Ночь прошла спокойно. На второй день после завтрака, я подошёл к южанам, которые сидели на бревнах в курилке, здесь же сидел и Лёша Зенцов, до моего прихода, он наверное рассказал, что вчера с ним приключилось и кто его выручил. Я это понял, потому что все сидевшие в курилке парни с юга вдруг преобразились и дружно стали пожимать мне руку. Раньше этого за ними не водилось. Я всем пожал руки и сел на бревно спиной к дверям казармы. Мы мирно сидим, разговариваем, с Лёшиной мордашки улыбка не сходит и вдруг его лицо стало серьёзным и теперь он смотрит не на меня, а куда-то выше моей головы. В этот самый момент я услышал возбуждённый, не знакомый мне голос: «Это тебя Сеня зовут?» Я, не поднимаясь, повернул голову в сторону голоса, и вижу белобрысого парня, который со злым лицом смотрел на меня. Я спокойно отвечаю ему: «Да, меня зовут Сеней. А что, собственно, случилось?» — «Что случилось, что случилось, — быстро заговорил белобрысый парень, — да то, что ты ударил нашего питерского парня!» Я снова сижу спокойно, не поднимаясь, в той же позе отвечаю ему: «Да, в общем, я его и не бил только хорошего пинка ему дал под зад, вот и всё, так что ничего серьёзного». Белобрысый парень, размахивается на меня кулаком и говорит: «Да я тебе за питерского, сейчас как дам». Он стоит с поднятым кулаком, а я как сидел, так и сидел, не меняя позу, и чтобы защититься, ничего не делал, даже глазом не моргнул. Белобрысый парень опустил занесённый кулак и говорит: «А ты, Сеня, не бздо, уважаю таких парней». Затем он сел со мной рядом и мы с ним окончательно познакомились. Это и был Володя Захаров, который потом постепенно познакомил меня со всеми питерскими ребятами. А когда нас распределили по родам войск, ротам, взводам и отделениям, то я оказался в одном отделении с питерскими парнями, чему был очень рад. Питерские ребята мне нравились, особенно Игорь, он был на год старше нас, парень грамотный, до армии окончил судостроительный техникум, и родители его были не из простых людей. Отец, какой-то большой начальник в порту, а мама работала в горисполкоме, поэтому он в рассуждениях был свободен, не стеснялся и не суетился. Вот такой он был человек. Правда, позже наши пути-дорожки разошлись и не по нашей вине, просто потому, что его определили в артиллеристы, а меня и Володю Захарова в танкисты.

С момента нашего приезда уже прошло недели три или даже четыре, а нас не ведут в баню, и, главное, не выдают военную форму, по лагерю ходим, в чём приехали. Выполняем команды сержантов, по лагерю ходим строем, и всё в гражданской одежде. Спрашиваем у нашего командира, о военной форме, а он нам обещает, а формы как не было, так и нет. И вот в один из дней после завтрака, нас построили, и наш командир говорит нам: «Сейчас идём в баню, а то, вы все грязные, как поросята». В роте всеобщее ликование, как же, баня, наконец-то отмоемся от дорожной пыли и грязи. Баня находилась здесь же в лагере, недалеко от нашей казармы. Пришли всей ротой шестьдесят человек. В баню запускали повзводно. Наконец пришла наша очередь, я зашёл в большую комнату, там сидели врачи, что-то спрашивали у меня, я им отвечал, наконец, мне сказали, что можно идти мыться. Я разделся, всю свою одежду, аккуратно положил на какой-то деревянный ящик, а сам ящик подвинул поближе к двери, чтобы после бани можно было быстро найти свою одежду. При входе в помывочную мне выдали кусочек хозяйственного мыла, да такой маленький, что он постоянно у меня выскальзывал из рук. Мне, приходилось его искать на полу, а в помывочной народу много и по полу ходят одни босые ноги, вот я между пятками и пальцами чужих ног искал свою потерю. Помылся, иду к той двери, где лежит моя одежда, открываю дверь, а там стоит солдат и говорит: «Не сюда, выход там» — «А одежда?» — спрашиваю я. — «Тоже там», — отвечает он.

Иду к противоположной двери, а сам думаю, вот какие молодцы, не успел я помыться, а они уже и мою одежду перенесли. Открываю дверь, и вижу большую комнату, в которой народу, человек двадцать и все зелёной одежде. Думаю, откуда столько солдат нагнали, и зачем они тут. Но мысли мои прервал наш командир роты, подзывает меня к себе и спрашивает: «Фамилия?» «Чухлебов», — отвечаю. Он поворачивается к своим помощникам, которые стояли возле больших ящиков, и говорит им: «Подберите ему форму». И началась подборка, минут через двадцать я вышел, как новый гривенник, во дворе народу стоит много, но ни одного знакомого лица не вижу, все одинаковые как пятаки. Вдруг слышу голос Захарова: «Сеня, а ты что меня не узнал, прошёл, понимаешь, мимо меня и ничего не сказал». Только теперь я рассмотрел, что это действительно Володя Захаров. Со временем притерлись друг к другу и уже легко узнавали.

После бани из нас сформировали роту, взвода и отделения. При распределении я оказался с питерскими ребятами в одном третьем отделении, и поэтому мы вместе спали. Нам определили место на нарах на втором этаже, рядом с постом дневального. После того как нас переодели в армейскую форму, а затем распределили по армейским подразделениям, в нашей жизни, практически мало что поменялось. Тот же подъём, еда, ученье и отбой, были ещё некоторые нюансы, но они незначительны, и я о них писать, не буду. А вот старшину нам дали вредного и я о нём хочу написать. Так вот, отбой. Это самая любимая команда для военных, но наш старшина почему-то нашему отделению её так испортил, так что мы ждали команду отбой, с опаской.

Нас там было пять человек и моё место было с краю, как раз возле металлической лесенки, которая была приколочена к нарам и по которой мы залезали на эти самые нары. Поручней на лесенке, никаких не было, когда поднимались наверх, просто держались за край нар, и свалится с этой лесенки, не составляло труда. Я тоже несколько раз падал, правда успевал встать на ноги, а Володя Захаров брякнулся, так что, будь здоров, после этого у него болел бок, но потом боль прошла.

К чему я всё это рассказываю, вы дальше поймёте. Старшина в нашей роте, был нерусский, какой национальности я точно не знаю, но похож или на казаха или на калмыка и очень плохо говорил на русском языке. Но, скорее всего, он был казах из самой далёкой юрты, и русский язык начал учить только в армии. Я об этом точно не знаю, но предполагаю.

У этого странного старшины была очень скверная привычка, и эту привычку он почему-то практиковал на нашем отделении. После команды отбой, он подходил к нарам нашего отделения, зажигал спичку и на ломаном русском языке говорил: «Пока горит мой спичка, все должны раздеться, кто не разденется того… это самое». Возможно, он говорил это в шутку, а может, и нет. Ясно как день, что пока горит спичка, а горит она, не более десяти секунд, полностью раздеться невозможно. Тем более что сапоги надо снять внизу, портянки намотать на голенище сапог, а затем по очереди, по лесенке залезать на нары и там снимать гимнастёрку, затем, брюки-галифе, а кто носил галифе, знает, что снять их не просто, тем более в спешке. Естественно, кто-то из нас не успевал полностью раздеться, давалась команда подъём, и всё начиналось по новой. И так несколько раз за вечер. Притом, это относилось только к нашему отделению. Остальные отделения, возможно, уже спали, и только наше отделение мучил старшина. Я до сих пор не знаю, в чём была наша провинность. Мы всё делали точно так же, как и другие отделения ни в чём не отличались и не нарушали воинскую дисциплину, ну вот, такое отношение. Такая, муштровка, иногда за вечер проделывалась два, три, а то и четыре раза. Конечно, нам было непросто, а если вернее, то тяжело, ведь мы за день уставали, да ещё и кормили нас плохо, постоянно спать ложились полуголодные, а тут ещё такое издевательство.

И вот в один из вечеров, старшина себе верен, зажигает спичку и ждёт, когда она прогорит, затем по лесенке поднимется к нам, моё место было с краю как раз напротив лесенки, поэтому я поднимаюсь на нары последним. Пока мы поднимались, у старшины спичка уже прогорела, и он по лесенке поднимается вслед за нами. Я вижу голову старшины и спешно снимаю своё галифе, а штанина узкая и никак не слазит с ноги, я чувствую, что раздеться не успею и поэтому стараюсь накрыться одеялом. Чтобы его расправить я сильно дрыгнул ногой, и в этот момент я почувствовал, что своей пяткой, я ударил во что-то твёрдое. В этот самый момент я услышал крик старшины и, приподнявшись, увидел как он, взмахнул руками и полетел вниз, и было слышно, как его тело глухо ударилось об пол. Получилось случайно, но я старшину пяткой своей левой ноги ударил в нос и губы.