— Думаю, только в попу.

Берестов полистал записную книжку и внезапно наткнулся на запись: «Понятая Анна (стерва и пьяница), Большая Дорогомиловская, дом 73, кв. 96».

Самое время съездить к ней. Заодно и узнать, кто сейчас обитает в квартире убитого. Вполне возможно, что в ней он сейчас накроет Лилечку с Авекяном.

Берестов выключил компьютер и направился к выходу. Однако вернулся, взял со стола последний номер газеты и подумал, что дороги не будет.

День был пасмурный и душный. В метро можно было грохнуться в обморок от прорвы потного народа и какой-то болезненной духоты. К тому же людей набилось в вагон, как сардин в консервную банку. Выйдя на поверхность, Берестов не получил облегчения. В сомнамбулическом состоянии он нашел нужный дом, подъезд и поднялся на одиннадцатый этаж. Когда он звонил в квартиру этой стерве и пьянице, его слегка поташнивало.

Однако дверь открыла приличная и весьма опрятная женщина лет шестидесяти, в цветном японском халате. Взгляд её был ясным, лицо светлое, волосы с благородной сединой.

— Скажите, Анна живет здесь? — вежливо спросил Берестов, невольно выпрямляясь и подавляя в себе сонливость.

— Я Анна Владимировна, — ответила женщина, внимательно всматриваясь в гостя.

На стерву и пьяницу она была похожа мало, однако внешний облик бывает так обманчив.

— Я журналист газеты «Московские вести», — натянул улыбку Берестов, вытягивая из кармана удостоверение. — Пишу про криминал. В данный момент расследую обстоятельства гибели вашего соседа Алексея Климентьева…

— Это с двенадцатого этажа? — спросила Анна Владимировна.

— Совершенно верно! — обрадовался Берестов.

— Но прошло уже столько лет, — покачала головой женщина.

— Что поделаешь… — развел руками Берестов. — Дело до сих пор не завершено. И уголовное дело по убийству не возбуждено.

На убийство она среагировала довольно спокойно. И это понравилось Берестову. Анна Владимировна строго взглянула в глаза журналисту и спросила:

— Что вы хотите от меня?

— Я хочу задать вам несколько вопросов. Мне сказали, что вы были понятой.

— Да, я была понятой, — подтвердила Анна Владимировна и, наконец, пригласила в квартиру.

— Я долго не задержу, — предупредил Берестов, проходя в чистую комнату, где не наблюдалось никаких следов стервозности и пьянства. Давайте сразу и начнем.

Хозяйка села на диван, сложила лодочкой руки и приготовилась внимательно слушать. «Наверное, была учительницей», — почему-то мелькнуло в голове у журналиста.

— Расскажите, как вас пригласили в квартиру убитого?

— Ну как… Сижу, смотрю телевизор. Слышу звонок. Открываю — два милиционера. Они мне говорят, что этажом выше убили человека и что они хотели бы, чтобы я была понятой. Время было около десяти. Я было отказалась, но они сказали, что из соседей им больше никто не открыл. Почти весь подъезд разговаривал с ними через двери, и все наотрез отказались быть понятыми. «Ну раз больше некому, придется мне, — подумала я. — Кому-то ведь надо быть свидетелем». Я оделась и пошла наверх. Там у двери уже стояли люди в штатском и мать убитого — Зинаида Петровна, так, кажется, её звали. Вторым свидетелем вызвался быть сосед с двенадцатого этажа, Алексей Леонидович. Пенсионер. Ну милиционеры открывают дверь, и мы проходим. На полу видим кровь.

— Много крови?

— Да нет, не очень. Крови, как от порезанного пальца. Словом, крови немного. Мы осторожно через неё переступаем, сердце, естественно, у меня екает, и идем первым делом на кухню. Кухня как кухня. Никаких следов беспорядка нет. Только табуретка лежит на полу. А на столе стоят три бокала. Два пустых — было видно, что из них недавно пили, а третий — с коньяком, не тронутый. Ну и запах, естественно, сивушный на всю кухню. Под столом стоит недопитая бутылка коньяка.

— Что менты при этом говорили?

— Да ничего не говорили. Фиксировали все в протоколе да снимали отпечатки пальцев с бокалов. Затем мы направились в другую комнату. Там было все чин чинарем, чистота и порядок. Были мы в ней недолго. После чего направились в спальню. Там-то в разобранной постели и лежал Алеша. Причем как будто спал. Я так и подумала, ну спит человек, а мы тут табуном ходим. Он был во всем белом, такой чистенький, причесанный. Руки поверх одеяла. Постельное белье индийское, дорогое, как будто на смерть купленное. А лицо его было такое спокойное-спокойное…

— Говорят, на лбу колотые раны?

— Две запекшиеся царапины. Одна против другой. Такие аккуратненькие. В спальне тоже все было довольно аккуратненько, только на полу валялась целлофановая упаковка от новой постели. Видать, перед тем как лечь, застелил новую постель. Ну милиционеры зафиксировали в протоколе и этот факт. Затем врач начал его осматривать. Долго осматривал. Поднимал ему веки, заглядывал в рот, наконец закатал покойному рукав и позвал следователя. Показывает ему что-то на сгибе локтя. Тот кивает и говорит «Я так и знал». Тут подходит ещё один оперативник, смотрит на руку и тоже понимающе кивает. Потом спрашивает у врача: «Сам он или помогли?» А врач говорит: «Естественно, помогли, видно же, что руки закручивали. Вспухло с пуговицу». И показывает на сгиб руки. Я приглядывалась, но ничего не разглядела. Далеко стояла. А поближе подойти побоялась.

Анна Владимировна замолчала, напрягла лоб, припоминая подробности, после чего продолжила:

— Потом оперативники занялись дверью в прихожей. Она была снята с петель и прислонена к стене. Они её крутили, вертели, чего-то вынюхивали, снимали отпечатки пальцев. И все пожимали плечами, и все удивлялись: «Зачем понадобилось снимать её с петель?» Ну протокол составили и уже протянули было нам на подпись, как вдруг заходит ещё какой-то мужчина в штатском, видимо главный. Спрашивает: «Ну что тут у вас?» — «Да, похоже, убийство», отвечает ему врач. «Хорошо!» — говорит этот главный. И начинает так лениво, не спеша осматривать квартиру. Сходил на кухню, в комнату. Заглянул в ванную, в туалет, так же вальяжно направился в спальню. И вдруг выходит оттуда пунцовый с шальными глазами. Вырвал, значит, из рук лейтенанта протокол и коротко скомандовал: «Все за мной!» Оперативники ушли на кухню, остались только мы втроем: я, Алексей Леонидович и мать убитого, Зинаида Петровна. Та вообще ничего не замечала. Сидела на стуле и плакала. Ушли, значит, оперативники на кухню и стали о чем-то совещаться. Долго шептались. Потом выходят с кухни все раскрасневшиеся, озабоченные. И лейтенант нам говорит: «Устали? Ничего! Сейчас протокол подпишете и свободны». Потом опять повели нас в спальню. Опять чего-то фиксировали. И врач сказал: «Посмотрите, какой бледный. Это все-таки от сердца. Острая сердечная недостаточность, я думаю. Впрочем, точно будет ясно после экспертизы». Потом, наконец, в протоколе что-то дописали или переписали, уже не помню, три раза перечитали. А начальник, тот каждую минуту вырывал протокол и все читал, читал. И только после этого дали нам подписать и отпустили. Пришла домой, был уже третий час. Устала. И все ругала себя: зачем согласилось быть понятой? Больше — ни за что.

— Спасибо за подробный рассказ, — улыбнулся Берестов. — Какая у вас прекрасная память. Шесть лет помните все детали и слово в слово то, о чем говорили оперативники.

— Это у меня профессиональная память, — улыбнулась Анна Владимировна. — Я преподаватель иностранных языков: английского, французского и испанского.

Берестов, который знал только английский, и то через пень-колоду, проникся к Анне Владимировне большим уважением. «И у такой женщины нет даже телефона? — мелькнуло в голове. И ещё мелькнуло: — Почему Климентьева назвала её стервой и пьяницей и почему не советовала общаться к ней? А ведь она как раз и внесла относительную ясность в это запутанное дело».

— Скажите, а что это за человек был, Алексей Климентьев? — спросил Берестов.

— Человек как человек! — пожала плечами Анна Владимировна. — Вежливый, интеллигентный. Правда, немного замкнутый.

— Говорят, он пил?