За время отдыха случилось то, что нужно было ожидать: рассыпались искусственно, приказом сверху созданные пары. На войне приходит понимание: в смерти человек не волен, она может настигнуть тебя, где угодно. Но твоя жизнь зависит от тебя самого. А у снайперов — еще и от твоего напарника. Так кто же лучше, чем ты сам, выберет себе друга на жизнь и на смерть?

У нас с Зоей Бычковой настоящей дружбы не было. И Зоя перешла в пару к Нине Обуховской, а моей напарницей стала Клава Маринкина: мы давно мечтали быть вместе. Еще в нескольких снайперских парах произошли перемены. И сразу стало меньше недоразумений.

Зоя, вечная заводила и выдумщица, отличилась и на отдыхе. Нашей роте дали в командиры немолодого капитана. Крикливый, суматошный, он ни у кого не пользовался авторитетом.

Не то капитану не по душе была воинская форма на девушках, не то зависть к первым нашим боевым наградам (у него их не было) бередила сердце, только он всегда старался показать свою безграничную власть над нами. Построит роту, подаст команду «смирно» и ходит вдоль строя, поглядывая на часы. Кто-нибудь шевельнется — кричит истошно:

— Как стоите? Не уважаете меня, так уважайте хоть мой офицерский мундир!

Жалким выглядел в эти минуты капитан.

…Все были рады, когда двухнедельный отдых кончился и нас направили в дивизию, стоявшую под Новосокольниками. В батальоне, куда я попала, четыре женские снайперские пары. Свободной землянки не нашлось, пришлось самим рубить лес для стен и наката на крышу.

В девичьих руках топор — непривычное орудие, не у всех дело ладилось. А Сашенька Шляхова так ловко орудовала топором, будто всю жизнь занималась плотничьим ремеслом. Любо-дорого было смотреть, как из-под острия летит белая щепа, как чисто притесанные бревна ложатся одно к одному в сруб землянки.

— Вот так рубить! — приговаривала она, поддразнивая нас.

Лишь Полине Крестьянниковой удавалось тянуться за ней.

К вечеру землянка была готова. Усталые, с ноющими спинами, мы повалились на постель из сосновых веток.

Неугомонная Зоя куда-то исчезла. Через час вернулась.

— О счастье битвы! Мы отомщены, девочки!

Не знаю уж каким чудом Зое удалось выманить у крикуна капитана, командовавшего нами во время отдыха, фотокарточку. Может быть, он решил, что нравится ей? Превратив капитана с помощью чернил в злодея Мефистофеля, Зойка наложила на обороте фотографии ироническую резолюцию и отправила ее владельцу.

Проделку эту взвод встретил разно: одни от души хохотали, другие считали, что в этот раз Бычкова переборщила. Капитан есть капитан, и смеяться не следует. А что, если он перешлет сей портрет нашим командирам?

— Перешлет или не перешлет, не меняет сути! — Лицо Клавдии Прядко пошло пятнами. — А суть в том, что ефрейтор Бычкова забыла, где находится, забыла об армейской дисциплине, уважении к старшему по званию.

И она и Шляхова, предлагавшая вынести этот случай на ближайшее комсомольское собрание, были, как всегда, правы: Зоя часто срывается, бывает дерзка на язык, невоздержанна в поступках. Но в веселых выдумках нет ей равных — это тоже факт!

Армия готовилась к боям за освобождение Невеля. В части прорыва усиленно подтягивалась техника, окрестные леса были забиты тягачами с орудиями, танками. На башнях «тридцатьчетверок» появились незнакомые номера и литеры.

Нашей 21-й гвардейской стрелковой дивизии предстояло наступать. Снайперы, как известно, эффективнее всего действуют в обороне. Чтобы лучше использовать нас, не подвергая в то же время лишнему риску, командование отозвало девушек-снайперов в 46-ю стрелковую дивизию. Она давно уже вела оборонительные бои — не мешало потрепать нервы гитлеровцам, обжившим за это время свои земляные норы.

Мокрым осенним вечером три снайперские пары прибыли в батальон. Штабной блиндаж отрыт у ската высоты. В ложбине пожелтевшая, пожухлая трава, чернеет рожь, посеченная осколками. Вспомнилось школьное: «Только не сжата полоска одна…» По гряде холмов до сосняка на горизонте тянется оборона врага.

Наш приход застал молодого командира батальона врасплох. Босой, небритый, в расстегнутой гимнастерке, так что был виден грязный подворотничок, капитан вскочил с топчана. Пока Шляхова докладывала, комбат поспешно застегивал пуговицы на гимнастерке.

Подошедший парторг батальона был очень доволен:

— Хорошо, девчата, что вы появились, очень кстати! Чую, подтянете наших людей.

Позже он доверительно сообщил нам, что даже командир хозвзвода, известный неряха, засверкал, как новенькая монета, — вот что наделало появление девушек в батальоне!

Нам отвели большую землянку рядом с командирской. Справа от входа тянулись нары. Вместо тюфяков — привычный еловый лапник, плащ-палатки отлично заменяют простыни, а свернутые телогрейки — подушки. Укрываться можно шинелями, поверх которых натягиваем плащ-палатки: по ночам холодно, выпадает обильная роса.

Не успели расположиться, как нас пригласили к комбату. Его не узнать: сапоги блестят, лицо гладко выбрито, от капитана разит резким запахом тройного одеколона. Ординарец разливает в миски настоящий украинский борщ.

Батальон в основном формировался из украинцев, а это народ хозяйственный, любящий и умеющий вкусно поесть. С осени начхоз заготовил свежие овощи, и повар варил для всего батальона такие наваристые, густые борщи, что ложка, как говорится, торчком стояла.

Распорядок обычный: с рассвета уходим на «охоту» и возвращаемся в полной темноте.

Ложбиной, скрытые от противника невысокими холмами, добираемся до ходов сообщения. В низине туман, сыро. На ходу чуть согреваемся. До врага рукой подать. Кое-где наши окопы сближаются с немецкими на расстояние нескольких десятков метров, а в некоторых местах траншея разгорожена рогатками — деревянными кольями, опутанными колючей проволокой: по эту сторону наши, по ту — немцы. Снайперские ячейки отрыты между окопами боевого охранения, вынесенными вперед, и первой линией наших траншей. Отсюда хорошо просматривается вражеская укрепленная полоса.

В окопах слышна немецкая речь, порою можно невооруженным глазом рассмотреть чужие лица: кое-кто из солдат обеих сторон знает друг друга в лицо. Появление офицера во вражеской траншее засекают по щелканью солдатских каблуков, отрывистой команде. И начинается потеха.

Гранатометчики бросают «лимонки». Гитлеровцы отвечают гранатами на длинных деревянных рукоятках. Наши наловчились «возвращать» их обратно, хватая на лету за рукоятки. Короткими очередями бьют пулеметы, затем надолго устанавливается затишье. Особенно угнетает оно снайперов: в тишине одиночный выстрел отдается громом, его легче засечь врагу.

Бойцы нам обрадовались: теперь дело пойдет веселее. И действительно, уже в первые дни появления на передовой снайперы отучили врага от беспечности. Когда Клава Маринкина меткой пулей сняла немецкого офицера, противник перестал нахально, в полный рост, ходить по траншеям, не высовывался больше, чтобы посмотреть, что творится у нас.

На каждый удачный выстрел враг огрызался ожесточенным пулеметным огнем, делал минометные налеты по окопам, по батальонным тылам. Особенно усердствовали вражеские минометчики на рассвете, когда мы шли на передний край, и по вечерам, во время нашего возвращения с передовой.

Только стихнут разрывы, гитлеровцы кричат из своих окопов, не рискуя, однако, высунуть носа:

— Иван, поел борща?

Тут наши артиллеристы дают врагу «прикурить», настает очередь бойцов спрашивать:

— Что, фриц, напился кофию? С горячими блинцами.

Во время наступления ребята из первой роты нашли в сожженной немецкими факельщиками деревне старинный граммофон с трубой. Солдаты таскали его за собою по дорогам войны, берегли как зеницу ока немногочисленные пластинки. Была у них запись песни про Стеньку Разина. Гитлеровцы не раз слышали ее в ночной тишине, даже пробовали заказывать «на бис».