, понюхал его, дивясь необычному запаху. Аромат масляной скорлупки был резок и чуть сладковат, незнаком и старомоден. Стряхнув ошмёток краски, пилот быстрым шагом направился к центральной аллее, затем к выходу, там поймал автоматическое хели-такси и через пять минут притормозил у знакомого дома.
