– Ну, ты, брат, и даешь. Хоть бы голос подал. Если бы не услышал, где шлепнулся, вовек бы не отыскал.

Я беспомощно булькнул в ответ и закашлялся. Одежда моя промокла насквозь, прилипла к телу, и ощущал я себя премерзко. А когда с помощью Влада выбрался наверх, то даже пожалел, что не утонул. Пронизывающий ветер окатил ледяным дыханием, я сжался от холода, зубы мои задрожали. Я почти был уверен, что наступает мой последний час. Потому что добраться туда, где можно согреться и, где нет дождя просто не смогу.

Влад взял командование на себя. Понял, кроме него, никто не в состоянии возглавить нашу полностью деморализованную группу. Он оказался самым сильным из нас, не только физически, но и морально. Мы все раскисли и готовы были сложить лапки, полностью положившись на волю судьбы. Плыть по течению, в самом плохом значении слова. Ибо понимали, что вывести оно может только в пучину, а о спасении не может быть и речи.

Насколько беспомощен человек! По большому счету, что случилось? Слегка намочил дождик, обдуло ветерком, и – все, склеивай ласты.

Мысли, чтобы побороться за собственное существование, если и возникали, то где-то на задворках сознания и были настолько тихими, что надежно глушились бесполезной в данной ситуации жалостью к себе и каким-то садистским наслаждением от собственных страданий.

Оказывается, мазохизм заложен в человеке природой. Попав в затруднительное положение, мы способны предпочесть роль великомучеников попытке собственного спасения. И вовсе не от геройства, а, наоборот, от трусости. Гораздо проще смириться и тихо принять уготованное судьбой, возможно, и несправедливое решение, нежели прилагать усилие, чтобы доказать обратное.

Хотя, почему, несправедливое?

Человек – кузнец своего счастья – вбивали нам в головы идеологи канувшей в небытие системы. Если он считает, что бороться бессмысленно, значит, морально готов к худшему и худшее является закономерным финалом: ожидаемым и приемлемым. Соответственно, даже печальный финал можно считать осознанным выбором, и жаловаться можно лишь на самого себя…

Гнилая философия!

Глупейшее занятие – предаваться ненужным размышлениям, когда нужно напрочь отключить мозги и положиться на инстинкт самосохранения. Хорошо, хоть один в нашей компании предпочитал мыслям действие.

– Значится, так, – голос Влада звучал ровно и спокойно. Он глушился дождем и ветром, но все же был разборчив и вселял в наши пропащие души некую долю уверенности. – Сейчас для нас главное, найти укрытие и ждать, пока разъяснится. Димка, есть предложения?

Он обращался ко мне, однако, первой отозвалась Ира.

– В карьере можно отыскать грот. Мы вчера с Танькой все облазили, там много пещерок.

– Глупости! – возразил Влад. – После такого ливня карьер превратился в море.

– Тогда остается одно, – вдохновленный примером Иры, я нашел в себе силы родить здравую мысль, – двигаться к деревне и проситься на постой к Трофимычу.

– Это – реальнее, – согласился Влад. – Если и не к Трофимычу, то в деревне много пустых домов… Ночь перебедуем.

Дальше размусоливать не имело смысла. Влад взял Иру за руку, Танька, поскуливая, вцепилась в мою, и мы медленно, с трудом преодолевая напор ветра, двинулись за ними.

Правильно идем или нет, я не знал. Я с трудом различал очертания друзей и старался не потерять их из виду.

Сколько шли, не знаю. Впрочем, ходьбой, наше движение можно было назвать лишь условно. Уподобясь слепым котятам, мы все время натыкались на какие-то преграды, скользили, падали, ругались, уже не стесняясь ни себя, ни женщин, да и они нам ничуть не уступали.

Мы, как будто натыкались на стену. Не буквально, конечно, просто у меня сложилось впечатление, что мы блуждаем по кругу, и что смысла от наших усилий остается все меньше. Шли просто так, чтобы хоть чем-то заняться, чтобы по-прежнему ощущать себя живыми и на что-то способными.

В какой-то момент я взглянул на часы и с удивлением отметил, что всего половина восьмого. Должно быть еще светло. Или часы остановились, или мы действительно стали свидетелями светопреставления.

Часы, наверное, не обманывали. Я пытался вспомнить, во сколько мы покинули лагерь, но память заклинило.

Потом я перестал думать и об этом. На некоторое время и о холоде забыл. Механически, словно робот, переставлял ноги, падал, поднимался, так же машинально помогал подняться Тане, выискивал в темноте очертания спутников и снова переставлял ноги. Будто в полусне.

Иногда мне казалось, что я это не я, а кто-то другой, и я за этим кем-то другим наблюдаю со стороны. Словно зритель в кинотеатре. Наверное, сработал некий предохранитель, не позволяющий сойти с ума от осознания полнейшей безнадеги.

И все же, порой отголоски мыслей пробивались в затуманенный мозг. В такие мгновения я оказался способным удивляться, что мы до сих пор никуда не пришли и сомневаться в том, что вообще куда-либо придем. Но слишком слабо, отдаленно, как будто, между прочим. Размышления постороннего человека, не имеющего ко мне никакого отношения, мысли которого я случайно уловил при помощи телепатии.

Сомнамбула, да и только.

Или, как там называются по-научному одноклеточные? Амебы, инфузории в туфельках… И полное отсутствие даже намека на то, что принято гордо именовать гомосапиенсом.

Состояние бессмысленного движения неизвестно, куда и непонятно, зачем могло продолжаться вечно. Если и не вечно, то до нашего полного истощения. И воспринималось оно, как вполне нормальное, даже возникло ощущение комфорта и исчезло желание что-либо менять.

Но пробуждение таки пришло.

Нежданное, неожиданное, нежеланное. Выудившее сознание из сладких снов, окунувшее его в жестокую реальность. Без подготовки, без успокаивающего сюсюканья, делая его жестче и больнее.

Я не сразу сообразил, что случилось?

Наткнулся на спину Влада, остановился, Таня споткнулась, упала, я машинально помог ей подняться. Вроде бы, все, как и должно быть, по заведенному недавно порядку. Вот только ощущение дискомфорта уже вылезало наружу и вскоре шандарахнуло по мозгам всей силой, на какую только было способно.

Я очнулся и зажал уши ладонями, потому что, находясь в нормальном состоянии, вынести крик было невозможно.

Ира дергалась, словно сумасшедшая. Хотя, почему, словно? Все мы сошли с ума, вот только ее неистовство выпадало из общей картины, как, наверное, бросалось бы в глаза поведение буйнопомешанного, по ошибке или недосмотру санитаров попавшего в палату к тихим, спокойным пациентом. Она орала и вырывалась, а Влад пытался удержать ее, что получалось у него с трудом, несмотря на его большую физическую силу.

– Отпусти! Мне больно!!!

И дальше – дикое завывание, непонятное, невразумительное, без слов, режущее слух, разрывающее перепонки, сдавливающее сердце от сочувствия, желания и невозможности как-то помочь. А также – недоумение от полнейшего непонимания.

Что произошло?

Что случилось?

С чего вдруг истерика?

И, просто ли истерика?

Я, да и не только я, все мы чувствовали, что Ира ощущает сильнейшею боль. Не знали только, что является ее причиной, с чего вдруг она возникла и, что именно у нее болит.

– Она упала? – спросил у Влада первое, что взбрело в голову.

Ответ я не услышал, слова друга заглушил новый еще более пронзительный крик боли. Так, наверное, кричат роженицы, не знаю, никогда не присутствовал при этом действии. Вот только сравнение подобрал неудачное. Рожающие женщины кричат лишь от боли. Здесь же – дичайшая смесь боли, отчаяния и еще чего-то, берущего начало у истоков первобытного ужаса.

– Влад, отпусти ее!

Таня не понимала, что происходит, впрочем, этого не понимал никто. Моя жена думала, что Влад делает больно ее подруге и снова набросилась на него с кулаками. Сражаться с двумя женщинами, когда и с одной он едва справлялся, Владу было не по силам.