Можно сказать, что эта утренняя перепалка с Лилечкой была самым приятным моментом за весь бесцветный день. Во всем остальном Берестова преследовали неудача за неудачей. Сначала он позвонил Климентьевой, и та дала ему телефон патологоанатома, который делал вскрытие. Затем она дала телефон соседки-инвалида, квартира которой находилась прямо под квартирой её сына и которая якобы что-то слышала в день убийства Алексея. Наконец, очень неохотно, но все-таки Зинаида Петровна дала телефон одного из понятых. Это тоже был сосед убитого, с той же лестничной площадки, что и он. О втором понятом, точнее, понятой, подписавшей протокол, Климентьева отозвалась очень плохо, сказав, что это известная на весь дом стерва и пьяница и что с ней говорить не только не рекомендуется, а наоборот категорически возбраняется. К тому же Зинаида Петровна понятия не имеет, где она сейчас живет.

Но этого пока было достаточно. Не теряя времени, Берестов позвонил инвалидке. Та, сразу же врубившись в суть вопроса, стала охотно рассказывать, удивляя журналиста скрупулезными подробностями.

— В тот день где-то часов в шесть я услышала, что к соседу над нами пришли двое мужчин.

— Как вы услышали?

— По шагам! Знаете, я уже сорок лет не выхожу из квартиры. От этого слух у меня очень обострился. Я по шагам за стеной могу описать человека. А в тот вечер муж был на работе. Он дежурил в ночную смену. Когда его нет дома, я не включаю телевизор. А если телевизор не включен, то я могу слышать через две стены. Так вот, когда я услышала, что к верхним звонят, то подумала, что это приехала Алешина невеста из Польши. Посмотрела на часы — без пятнадцати шесть. Я удивилась. Обычно она раньше половины седьмого не приезжала. Это меня насторожило.

— Почему насторожило?

— Да потому, что к Алеше никто не ходил. А тут я слышу, он отпирает двери и впускает кого-то. Судя по шагам, один был тучный. У другого шаги были легкие, как у женщины. Но это была не женщина. Тот, который тучный, был в туфлях с твердыми каблуками, другой — в кроссовках. Ну они здороваются, разуваются и проходят на кухню. Где-то с часик сидели бесшумно и о чем-то разговаривали. Было так тихо, что я даже про них забыла. И вдруг слышу, на кухне падает на пол что-то тяжелое, даже, кажется, вместе с табуреткой. И тишина. Минут десять тишины, потом начинается какая-то возня и пьяная болтовня. После чего, слышу, возня перемещается в прихожую. Такое ощущение, что мебель двигают. «Ну мне какое дело», — думаю я. На этом все и затихло. Я услышала, как хлопнула железная дверь и как загудел лифт. И больше ничего не слышала. Я посмотрела в окно: из подъезда вышли двое. Один — маленький и толстый кавказец, другой белобрысый — русский. Они сели в белую «Волгу» и уехали. А ночью неожиданно приехала милиция. Стали ходить по подъезду, звонить в квартиры. Они и ко мне звонили, но я не открыла.

— Почему не открыли?

— А ну их всех к черту! Не открыла, и все. Легла спать. Утром является с дежурства муж и говорит, что над нами убили соседа. Я конечно испугалась. Рассказала все, что слышала и видела. А он мне говорит: «Если будет про это расспрашивать милиция, скажи, что спа ла и ничего не слышала. А то потом затаскают по судам». Так я ничего милиции и не рассказала. Может быть, зря…

— Скажите, а вы уверены, что двое, которые вышли из подъезда, были именно те, кто приходил к Алексею?

— А кто же еще? Больше некому. Больше никто не выходил из подъезда, кроме них. И уехали они как-то подозрительно быстро.

— И еще: ваш муж сказал, что это убийство. От кого он это услышал?

— От милиционеров, конечно! Когда они опрашивали подъезд, так и говорили, что, мол, расследуем убийство на двенадцатом этаже. Никто и не сомневался, что Алешу убили. Когда потом подтасовали заключение, весь дом был в шоке.

— А зачем милиции подтасовывать заключение?

— Как зачем? Чтобы не заниматься этим делом. Охота им, что ли, бесплатно искать убийцу? Они лучше за это время пошмонают приезжих. Все польза для семейного бюджета.

— Ну что ж, спасибо за информацию. Возможно, я позвоню еще. До свидания!

Берестов водворил трубку на рычаг и задумался. Что-то в этой истории не вязалось. Особенно такой факт: женщина утаила свои наблюдения от милиции, но с готовностью рассказала о них первому встречному журналисту. Причем не очно, а по телефону. Все это очень подозрительно. Хотя, с другой стороны, за сорок лет сидения в четырех стенах так намолчишься, что заговоришь хоть с чертом. Что касается ментов, то они сами виноваты, что население к ним относится с ещё большим недоверием, чем к бульварным писакам.

Берестов поскреб ногтем висок и позвонил одному из понятых.

— Алексей Леонидович Горкин, — прочитал он в записной книжке под только что набранным номером. — Пенсионер, восемьдесят шесть лет, коммунист…

«Боже мой! Да, столько не живут!» — усмехнулся про себя Берестов и услышал на другом конце провода старческий кашель пенсионера Горкина, коммуниста, восьмидесяти шести лет… Однако, в отличие от предыдущего свидетеля, Алексей Леонидович долго и скрупулезно выспрашивал фамилию, имя, отчество и должность звонившего. Также он задал ряд вопросов о газете, в частности чей это орган, и кто его финансирует, и почему, собственно, он, этот орган, заинтересовался гибелью его соседа, который уже шесть лет как покоится в могиле. Берестов терпеливо отвечал на его бессмысленные вопросы, едва сдерживая раздражение.

— Скажите, на ваш взгляд, это было убийство или смерть от болезни? не выдержав, спросил Берестов.

После минутной паузы Горкин неохотно ответил:

— Какое же это убийство, если вскрытие показало, что Алеша умер из-за сердца.

— Вскрытие вскрытием, но что вы подумали, когда вошли в квартиру? Не показалось ли вам это замаскированным убийством?

На другом конце провода снова образовалась ти шина, которая журналисту показалась умопомрачительной вечностью.

— При чем здесь я? — закашлял голос. — Экспертиза определила смерть от сердца — значит, умер от сердца. А что мне подумалось или не подумалось в ту минуту, это никому не интересно, да я и не помню. Дали нам с Аней подписать бумажку, мы и подписали. Больше мы ничего не знаем и знать не желаем.

«Вот старый хрыч, никак не разговоришь!» — подумал Берестов, а вслух произнес:

— Извините, а Аня это кто? Тоже понятая?

— Соседка наша. Она живет этажом ниже.

— Это которая пьет?

Недоуменная пауза снова воцарилась в телефонной трубке. Затем молчание сменилось кашлем и старческий голос медленно произнес:

— Извините, мне сейчас надо принимать таблетки. Так что разговаривать больше не могу. Извините.

— Подождите, Алексей Леонидович! Можно я вам позвоню после того, как вы примете таблетки?

— Нет, я после уезжаю на дачу, — прокашлял голос.

— Тогда последний вопрос, — затараторил Берестов. — Вы случайно не знаете, куда переехала Аня, ваша соседка, с которой вы были понятыми?

— Почему переехала? Никуда она не переехала. Где жила, там и живет.

— А вы не могли бы дать её номер телефона?

Но вместо ответа раздались короткие гудки. «Козел! — вырвалось у Берестова. — А ещё коммунист…» Потом в течение дня сколько бы журналист ни набирал номер Горкина, всегда нарывался на те же короткие гудки.

Интересное получается кино: инвалид, который ничего не видел, дал информации больше, чем живой свидетель. Точнее сказать, живой свидетель вообще не дал никакой информации. «Вот каковы они, свидетели! Только мозги могут парить!» Единственная ценная информация, полученная из разговора, это что понятую зовут Анной и что она никуда не переехала. Климентьева здесь что-то перепутала. А было бы любопытно поговорить с этой «стервой и пьяницей». Но это планы на перспективу, а сейчас надо узнать, в каком виде это убийство вписано в московскую сводку происшествий за 7 марта 1994 года. Потом неплохо бы выяснить: кто конкретно несет ответственность за утерю документов?