— Да что я, крот, что ли, или морж — на пузе ползти?

Поднялась в рост, кинулась вперед и, оступившись, свалилась в не замеченную ею яму, полную ледяной весенней воды. Выбралась мокрая до ниточки.

— Ползи обратно! — приказываю я. — Застудишься!

Зоя не хочет слушать. Кое-как отжала на себе одежду, осталась со мной. Зубы стучат от холода, а ершится:

— Как же я тебя, Люба, оставлю, что девчата скажут? Легко ли будет тебе одной возвращаться вечером? И наши и немцы ведут огонь, ранят тебя — кто вынесет?!

Ох, и досталось от Зои фашистам в этот день! Злая, как черт, она последними словами ругала Гитлера и его вояк.

— Ну, что ему, Гитлеру, стоит приехать на наш фронт, глянуть из окопа? Врезала бы свинцовую пилюлю в его паршивый, в челке, лоб — и войне конец! А тут сиди в окопе, мокрая, как цуцик, карауль проклятых гитлерюг.

— Ничего, Зоя, мы с тобой еще и туфельки наденем, чулки со стрелкой, — подбадривала я ее.

Под конец дня Зоя убила одного фашиста, повеселела.

— А ты говорила: ползи обратно! Может, из-за меня хоть на час раньше война кончится? Может, кто из наших уцелеет — еще одна немецкая винтовка без хозяина осталась.

Зоя сильно простыла в тот день. В санчасть не захотела идти, лечилась домашними средствами: глотала аспирин, растиралась спиртом — раздобыл знакомый санитар. Перед сном выпивала котелок горячего чая, в который бухала чуть ли не недельную норму сахара. Да еще приговаривала:

— Эх, жаль, меду нет! Мама бы меня медом вмиг вылечила.

На переднем крае Зоя стала бывать реже, больше домовничала. Это вполне устраивало нас: не надо меняться парами, по очереди дежурить в землянке. И тяжело ей было — Зоя ждала ребенка.

С первого взгляда полюбила она Булавина, вверила ему свою судьбу. Майор казался нам тогда совсем немолодым, а ему и сорока не было. Ко всем нам, снайперам, Булавин относился любовно, но это была командирская любовь — отеческая, ровная. А Зоя стала его подругой.

Зоя рассказала мне, что на время родов она решила уехать домой, к своей матери. А потом — снова на фронт. Если, конечно, война не закончится к тому времени.

— А вот за это не бойся, Зоя, ты еще нагонишь нас где-нибудь в Германии, — сказала я, не в первый раз выслушав соображения подруги. — Если только захочешь сменить домашний уют на окопную жизнь.

— А он? А ты, Люба? А девочки?.. Думаешь, легко мне будет без вас… Только подумаю об этом — реву, как телка.

На глазах вечной насмешницы Зои стояли слезы. Я утешала ее, как умела. Но, честно говоря, не хотела бы я в ту пору очутиться в ее положении.

Зоя и раньше любила хозяйничать, стряпать, затевать постирушки, а теперь, словно готовясь к будущему материнству, еще охотнее занималась нашим общим хозяйством. Загодя получит на всех обед, наготовит дров про запас, жарко истопит печь к возвращению снайперов с передовой. Сухие портянки и смена белья всегда ждали нас, промокших и озябших. Так приятно было переобуться у огня, надеть все чистое, сухое.

Снайперская «охота» шла успешно, боевой счет у каждой рос день ото дня. Корреспондент армейской газеты, побывавший на передовой, написал статью обо мне: «Ее счет — 62 истребленных фашиста!» Вырезку послала маме — пусть знает, как воюет ее дочь.

Самой мне статья не очень понравилась. Если верить автору, я «нащелкивала» фрицев слишком легко, бездумно. А ведь именно здесь, под Пустошкой, мне довелось убить гитлеровца, лицо которого перед выстрелом я как-то особенно отчетливо разглядела в оптику. Я видела, как оно исказилось от смертной боли, когда разрывная пуля попала в лоб. На минуту стало не по себе. Отрезвил минометный налет, который произвели фашисты по окопу, где я находилась. Они тоже охотились за мною, порой отвечали лавиной стали на одну меткую пулю.

Моя постоянная напарница приболела, и я пошла на «охоту» с Ниной Обуховской. До места добрались быстро, день выдался удачный: каждая прибавила по единичке к своему боевому счету. Вечером повернули обратно. Для сокращения пути решили идти напрямик, по шоссе. Хотя оно и пристреляно немецкими пулеметчиками, но в темноте кто заметит?

— Видишь, как хорошо! — радовалась Нина. — Ни тебе грязи, ни луж! Давай и завтра этим путем двинем.

Идем себе разговариваем. Но что это впереди на шоссе чернеет? Воронка от авиабомбы, мы ее еще по дороге сюда заприметили. Мама родная, так мы же в сторону передовой идем, к немцам! Испуганно переглянулись и бегом назад.

Враг, видно, давно заметил нас, ждал, что мы прямо в лапы к нему угодим. Видя наши удаляющиеся спины, гитлеровцы ударили из пулеметов. Пули засвистели над головами, косая очередь промолотила по щебенке, выбив каменные брызги.

Кубарем скатились в кювет, сгоряча не заметили даже, что он полон ледяной воды. Выбрались, ползем по раскисшему полю, голов не поднимаем.

Ротные минометчики, прикрывая наш отход, дали налет по немцам. Завязалась перестрелка. А мы все ползем к спасительным окопам, уже из сил выбиваемся. Связь между собой держим громким шепотом.

— Люба, жива?

— Нина, ты где?

В гуле разрывов шепот не слышен, кричим друг другу, чтобы показать направление. Завидя полоску бруствера, вскочили на ноги и — бегом к окопам своего боевого охранения. Из них уже тянутся руки разведчиков, чтобы принять нас.

— Живы, девчата? Мы уже собирались идти отбивать вас.

Оказывается, не дождавшись нас — удачная «охота» продолжалась дольше обычного, — из штаба батальона позвонили в роту. Командир ответил, что снайперы не возвращались. А тут немцы открыли стрельбу из пулеметов. Решив, что враг хочет взять нас живьем, разведчики собрались на выручку.

Подруги радовались нам, как вернувшимся с того света. Клава, обнимая меня, шептала, что больше не отпустит меня ни с кем, никогда, ни за что…

Все сильнее пригревало солнышко, все позже опускалось за горизонт. В оврагах, по которым мы пробирались к передовой, еще лежал ноздреватый, источенный весенней капелью снег, а на полянах зацветала мать-и-мачеха, желтели лютики, прятались среди кустов робкие подснежники. Со стола в землянке не сходил букет, вместо вазы мы приспособили снарядную гильзу: по пути с переднего края я ухитрялась нарвать хоть немного цветов.

Как-то по дороге на передовую напала на целую колонию подснежников, росших в лощине. Можно ли упустить такую красоту? Набрала полную горсть, вдохнула в себя сильный, свежий аромат цветов, — аж голова закружилась. Наш окопчик в этот день был полон такого благоухания, словно флакон бесценных духов разлили. Два цветка пристроила перед собой на бруствере, гляну на зеленую дужку стеблей с фарфоровыми чашечками, и душа радуется.

Снайперская «охота» шла успешно. Немцы, ярясь из-за растущих потерь, все чаще обрабатывали артиллерийским и минометным огнем скаты нашей возвышенности. В снайперскую землянку прямых попаданий не было, но вокруг землю изрыли свежие воронки. Мы перебрались в новую землянку, подальше от передовой.

Не то противник усилил бдительность, не то слишком плотна была вражеская оборона в районе Пустошки, только нашим друзьям разведчикам долго не удавалось взять «языка». Обычно ребята подшучивали, если снайпер за целый день ни разу не выстрелил. Но девчата не злопамятны, не смеялись над их неудачами. Даже пообещали:

— Кто первый возьмет «языка», в премию получит финку!

Мы знали — разведчики давно зарятся на оставшиеся у некоторых девушек финские ножи в щегольских кожаных ножнах.

В эту пору вернулась в батальон Саша Шляхова — веселая, бодрая, со множеством рассказов о жизни в тылу. Части Украинского фронта освободили ее родное Запорожье, и Шляховой, едва она выписалась из госпиталя, разрешили съездить за семьей. Ее родители, младшие сестра и братишка жили в эвакуации. На фронт она возвращалась через Москву, побывала в снайперской школе — словом, было о чем порассказать.