Грустным было расставание с Виктором. Давно он хлопотал о переводе в полковую разведку, чтобы быть поближе к передовой, к противнику. И вот пришло назначение в одну из соседних дивизий.

— Эх, жаль, по штатному расписанию разведроте писарь не положен! — шутил он, прощаясь со мною. — Пишешь ты больно хорошо — пошла бы, Любушка, ко мне в писаря?

— Не пошла бы, Витенька! — в тон ему отвечала я. — Пером ли я пишу или карандашом, но точку в конце привыкла пулей ставить.

Знал он, что свою военную профессию, свою верную снайперскую винтовку я не променяю ни на что. Разве Виктор бросил бы из-за меня трудное и опасное ремесло разведчика? Никогда. За это я его любила еще больше. И хотя мы с ним теперь будем служить в разных частях, наши пути обязательно сойдутся — все дороги нынче ведут в Берлин…

Последние дни ходил он мрачный, подавленный, настолько потрясла его гибель Виктора Кузьмичева. 19 августа разведчик-связист, выполняя боевое задание, пал смертью храбрых. Так и не дождался своего двадцатого Нового года, первой послевоенной елки.

Надолго замолчала командирская гитара, не пел, не шутил, как обычно, старший лейтенант. Тяжело терять любимого воспитанника, боевого друга! А когда, не выдержав, взял в руки гитару, гневом и болью звенели струны. Как клятву, выговаривал он слова песни, переделанные на новый лад:

Девушки-снайперы, недолго пробыв в 379-й дивизии, направлялись в родную 21-ю. В середине сентября гвардейские полки двинулись в направлении Риги.

Где на попутных машинах, а больше на своих двоих мы догоняли 59-й стрелковый полк. Стали попадаться знакомые фамилии на дорожных указках. Вот и наше «хозяйство» — стрела показывает в лес. Полк на привале, бойцы и офицеры узнают нас, окликают, протягивают котелки со свежей водой.

В первом батальоне немало новых командиров. Комбат Рыбин и замполит Булавин ранены в последних боях. Рыбин вряд ли вернется в строй, на этот раз ранение тяжелое. Комиссар прислал письмо из тылового госпиталя: лечение идет успешно, надеется нагнать свою часть еще до Германии.

И хоть обидно, что в батальоне мало ветеранов, не проходит чувство: опять мы дома.

Утром полк снимался. Командование, радостно встретившее снайперов, решило оставить нас на отдых в лесу. После тридцатикилометрового марша у девушек сбиты ноги, все устали. И жара донимает.

— Отдохнете денек, девчата, а там за вами грузовики пришлем. Оптика скоро, ой, как понадобится.

Совсем недавно в этом лесу были позиции немецкого артиллерийского полка. Мы расположились в землянках — настоящих подземных квартирах с внутренними перегородками из досок. Враг, как видно, строился всерьез и надолго, но не успел обжить свои хоромы. Тесаные бревна стен и потолков, доски перегородок девственно белы, от них пахнет сосновой свежестью, смола выступает из трещин янтарными каплями.

Прошли сутки ожидания, на исходе вторые. Никто за нами не едет, продовольствия не везут. Вот когда все заметили отсутствие нашей затейницы и балагура Зои Бычковой — она уехала в тыл. Но свято место пусто не бывает — веселая, умеющая и спеть и сплясать ленинградка Вера Артамонова заменила ее на этом поприще.

У землянки сидят девчата, кто-то затянул бесконечную «Летят утки». А Вере не сидится; помахивая красной косынкой, она идет в пляс.

И вот уже навстречу ей выскакивает Аня Носова. Кудрявый кок выпущен из-под пилотки, надвинутой на самые глаза, озорно поблескивает глаз, железные подковки каблуков выстукивают дробь.

В песнях, плясках и разговорах время течет незаметнее.

30 сентября. Для всех обычный день, а для меня — красное число в календаре. Шутка ли, 20 лет исполнилось! Совсем взрослая. Думала ли я, гадала ли, что буду встречать свое двадцатилетие на войне?! И где? В Латвии.

С утра пораньше пошла на речку постирать кое-какую мелочь. В лесу поспела черника, возвращаться не спешу; попалась усыпанная ягодой поляна. Не только руки — и губы и язык черные.

С полным котелком и охапкой синих колокольчиков подхожу к своей землянке. Никого нет, пусто. Где девчата?

— Ушли на разведку на дальний хутор, — докладывают соседи. По лицам видно: чего-то недоговаривают.

Украсила землянку цветами, котелок с черникой поставила на стол. Пусть и подруги почувствуют праздник.

Часа через два стали возвращаться девушки. Клава Маринкина с Ниной Обуховской, ходившие в лес, собрали три котелка ягод. «Хуторянки» приволокли гору вкусной снеди: ковригу деревенского хлеба, большую флягу светлого латышского пива, творог, яйца, сметану такой густоты, что хоть ножом режь. Где они раздобыли столько?

— На хуторе выменяли, — весело объяснили девушки. — Все старье пошло в ход. Надо же день твоего рождения, Люба, отметить!

Их внимание тронуло меня до слез. А подруги полны впечатлений. Хозяин хутора, старый крестьянин, неплохо знал русский язык: во время первой мировой войны служил в царской армии, бил германцев. Старик последними словами ругал немецких мародеров, которые увели у него лошадь и двух породистых коров, славил победоносное русское войско, удивляясь при этом, что таким «маленьким миленьким девичкам» пришлось взяться за оружие. Тем не менее скудное их барахлишко взял, не посовестился…

Сообща с девчатами из соседней землянки мы устроили настоящий пир. А к вечеру подошли полковые подводы с продуктами. Старшина раздал консервы, хлеб, концентраты, не забыл и положенные сто граммов на душу.

— Видела, Люба, как о тебе в полку пекутся? Если б не твой день рожденья, не видать нам двойного угощения! — шутили подруги.

Отлично отпраздновали мое двадцатилетие. И на фронте бывают праздники.

Если кого мне не хватало в этот день, так это Виктора. Но он вспомнил меня; хотя и с опозданием, его поздравительное письмо пришло. Впрочем, и мамино поздравление запоздало. Почта ждала нас, как я уже говорила, в запасном полку.

Дивизия заняла оборону километрах в десяти за небольшим латышским городом Добеле. Глубокий лог вел к переднему краю: слева открытое поле, справа сосняк. Лог переходил в низину, бывшую нейтральной полосой между нашими и немецкими позициями.

Позади у врага Балтика, дальше отступать некуда, поэтому сопротивление было упорное. До самого моря протянулась глубоко эшелонированная немецкая оборона. Бои предстоят тяжелые, затяжные.

После недавних наступательных боев гвардейские полки поредели, пополнения нет: силы собирают в ударный кулак на новом, более важном направлении. Ночью оборону держат бойцы, на рассвете продрогших, усталых солдат сменяют снайперы. Вести непрерывный огонь, создать видимость плотной обороны — вот наша задача.

Припомнился бой на Ловати. Форсировав реку, полк двинулся на прорыв к деревне, занятой немцами. Враг мог контратаковать с фланга, снайперы были оставлены в ротных окопах на левом берегу. Всю ночь, не смыкая глаз, мы вели огонь, да такой дружный и плотный, что казалось — бьют пулеметы. Памятная была ночка.

Но тогда стояло жаркое лето, а теперь начало октября. С ночи подмораживает, днем моросит мелкий дождь. Кажется, это дышит невидимая отсюда, но близкая Балтика. И настроение, как погода, пасмурное.