Позиция для атаки имела свои преимущества, имела и недостатки. Гвардейцам надо было вначале форсировать речку Долысицу, которая еще по-зимнему не установилась, и разгромить тыловой взвод противника в лесочке на том берегу. Опыт недавнего победного боя показал: с обозниками можно управиться быстро.

Дальше предстояло трудное. За лесом лежала болотистая, не промерзающая и в сильные морозы, а поэтому не проходимая для танков низина. Первая оборонительная линия врага тянется по краю возвышенности, на которой стоит деревня Демешкино, превращенная фашистами в мощный опорный узел. За Демешкином — лесистый холм, настоящая гора, с которой открывается отличный кругозор: отсюда противник просматривает местность на десяток километров вокруг.

Атака началась без обычной артподготовки. Ранний час и неожиданный удар с тыла решили судьбу обозников. Штурмовые роты с ходу форсировали реку, ручные пулеметы и автоматы косили гитлеровцев, заметавшихся в сосняке. Испуганно ржали лошади, привязанные к коновязи, от немецкой походной кухни, возле которой стоял повар в белом колпаке, валил пар. Лицо у повара той же белизны, руки подняты вверх, хотя атакующие давно ушли вперед. Еще не тронут ногами солдат и разрывами снарядов белый покров. Но вот загремела канонада, противник начал обстреливать из орудий и минометов низину перед лесом. Тут и там на снегу возникали черные дымящиеся воронки, взрывы поднимали в воздух фонтаны брызг и болотного ила. Вступила наша артиллерия, снаряды рвались во вражеских окопах.

Цепь за цепью шли в атаку гвардейские роты, оставляя позади на снегу раненых и убитых. Удальцы Суркова, вырвавшись далеко вперед, завязали рукопашный бой в окопах на самой окраине Демешкина. Первая линия траншей очищена быстро, бойцы смогли отдышаться. У нас большие потери, особенно среди командиров. А подкрепление опаздывает: противник, обойдя атакующих с фланга, занял переправу и отрезал гвардейцев от реки.

Немцы перешли в контратаку. Пользуясь тем, что настоящей передовой нет, мелкие группы вражеских солдат лесом просочились в наш тыл. В бой с ними вступили автоматчики охраны штаба полка, связисты, обозники. Пальба впереди, стрельба сзади.

В разгар боя подошли батальоны соседней с нами дивизии, вступили в схватку. И еще одна группа солдат появилась из леса. Сблизившись с гвардейцами, они неожиданно ударили по своим из ППШ. В чем дело? Неужели правый сосед не узнал своих? Командир роты побежал навстречу солдатам, размахивая наганом. По нему выстрелили.

Оказалось, немцы переодели взвод автоматчиков, среди которых были власовцы, в советскую военную форму, вручили им наши автоматы.

Немедленно по цепи от бойца к бойцу передали команду: пусть каждый заправит под ремень правую полу шинели. Быстро разобрались, где свои, а где чужие. Переодетых врагов добивали с особым ожесточением.

А с бугра доносилась, не смолкая, перестрелка. Немцы засели во второй линии траншей, проходящей по деревенской улице. Заслоном они выставили власовцев. В лоб предателям летели наши пули, в спину им были нацелены немецкие пулеметы: оказавшись между двух огней, изменники Родины дрались с отчаянием смертников. Случалось, фашисты приковывали власовцев к пулеметам…

Весь день в воздухе стоял гул канонады, пахло гарью, порохом, свежей кровью. От густого бора, где утром скапливались для атаки гвардейцы, остались измочаленные, со срезанными макушками стволы деревьев, из свежих изломов сочилась смола. Снег, земля, трупы людей и мертвые лошади, разбитое оружие и пустые гильзы от снарядов — все смешалось в одно месиво. Стонали раненые, а казалось, стонет сама израненная грудь земли…

В первые часы боя девушки-снайперы, оставленные у батальонного КП на опушке, вели из укрытий прицельный огонь по пулеметным точкам врага. Когда головные роты ворвались в Демешкино, мы оказались далеко позади батальона, предоставленные самим себе. Без дела мы чувствовали себя почти ненужными.

Враг продолжал закидывать минами и снарядами лес, куда прибывало новое пополнение, где находились минометные роты, медсанбат, штабы батальонов и полков. Даже ночью не смолкали десятиствольные минометы, прозванные «скрипунами»: леденящий душу, мерзкий их скрип действовал угнетающе.

Зоя Бычкова нашла себе занятие. В сосняке разгуливали два тяжеловоза-першерона из разгромленного немецкого хозвзвода; лошади испуганно всхрапывали и мотали головами, когда поодаль разрывался снаряд. Схватив огромную смирную кобылу под уздцы, Зоя с пенька не без труда забралась на нее. В руках она держала повод от второго першерона.

Лошадиная спина была такая широченная, что Зойкины ноги торчали в разные стороны. Бойцы не могли удержаться от шуток при виде наездницы; какой-то заросший щетиной верзила попытался было отнять лошадей. Зато как благодарили Зою артиллеристы, до которых она дотрусила: першероны играючи выволакивали пушки из глубокой грязи.

Спустилась темень, я решила пробраться к нашим в Демешкино. Там Сурков. Что с ним? Жив ли? За мною увязалась Зоя.

Вышли из лесу. Зарево пожара на бугре освещало поле боя, воронки от снарядов, холмики неприбранных трупов. Из деревни доносились звуки не прекращающейся, несмотря на ночь, перестрелки.

На опушке нас окликнул лейтенант Коля Седин; он заменил тяжелораненого командира минометной роты, моего земляка. Осколки изрешетили грудь капитана, в темноте были видны почерневшие от крови бинты. Обессилев от большой потери крови, раненый тихо стонал. Седин спросил, куда мы идем.

— К своим. В Демешкино.

— К немцу в плен захотели? Вертай назад, ну!

Пришлось подчиниться. Только к себе мы не вернулись: набрели на пустой окоп неподалеку от позиций минометчиков.

Утром вражеские пикировщики стали обрабатывать наше расположение. Самолеты снижались к самой земле, были видны желтые масляные потеки на крыльях, лица летчиков. Пулеметная очередь прошла вдоль окопа, словно металлический цеп промолотил. В мгновение, как яркий кинофильм, промелькнула передо мной вся моя короткая жизнь: дом, школа и — крупным планом — лицо мамы, оплакивающей мою смерть. «Прощай, мамочка, родная моя! Ну, что ж, кое-что я в жизни повидала…» — шепчу, а сама прижимаю к сердцу полевую сумку, где письма из дома, мамин последний привет.

Зоя, спрятав голову в моих коленях, плакала.

— Все, Люба, все! Конец нам! Конец!

Ее причитания привели меня в чувство.

— Не плачь, Зоенька, не каждая пуля убивает. Мы с тобой еще живы и будем жить!

Говорю, а сама смотрю в небо на пикирующий самолет. Он увеличивается в размерах, вой все сильнее, рвет уши, значит, прямо на нас пикирует. В последнюю секунду самолет отвернул, к земле понеслась, нарастая, черная смертоносная капля. Бомба упала близко, воздушной волной меня ударило в грудь, точно подушкой, комья земли осыпали нас. Подняв голову, я отряхнулась, принялась тормошить притихшую подругу.

— Зоя, живы, живы! Улетел он! Улетел!..

Мы обнялись и расцеловались, радуясь, что остались целы.

Минометчики меняли позицию, лейтенант Седин приказал нам вернуться в штаб батальона.

Связисты, поддерживавшие связь с полком, ушли на новое место. В штабной землянке лишь двое: Маринкина и Обуховская. Они так и не уснули этой ночью из-за непрерывной канонады и тревоги за нас.

Батальоном командовал майор Булавин: капитан Шитоев был контужен. Покинул поле боя раненый командир второй роты капитан Викленко. Кроме комиссара, в строю оставались капитан Сурков, лейтенанты Седин и Горюнов.

И среди девушек потери. Наша подруга по снайперской школе Галя Кочеткова, воевавшая в соседнем полку, вместе с бойцами поднялась в атаку. Командир взвода был ранен, солдаты, оставшись без лейтенанта, залегли на снегу. Немцы перешли в контратаку.

Галя видела приближающуюся гитлеровскую цепь, злость и обида охватили ее. Нельзя лежать, фашисты всех перебьют, словно куропаток на снегу. Вперед, только вперед!

— Чего боитесь, ребята? — крикнула она ближним бойцам. — Я девушка, и то не боюсь. Взвод, за мно-ой!