Радомилич слушала сыщика, подавшись всем телом вперед и приоткрыв от напряжения рот. Когда Филимен умолк, она хлопнула в ладоши:

— Вы, такой серьезный молодой человек, и способны на розыгрыш? Вот уж не ожидала. Мне — рассказываете обо мне. Откуда вы узнали про волнушку?

— Волнушку?

— В. — это Волнушка. Так называл меня Арнольд, когда… Ну, в общем, он говорил, что я волную его, как буря волнует море.

— Вы искренни, это в вашу пользу. Скажите, бывали у вас с Заварой серьезные конфликты?

— До серьезных конфликтов дело не доходило, хотя иногда ссорились.

— Из-за чего?

— Видите ли, Арнольд был патологически ревнив. Ему казалось, сотрудники на меня не так смотрят. По-моему, и Эребро за это пострадал.

— Не так смотрел?

— Да он вообще ла меня не смотрел!

— Надо было объясниться с Заварой.

— Думаете, не пробовала? Сто раз пыталась. Отсюда и наши ссоры. Однажды говорю ему: «Послушай, Арни, если кто-то на меня не так смотрит, то я здесь при чем?» А он: «Если бы ты не хотела, никто бы на тебя так не смотрел». Хоть смейся, хоть плачь. Ничего себе логика, а?

— Логики никакой, — согласился Филимен. — Но, может, вы давали ему повод для ревности?

— Нет.

— А он вам?

— Ни капельки, клянусь вам, Сванте. Этот большой ребенок не был способен на зло. А сотвори он его — тут же покаялся бы.

Филимен против воли залюбовался ее точеным профилем, словно сошедшим с древней камеи.

— Скажите, Волнушка, а других поводов для конфликтов с Заварой у вас не было?

— Не было. Пожалуйста, Сванте, не называйте меня так, — тихо попросила Даниель.

— Простите.

— Разрешите и мне задать вам вопрос. Это Сильвина наговорила на меня разные радости? Можете не отвечать, я и так знаю. Ненавижу ее! За столом смотрит на меня так — в ложке воды бы утопила.

— У Сильвины нет оснований любить вас.

— Ах, Сванте, вы ведь ничего не знаете! Она держала Арнольда в кулаке, не давала ему вздохнуть свободно. Следила за каждым его шагом, шпионила, письма перехватывала.

— Это вам Завара рассказал?

— Да.

— Вот уж не подумал бы, глядя на Сильвину.

— Сванте, у вас родители живы?

— При чем тут родители?

— Наверное, живы-здоровы, — продолжала Даниель, не слушая. — Потому что вы такой благополучный, розовый, ухоженный благополучный мальчик, такой, что, прощу прощения, расцеловать хочется. А Сильвина не знала родителей, она выросла на дне и вобрала все его пороки. Была певичкой и танцовщицей в кабачке для космического сброда, можете себе представить.

— Но ведь и вы…

— Речь не обо мне, а о Сильвине. Арнольд подарил ей новую жизнь, а она камнем повисла у него на шее. Не удивлюсь, если она и убила Завару. Вы там оружие получше исследуйте. Держу пари, ее отпечатки есть на регельдане…

— Есть.

— Я так и знала!

— Но зачем Сильвине убивать мужа, если он дает ей такую красивую жизнь?

— Ах, пай-мальчик! Папа с мамой научили его в каждом поступке искать логику. Поймите же, Сильвина — нехороший человек. Она могла рассудить так: если не мне — так пусть никому. Детей вот жалко…

— Мартину с Мишелем?

— Сильвина им жизнь поломала. Частично руками Завары. Эребро уволил с волчьим билетом… По иронии судьбы, он устроился в то заведение, в котором я когда-то работала. Нашлось место для физика! Агрегат для кофе все время ломается, а Эребро его налаживает. По этому поводу наш остряк Делион заметил:

— Если Завара так обошелся с женихом Мартины, своей дочери, зачем он пригласил его на свой юбилей?

— Опять логику ищете? Извольте, объясню. Думаю, здесь сказалось все двуличие Сильвины. Увидела, что Мартина в отчаянии: либо руки на себя наложит, либо, того хуже, сбежит с Эребро. А это скандал! Перепугалась последствий содеянного и настояла, чтобы Арнольд, унижаясь, поехал в тот мерзкий кабак и уговорил смертельно обиженного Эребро приехать на юбилей. Эта женщина привыкла чужими руками таскать каштаны из огня.

— В этой истории надо разобраться.

— Еще пример. Вы обратили внимание, как заикается Мишель? Это потому, что в детстве мать его нещадно била. У этой женщины нет сердца.

— Плохой человек и убийца — две разные вещи.

— Послушайте, Сванте, может, вы и специалист в своем деле. Посмотрим: как говорится, цыплят по осени считают. И вообще вы мне нравитесь… Но в людях вы не разбираетесь. Сильвину до сих пор не раскусили.

— Люди не орехи.

— Бросьте, Сванте, вы меня прекрасно понимаете. Присмотритесь к ней, вам все станет ясно. Сильвина — человеконенавистница. Она даже собственных детей ненавидит, отравляет им жизнь. А уж о вас или обо мне и говорить не приходится. Даже в теннис играет не с человеком, а с роботом.

— Кстати, а как вы относитесь к белковым?

— К роботам? — удивилась она вопросу. — Здесь, на вилле? Или в Ядерном?

— Вообще к роботам.

— Как я, допустим, могу относиться к этому стулу? Им удобно пользоваться — и только.

— А что Завара думал о белковых?

— Арнольд был человек особый. Он твердил мне, что к белковым нужно относиться, как к людям, предоставить им права и свободы.

— Вот и я наделяю вас свободой, Даниель, хотя вы и не робот, — улыбнулся сыщик. — Вы свободны.

Но Радомилич медлила уходить.

— Вы вечером заняты, Сванте? — спросила она. — Здесь на вилле так тоскливо, особенно по вечерам.

— Свободного времени у меня не будет до конца следствия.

Даниель поднялась.

— Я наговорила сегодня много лишнего. Не говорите об этом ни Сильвине, ни детям, они славные ребята. А то она, чего доброго, не ту приправу мне в бульон подсыплет. Я ведь не последний день здесь, на вилле, не так ли?

— Не беспокойтесь. Я никогда не проговариваюсь.

— Сванте, вы отличный парень! — одарила она его сияющей улыбкой. И, пожалуйста, не думайте обо мне плохо. Я уже слышала такое: мол, башмаков еще не износила… И Арнольд навсегда останется у меня в сердце. Но такой у меня характер… Не могу жить только прошлым и оплакивать неизбежное.

— Я понял это, Дани. Как вы выражаетесь — раскусил. Хотя, должен признаться, раньше вы мне казались немного другой.

Они разговаривали, стоя посреди комнаты. Официальная часть беседы — допрос — закончилась, и Даниель, похоже, напрочь забыла, что разговаривает со следователем, и с нее подозрения, связанные с убийством Завары, отнюдь не сняты. Похоже, легкий хмель закружил ее хорошенькую головку.

— Знаете, Сванте, вы слишком робкий. Такая черта не украшает мужчину, тем более — полицейского.

— Робкий? — Сванте почувствовал себя задетым.

— К вашему сведению, я во время учебного поиска в жерло вулкана спускался.

— Погасшего?

— Действующего.

— Не знаю, не знаю. Я имею в виду вулкан другого рода.

— Какой же?

— Если не догадались — и объяснять нечего. Надеюсь, со временем поймете.

Он чувствовал, что в течение допроса в чем-то допустил промашку, но в чем именно — понять не мог.

После ухода Даниель сыщик долго размышлял о нелогичности человеческих поступков. Проанализировав разговор, который только что состоялся, пришел к выводу: и у жены, и у любовницы Завары были мотивы для убийства физика.

Филимен тщательно вымыл стаканы в раковине, составил их в стенной шкаф. Стойкий запах тибетского чая никак не желал выветриваться. Он подумал, что отныне этот запах навсегда для него будет ассоциироваться с красавицей Даниель Радомилич.

Спустились ранние сумерки, и Филимен включил настольную лампу.

Знакомые говорили, что Мартина унаследовала внешность от отца. Уже из этого ясно, что красивой ее вряд ли можно было назвать. И хотя ни в какое сравнение, скажем, с Даниель, она не шла, было что-то в лице молодой женщины хоть и неброское, но запоминающееся. Может, вдумчивый, внимательный взгляд, как бы устремленный в себя.