И снова Ефросинья мчалась с котлом и с ведром горячей воды в угол, где стоял ящик с песком, и через секунды казалось, что сыплются искры из-под рук девушки.

– Фрося, дрова! – настиг её, ополаскивающую котел под помпой, рев из кухонного окна. И загремев котлом, упавшим под правую руку повара, Ефросинья ныряла под лавку, вытаскивая крупные поленья сосны и березы.

– Сейчас возьми те сковородки, подрай их и имей в виду, что мне они нужны будут блестящими! Добавь побольше песка и соли, когда будешь тереть.

Так на кухне разворачивалась активность на уровне небольшой войсковой операции.

В работе время летело быстро, отняв у нее неприятные воспоминания об утренней встречи с дьяволом и об инциденте с панычем.

Когда к вечеру стали съезжаться первые гости, Ефросинья чувствовала, как гудят её ноги, и с удивлением наблюдала, как уменьшились в размере её до блеска отполированные ногти. Резкая и острая боль пронизывала пальцы при каждом контакте с водой. Как она хотела сейчас домой, к своей маме. Прилечь рядом с ней и, обняв ее, просто отдохнуть.

Всматриваясь на заходящее солнце, Павел не заметил подошедшего к нему Петра. Он наблюдал, как тонкие и длинные паутинки бабьего лета, переливаясь в солнечных лучах, плывут вдаль. Постоянно извиваясь, переплетаясь друг с другом, они при этом приобретают различные, порою совершенно немыслимые и необъяснимые, причудливые формы.

«Так и в жизни, – думал Павел, – несет тебя по ветру, гнет и ломает. Иногда ты соединяешься с кем-то, как вон те, что пролетают над вербой. Тесно овили друг друга, как в змеином танце по весне. Другие пытаются увернуться друг от друга. Они также не знают, где зацепят ветку дерева, хату или плетень. Где у них будет остановка, и в какую даль их занесут ветра. Только ветра судьбы знают все наперед. Только они управляют потоками человеческих душ на этой грешной земле. Под этим всемогущим солнцем, питающим все земное своей безграничной энергией».

– Гм, – прокашлял Петро, как бы оправдывая свое вторжение, – здорово, сусид.

Медленно поворачиваясь в сторону потревожившего его соседа, Павел прищурил правый глаз так, что и потянувшаяся за щекой губа с усами и все выражение физиономии недвусмысленно выражали огромное недовольство.

– Ну, що тоби треба? – правый прищур ослаб, когда щека приняла свое обычное положение.

– Кажу, здоролвэньки булы, – чувствовалось в голосе Петра огромное уважение перед соседом, так как и хата у него добрая, и дети, и жена. Это уважение также подкреплялось не только наличием хорошего дворового скота, включающего в себя, помимо двух свиней, кур и коровы, еще и мерина, которого можно не только запрячь, но не стыдно и верхом оседлать. Да и вообще, у Винников по хозяйству и инвентарю было все в аккурат.

– Такие философськи мрии ты мне перебил, – Павло запустил правую руку в карман, и глаза его подкатились к небесам, чувствуя пальцами еще не худой табачный кисет.

– Да вот, все стесняюсь тебе сказать.

– Кажи, чего треба, та не виляй, – из другого кармана Павло уже вынимал неплохой работы вишневую трубку.

– Хочу спытать тебе, сусид.

– Ну-у?

– Все у тебя, сосед, так гарно, так добре, – переминаясь с ноги на ногу, Петро все же не шел напрямую, а продолжал издалека: – Но больше всего мне сподобается тачанка, яку ты зробыв у прошлу зымку.

– Ну-у?

– Така гарна! Така гарна!

– Мене тоже вона сподобается, – занервничал Павло, вспоминая старую поговорку «дай руками, а ходи ногами».

– А мени як раз требо удобрить город, а моя баба все кажить: «Павло такой добрый, такой добрый», – позвонки у Петра даже прогнулись вперед, чтобы помочь словам убедить собеседника.

– Ага. Зараз я зрозумил намир твого визыту, – Павел неторопливо затянулся дымом и, когда губы его зашевелились, он запыхтел, как паровоз, прерывая прямые струи из ноздрей. Петр продолжал сомневаться в успехе своего визита, но надежда не покидала его, когда до ушей доносилось клокотание собеседника. – Да, тачка у меня хорошая, сам зробыв.

– Так вот, – продолжил было Петро, когда Павло пренебрежительно отвернулся в сторону своего двора, и вечерний воздух содрогнулся от покрика:

– Васька, сын мой!

Из конюшни выглянул стройный парень лет двадцати. Косая сажень в плечах и добрая улыбка в голубых глазах под пышной копной темных волос говорили о доброте характера молодца

– Чего тебе, тату? – вечерний воздух донес по ветру молодой тембр юноши.

– Бросай утюжить своего гнедого. Кати сюда тачку. Она там за сараем стоит.

Не веря своим ушам, Петр выпрямился, как будто сбросив пару пудов груза.

– Да ты сидай, соседушка, сидай, – поворачиваясь снова лицом к просителю, Павло протянул ему кисет, – на вот, отведай моего, сам садил.

– Премного благодарствую, – Петро стал набивать вишневую трубку, но не такую изящную, как у Павла.

Они не спеша присели на завалинку, пыхтя самосад в две тяги, и, когда Василий подкатил к ним тачку, дым над плетнем подымался, как от небольшого пожара

– Ты знаешь, Петро? – протягивая указательный палец в сторону колеса, – ось мне выковал кузнец Вакула, он как раз был должен мне мешок борошна с прошлой весны.

– Да-а, розумию, – одобрительно кивал Петро.

– Хорошая получилась ось. Ну а остальное я зробив сам.

– Да-а, гарна тачанка

– Да-а, гарна, – и, поднатужившись, Павло снова гаркнул: – Васька! Сынок!

– Тут я, тато, не ори, я не ушел ще, – Василий широко улыбался, предчувствуя юмор своего отца.

– Так вот, сынок, поставь тачанку на мисцэ.

– Ка-ак? – от возмущения Петро встал на ноги.

– А вот та-ак, – передразнивая соседа, Павло пробурчал: – И ты себе зробы такую.

– Тьфу ты, – Петро сплюнул и, не раздумывая, побрел до своей хаты.

– Едут! Едут! – кричала босоногая ребятня, которая стремительно неслась вниз по улице, где в начале, из-за поворота, появилась почтовая карета, запряженная двойкой добротных лошадей. Позади кучера были видны пассажиры, мужчина и женщина, явно не крестьянского сословия.

– Тато Антону! Зустричайте гостей! – перепуганная неожиданным приездом, мать Ефросиньи сейчас металась из угла в угол. Набрасывая платок на плечи и наскоро разглаживая щеки ладошками, она последовала за Антоном во двор.

Из кареты сначала появился кучерявый Яков и, подавая руку, он помог выбраться Татьяне. Усатый кучер шустро начал выгрузку багажа.

– Здравствуй, мамо, – Татьяна обняла свою мать, от которой пахло хлебом и молоком. Сквозь накатившие слезы Татьяна видела, как по родному отец обнимает Якова, и на душе у неё стало теплей от сознания того, что Якова принимали в их семье как сына.

Кучер, переминаясь с ноги на ногу, не вмешивался в сцену встречи.

– Ваня, как ты подрос! – Татьяна, поднимая мальца на руки, обнимала и целовала румяные щеки. Одному богу было только известно, как она тоскует по своему ребенку, уверенному в том, что она и есть его старшая сестра.

– Как добрались?

– Как поживаете?

Вопросы и ответы наперебой смешивались между собой, когда опомнившийся Яков оплатил за дорогу кучеру.

– Один рубль это много, барин, хватит полтины, если конечно позовете меня на обратный путь, – сказал кучер и тут же поспешил добавить: – Премного вам благодарен.

Карета запылила вниз по улице, а Антон с Яковом принялись заносить кожаные сумки в сени.

– А где же наша красавица и почему не встречает свою сестрицу? – поинтересовалась Таня.

– На панщине наша Фрося.

– Какая панщина, мамо? Двадцатый век! Николай отрекся от престола.

– У Выговских помолвка и вечерний бал. Фрося там при кухне, глядишь, может, и зачислят её в прислугу. Все ж таки легче, чем в поле пот проливать.

– В каком поле, мамо? В Питер мы её заберем, там такие красавицы нужны. Выдадим за морского офицера.

– Хватит нам одной вдовы. Слава богу, Яков нашелся. Не забывай, война сейчас и мужика вдове найти, ой какое счастье должно быть.