Н а ч а л ь н и к с т р а ж и. Кто Ты, что отвечаешь именем Божьим?

И и с у с. Кто вам нужен?

Н а ч а л ь н и к с т р а ж и. Иисус.

И и с у с. Это Я. Пусть твои люди делают свое дело.

Звон мечей, крик.

И и с у с. Петр, убери меч! Взявшие меч от меча и погибнут. Я не хочу, чтобы тебя убили. Пойми, Я мог бы позвать на помощь ангелов — но разве можно не пить чашу, когда ее дает Отец? Ранен кто‑нибудь?

Г о л о с:"Малх ранен".

М а л х (сварливо). Полуха отрубил.

И и с у с. Подойди ко Мне, друг. Отпустите руки на минутку… Ну, вот и все. Почему вы вышли на Меня с мечами и копьями, словно Я — разбойник? Каждый день Я учил в Храме, и вы не трогали Меня… Но сейчас — ваше время и власть тьмы.

Е в а н г е л и с т. Тогда все ученики бросили Его и бежали.

Действующие лица

Евангелист

Иисус

СимонПетр

Иоанн

Иуда

К а й я ф а

Анна

П и с е ц (Езекия)

Шадрах

1–й, 2–й, 3–й, 4–й старейшины

Н и к о д и м

Иосиф

Начальник стражи

1–й, 2–й, 3–й, 4–й стражник и–левиты

Б а р у х

1–й, 2–й, 3–й свидетели

КайПонтийПилат

Флавий, его вольноотпущенник

Марк, его писец

Раб

Сотник (М а р ц е л л)

1–й, 2–й, 3–й, 4–й римские солдаты

ИродАнтипа

Лисий, греческий раб, его писец

Нанятый сотрудник

Толпа

Замечания

В этой пьесе — две неизбежные трудности:

1) И и с у с очень мало говорит. На сцене это выразительно, а на радио, если нет звука, мы ничего и не воспримем. Я попыталась это возместить а) репликами об Иисусе; б) предупреждениями, когда Он все‑таки говорит; в) тем, что Его вообще нет в сцене у Ирода;

2) П и л а т то выходит из претории, то уходит обратно. Лучше всего вообразить что‑то вроде балкона, на котором он стоит со старейшинами над толпой; потом он идет в комнаты допрашивать Иисуса — вероятно, за тяжелым занавесом, куда, по театральной условности, звуки почти не проникают.

Иисус - не уступает ни в чем. Обвинение незаконно, и Он это знает. Очень важно, что в Нем совершенно нет того назойливого стремления к мученичеству, которое хотел бы видеть Иуда.

Иоанн - тоже не ищет мученичества, Иисус ему так велел, — но и не лжет, чтобы его избежать.

Анна. Недавно первосвященником был он, но его сместил Валерий Грат, предшественник Пилата. Вероятно, он считает себя важнее, чем Кайяфа. В любом случае, когда ему представилась возможность проявить власть, он проявляет ее, ведя дознание как ему хочется. Поведение Иисуса еще больше его раздражает.

Свидетели. 1–й — туповат. 2–й и 3–й, члены храмовой стражи, говорят примерно как полицейские в суде.

Кайяфа. Твердо решил довести дело до конца. Казалось бы, это не получается, словно все сговорились, но он не сдается. Он знает, как важно, чтобы дело было"чистое", и все же рискует не совсем законным приемом; знает он и то, как непопулярно римское право, и все же, как к последнему средству, прибегает к авторитету кесаря. Иуда его раздражает. Кайяфа — политик, а не священник. Страдающая душа ему только мешает, на нее уходит время, когда надо спешить. То, что Иуда говорит, для него — бессмысленно, иначе и быть не может, ведь он совершенно не ощущает греха.

Барух. Тоже истинный политик, но все же — не без какой‑то порядочности. К поражениям не привык, но может примириться с казнью двух мелких сошек, которым"не повезло"; они же сохраняют ему верность. Непрактичность Иисуса и раздражает его, и восхищает. Иуда ему просто мерзок, как мерзок умник — человеку действия, романтик — реалисту, предатель — верному, обманывающий себя — тому, у кого нет иллюзий, трус — смельчаку. Поэтому он груб с ним.

Иуда. Вероятно, когда он беседует с Барухом, ему уже не по себе, поэтому он наскакивает на собеседника. Когда он видит, что тот, переодетый, тайно проник в Иерусалим, ему становится легче — значит, он прав! С этих пор и до конца все, чем он себя обманывал, сдирается с него слой за слоем, как луковая кожурка. Оказывается, насчет Иисуса он ошибся — глупо, грубо, нелепо; мало того, Барух смеется над его любительской слежкой. Потом он видит, что Барух обвел его вокруг пальца; Барух, подорвавший его доверие, теперь его за это и презирает. Он пытается укрыться в надежде на то, что Иисуса оправдают. Барух справляется и с этим, да еще показывает, что все толки об очистительном страдании — чистый романтизм; кроме того, он, собственно, полагал, что страдать‑то будут другие. Возможно, Барух жесточе здесь, чем он думает, ведь у Иуды есть и разум, и воображение. Он видел Иисуса, и память об этом, не говоря о страшных вещах, которые внушает Барух, создают поистине жуткую картину, которой он не может выдержать. Наконец, по какому‑то наитию Барух переходит к предательству, и, увиденное его глазами, оно уже кажется не делом долга, а трусливой подлостью.

Подобно Стогамберу из"Святой Иоанны", Иуда видит, что он наделал, и понимает, что оправдания нет. У Кайяфы ему показывают, что и здесь он был пешкой. Он видит себя — казалось бы, хорошо, но, прозревая, он слой за слоем находит только ненависть — к Баруху и Кайяфе, к Иисусу, к себе, к Богу. Мало того, он видит грех и знает тайну о нем — нужна добровольная жертва; но спастись не может, ибо не хочет. Иуда дошел до тех глубин зла, где гордыня препятствует прощению, поскольку грешник ненавидит его (прощение) и презирает[3].

Ирод ("Л и с и ц а"). Дегенеративный отпрыск Ирода Великого, поистине — ничтожество, только томный голос и пустой ум — ленивый, порочный, изнеженный, мелочный, жестокий."Пусть Иисус примирит нас" — есть ли за этим что‑нибудь? Навряд ли; он и не заметил пронесшейся над ним бури, а уж ответственности вообще не знает.

А вот Пилат — интересен, он — не дурак и не трус; но (увы!) честолюбивый чиновник, презирающий правила, по которым обязан играть.

NB. По разным причинам Пилат у меня не снисходит до еврейской речи. Он говорит по–латыни с Флавием и Марком, на каком‑то разговорном греческом — со всеми прочими. Можно передать это небольшим изменением темпа; когда же речь"латинская", она — свободна.

Сцена I

1. Суд у Анны.

Е в а н г е л и с т. Тогда иудейская стража взяла Иисуса и связала и привела сперва к Анне, который был тестем первосвященнику Кайяфе. Петр шел поодаль, как и другие ученики.

Проходит отряд, шум постепенно затихает.

П е т р. Не теряй их из виду, Иоанн. Мы должны узнать, как это кончится.

И о а н н. Я и так знаю. И Он знает, Он говорил. Петр, мы обещали умереть с Ним! Разве мы вправе жить?

П е т р. Он не хочет, чтобы мы погибли. Он сказал им, чтобы нас не трогали.

И о а н н. От этого не легче. Мы бежали.

П е т р. Если бы я затеял драку, меня бы могли убить.

И о а н н. Он не боролся и не бежал. Он встретил беду прямо, без оружия… Петр! Идут к первосвященнику.

П е т р. Ну вот. Туда нас не пустят.

И о а н н. Почему? Я там бывал. Слуги меня знают.

П е т р. Конечно, ты — сын Зеведея, из рода священников. Думаешь, пустят и меня?

И о а н н. Попробуем. жди меня у дверей. (Голос его затихает на бегу).

Начальник. Стой!

Лязг, топот. Начальник стучится, ему открывают.

Привратница. Кто там?.. А, капитан Елиуй! Господин велел нам привести узника к нему. Вот, по той лестнице.

Начальник. Прекрасно!.. Эй, вы! Шесть человек ведут Его. Остальным — ждать во дворе. Можно?

Привратница. Пожалуйста. Костер хорошо горит.

Они идут во двор. Привратница и солдаты переговариваются: — Привет, Иоиль… — И тебе, красотка!.. — Привет, Малх! — Привет, Тавифа. — Не холодно? — Эй, ясные глазки! — и т. п.

О, да это Иоанн! Век тебя не видела. С каких пор ты в храмовой страже?