Шляхова и Прядко оказались в самой гуще схватки. Бойцы, бегущие под прикрытием «тридцатьчетверки», приотстали, остановились. Вперед бросились девушки, увлекая за собой солдат. Танк нырнул под мост, снайперы стали оказывать первую помощь раненым, лежащим у насыпи.

Саша перевязывала очередного бойца, когда осколок разорвавшегося неподалеку снаряда ранил ее в ногу. Клавдия наложила бинты на рану, повела подругу к лесу, где находилась санрота. Проходя мимо нашего КП, Саша перестала хромать, выпрямилась.

— Держитесь, девочки! — крикнула она. — Я скоро вернусь…

Трое суток длился бой, стихая к ночи и разгораясь с рассветом. Не один раз деревня Ведусово, вернее, то, что осталось от нее, переходила из рук в руки. Во время контратаки гитлеровцы порою оттесняли наших за железнодорожное полотно. Казалось, обескровленным ротам нипочем не выдержать вражеского натиска. В эти минуты снайперы жались друг к другу в окопчике у НП. Здесь оставались лишь связисты и начальник штаба батальона капитан Шитоев — осипший, небритый, с красными от бессонницы глазами.

Тревожно прошла ночь, а на рассвете 6 ноября, в канун великого праздника, замполит Булавин и комсорг батальона Егоров снова обошли поредевшие подразделения. Они не произносили высоких слов, не напоминали о том, что было в этот день до войны, когда вся страна зацветала кумачом знамен и плакатов.

— Он уже выдохся, в поле — две воли, наша — поболе! — Булавин говорил весело, уверенно, правота его слов не вызывала сомнений. — Покажем арийским куроцапам, на чьей улице будет завтра праздник!.. Гвардейцы, в Ведусове вас ждет отдых. Свежая часть уже на подходе — она сменит нас в Ведусове. Очень надеюсь на тебя, Спирин! И на тебя, Алиев! И на тебя, Кузьма Егорович! — Командир пожимал руки знакомым воинам, и каждый начинал про себя думать, что замполит надеется именно на него.

Комсорг тем временем подбодрял новичков. В одном из взводов был тяжело ранен лейтенант. Младший сержант, принявший команду, чувствовал себя неуверенно, нервничал.

— Я с вами, хлопцы, сам пойду! — решил комсорг Егоров. — Покажем старичкам, как комсомол дерется, а? Не робей, сержант, я сам робею…

То ли противник действительно выдохся, то ли новый штурм гвардейцев, поддержанный авиацией и танками, был особенно яростен, только к вечеру того же дня деревню очистили от врага. Шоссе за Ведусовом теперь контролировалось нами. Солдаты части, принимавшей у полка отвоеванный рубеж, с удивлением разглядывали черные, выжженные пятна на месте изб, печные трубы, похожие на костлявую однопалую руку, безмолвно грозившую небу, разбитую технику врага — больше здесь ничего не осталось.

На краю деревни, где росли три яблоньки, в братской могиле хоронили мы павших гвардейцев. Был среди них и комсорг батальона лейтенант Гена Егоров из Средней Азии. Всего-то двадцать весен успел он встретить на земле! Горячее слово комсомольского вожака не разошлось с делом, самое дорогое, что у него было — свою молодую жизнь, — отдал он Родине за то, чтобы никогда не погасли знамена Октября…

Весь день батальон двигался проселком. На ночевку остановились в густом лесу. Солдаты делились с девушками сухарями: отказаться нельзя, обидятся. Отламываем по кусочку от каменной черной плитки, сосем, как конфету.

Ребята, хотя и усталые все, нарубили с запасом соснового лапника, мы вповалку полегли под деревьями. Жестка солдатская постель, перед глазами картины недавнего боя, но постепенно всех смаривал сон. Лишь неподалеку от меня ворочается Прядко, никак не может уснуть, видно, тоскует по раненой подруге.

Утром на марше горькая весть: в соседнем полку во время привала убита снайпер Люда Юркова. Не одно девичье сердце сжалось. Чья очередь следующая? О своей смерти я как-то не думала, даже в самые страшные минуты боя под Ведусовом успокаивала свою напарницу:

— Мы с тобой маленькие, Клавуся, в нас нипочем не попасть фашисту!

Но ведь и Люда была такая же, как мы, а смертоносный осколок нашел ее…

Снова пеший марш и привал. Разговоры, воспоминания, то и дело называют знакомые имена. Молодец Шор, поддержал огоньком пехоту! И снайперы — воины хоть куда, ни одна не дрогнула в бою. Больше всех славят нашу старшую, Сашу Шляхову. Вот кто настоящая героиня!

В центре солдатского кружка Булавин, по рукам ходит неистощимый комиссарский кисет. Сама собой возникает песня:

Снайпер Петренко, перемигнувшись с украинцами, затягивает свою «Сонце нызенько». И кажется, нет войны, нет проклятого врага, даже зимы нет. И рисуется картина: солнышко опускается за степные курганы, мычит сытая скотина, спеша ко дворам, парубок ждет у плетня кареокую дивчину…

— Никак рыбинские соловьи залились! — определяют бойцы соседнего батальона. Вот ведь нет с нами комбата Рыбина, а помнят его все, узнают батальонных запевал.

Степан Петренко не только песенник, свое дело он знает отлично, к нему можно обратиться с любым вопросом. Настали холода — как добиться того, чтобы не отпотевала оптика? И чем лучше в мороз смазывать затвор? На все у него ответ и примеры из личной снайперской практики. По совету Петренко в сильные холода мы лили из масленок на руки припасенную водку, растирали их так, что ладони начинали гореть. До этого девушки отдавали солдатам положенные фронтовые сто граммов.

Клавдия Прядко подарила Степану финку: не раз он с завистью поглядывал на красивые ножны. К слову сказать, финка эта спасла Петренко жизнь, когда два гитлеровца неожиданно обошли снайпера с тыла. Но было это уже в «Долине смерти», рассказ о которой еще впереди.

Мы стояли в обороне, когда пришло известие о гибели Ставского. На участок 69-го полка, в котором находился писатель, немцы бросили мощные танки. В неравном бою полк оказался расчлененным на три части: коммуникации прерваны, управление и связь нарушены. Обстановка сложилась тяжелая. Все это время Ставский был на передовой, подбадривал солдат, делился с ними последним сухарем, а в минуты передышки брался за гармонь.

На одной из высоток за деревней Турки-Перевоз расчет 76-миллиметровой пушки из засады подбил прямой наводкой «тигра». Стальная громадина застыла на бугре, на виду у всех. И конечно, каждому хотелось подобраться к ней поближе. Кто-то попробовал сделать вылазку, но фашисты открыли сильный огонь: танк был пристрелян.

14 ноября 1943 года, улучив минуту, когда вражеский пулемет смолк, Ставский, считавший своим корреспондентским девизом никогда не брать материал из третьих рук, перевалил свое грузное тело через бруствер и по-пластунски пополз к «тигру». За ним следовали два добровольца с автоматами, чтобы в случае опасности прикрыть огнем. Тишина на ничейной земле обманула Ставского. Когда до танка оставалось всего несколько метров, он, не вытерпев, поднялся во весь свой богатырский рост и кинулся вперед. В эту минуту его и сразила пулеметная очередь.

Автоматчики, подползшие к нему, увидели, что смертельно раненный писатель подносит ко рту какие-то бумажки, рвет их зубами. Не хотел он, чтобы врагу досталось хоть что-то…

Владимира Петровича хоронили в Великих Луках. С неба падали крупные хлопья мокрого снега, оседали на плечах и шапках солдат, выстроившихся почетным каре, таяли на медных трубах оркестра.

Писатель Александр Фадеев с вдовою и дочерью Ставского пробились на машине сквозь ночь, сквозь непогоду, чтобы проститься с павшим другом, мужем, отцом.

От нашей женской снайперской роты уехала на похороны Клава Иванова. Многие из нас хотели отдать последний долг Владимиру Петровичу. Рая Благова не могла забыть, как на передовой, под огнем, Ставский сделал ей перевязку. Но Иванова была лучшим стрелком роты, первой открыла боевой счет, больше других успела уничтожить фашистов. Над открытой могилой от нашего имени поклялась она отомстить врагу.