– Я спущусь в гостиную и приму немного горячительного, а то что-то нервы. Выговские были недовольны, что сын избегает их. Стоя у окна в галерее, они смотрели друг на друга. Первой заговорила Елена:

– Хорошо. Что ты думаешь, милый, по этому поводу, – сказала она, устремив свой взгляд прямо в глаза Алексу.

– Ты имеешь в виду, как прошла вечеринка?

Она кивнула головой и наклонилась вперед в нетерпении.

– Я думаю, прекрасно.

– Думаешь, они были поражены?

– Кто их знает? Этот Бродский такой замкнутый человек и такой прохладный.

– Ты прав, Алекс, – Елена отошла от окна и, опершись на перила, взглянула вниз, где ещё витал дух танцев, – с таким типом людей ты никогда не знаешь, что у него на уме. Но в целом, я думаю, они остались довольны.

– Хорошо, хорошо. Я думаю завтра не забыть, чтобы Наталья передала наши поздравления повару за вкусную еду. Все. Теперь нужно отдыхать, на сегодня хватит.

Алекс открыл для жены дверь, и они скрылись в своей спальне.

Внизу, в гостиной, Виктор, перебирая события вечера в голове, переводил свой взгляд с одной двери на другую. Не спеша, он придвинул к камину мягкое кожаное кресло, подбросил полено в топку и устало опрокинулся в мягкоту. Его понемногу лихорадило. Со вчерашнего дня он принимал вовнутрь очень немного спиртного, чтобы согреть себя. Внемля совету отца, он не только намеренно сдерживал себя, но и даже более – отказывал себе весь вечер. Он прекрасно понимал, что от его брака зависит их семейное благосостояние. Забыв, что на кухне уже никого нет, он сначала потянулся за звонком, а затем резко встал и открыл дверь в зал. Аромат дамских духов уже снизил свою концентрацию. По залу двигались остатки прислуги, делая последние штрихи в наведении порядка. Окликнув дворецкого, Виктор вернулся на место, где за решеткой камина пламя охватило брошенное полено.

– Слушаю вас, господин, – дворецкий, соблюдая дистанцию, не показывал своей усталости.

– Принеси мне поднос и бутылочку.

– Вина, мой господин?

– Нет, водку давай или коньячку.

Несколько минут спустя поднос с бутылкой французского коньяка и бокалом был поставлен на столик рядом с креслом.

– Свободен, – Виктор, не дожидаясь дальнейшей услужливости, сам открыл бутылку и доверху наполнил бокал. И когда дворецкий повернулся на своих, из мягкой кожи, туфлях, Виктор добавил: – И не нужно меня ждать я сам погашу камин и лампу.

– Спасибо господин, – обернувшись на ходу, дворецкий покинул гостиную.

Виктор поднял бокал в руке, опрокинулся телом на спинку кресла и забросил ноги на стоящий рядом стул. Он провернул жидкость в бокале, перед тем как пропустить ее внутрь и теперь наблюдал, как вращающаяся внутри бокала жидкость играла искорками преломленного света от пламени камина. Вернув взгляд на пламя, Виктор позволил своему сознанию продвинуться немного в будущее.

«Она будет словно глина в моих руках. Я смогу ваять из неё как художник и добьюсь признание её отца. Хотя на этом пути нужно приложить немало усилий и быть осторожным. Нужно всегда быть осторожным», – Виктор опрокинул бокал внутрь и наслаждался теплом, заполнившим его грудь. Скоро это тепло достигнет кончиков пальцев. Виктор достал папиросу и прикурил от тлеющего в камине полена.

Выпуская дым, он продолжал рассуждать. Он знал, что вскоре ему надоест её обожание, фактически, она надоела ему уже сейчас. Но богатства, которые она принесет ему, стоит того, чтобы перетерпеть все это, не теряя искренности.

Ему вообще нравились два типа женщин. Одни, очень горячие, которые превращают любовь в бойцовский матч и другие, совсем противоположные: спокойные, умные и рассудительные, которые могут совладать со своим языком. Его будущая жена не принадлежал ни к первой, ни ко второй категории. Его сознание сейчас поплыло к первой категории. Передернувшись в кресле, он вспомнил дневной эпизод с распластанной у его ног девичьей фигурой. Эти белые лоскутики ткани, зажеванные румяными половинками и такой растерянный, стыдливый взгляд. И почему у крестьянских дочерей такие прекрасные тела. Нет лишнего на бедрах и не худы. «О Господи, как бы я хотел её сейчас, сию минуту», – думал Виктор, неустанно терзаясь в кресле. Наверное, ему нужно поработать в этом направлении в ближайший месяц.

Он наполнил бокал и снова выпил. Он продолжал, но мысли поплыли уже в другом направлении: «Интересно, сколько же этот Бродский протянет. Он значительно старше своей жены, скорее ему за семьдесят и, вполне возможно, что вскоре он оставит огромный капитал своей жене. Эта дама ещё ой как не стара. Она просто как раннее издание своей дочери. Она даже более привлекательна». Виктора всегда притягивали женщины более старшего возраста, и он наслаждался сравнениями, которые он смог бы обнаружить в случае удачи. Когда часы пробили четыре, он уже пропустил пять бокалов и теперь не был уверен в твердости своих ног. В камине уже не тлело ничего. Первая попытка подняться ему не удалась. Он даже улыбнулся себе, но далее он собрался с силами и, напрягая волю, все же побрел к выходу. Его движения были не стабильны. Он медленно поднимался вверх, с немалым усилием преодолевая каждую ступень. Когда он достиг галереи, его взгляд был поражен видом ноги между занавесей. За ней последовала другая нога, белые гольфы по самые колена. Затем шторы раздвинулись, и появилось бледное усталое лицо. Это длилось всего секунду, и лицо, и ноги исчезли со скоростью молнии. Виктор сразу подумал, что это плод его пьяного воображения.

Он медленно подошел к окну, медленно раздвинул занавес и поднял свечу повыше. То, что он увидел, сразу отрезвило его. Это знакомое, прекрасное и испуганное лицо молодой девушки, эти глаза, в зрачках которых отражалось пламя свечи, магически действовали на Виктора. Пуговицы вверху были расстегнуты, и было видна покрытая капельками пота грудь, которая вздымалась от учащенного дыхания.

Продолжая смотреть ей в лицо, которое оставалось неподвижно, в то время как тело издавало какую то ауру, которую Виктор всегда мог определить. Это был не неприятный запах и не изысканные духи, это как раз то, что отличает одних женщин от других. Он протянул руку и, положа на плечо, вывел её из-за занавеси. Он стоят как башня, нависшая над ней, и дрожь от её тела передавалась ему.

Медленно повернув девушку, он повел её вдоль галереи, где в конце, на маленьком столике, стояла керосиновая лампа, освещающая проход в спальни в ночное время. Когда Ефросинья поняла, что её толкают не в сторону заветной дубовой двери, её тело сжалось. Но давление на плече со стороны руки Виктора усилилось, и в следующие секунды она обнаружила себя стоящей посреди огромной спальни. У неё не было сил протестовать.

Усталость и дремота овладело сознанием, а тело было под влиянием смертельного страха. Все мускулы были стеснены до такой степени, что были уже неподконтрольны. Даже когда она смотрела краем глаз, как Виктор устанавливал свечу на стол, она с трудом могла двигать зрачками своих глаз.

На её усилие заставить мускулы открыть рот и издать крик, могучая рука паныча сжала ей губы. И она оказалась посреди пуховой перины.

Некоторое время он держал её лишь одной рукой. Покрывая рот, он крепко вдавливал голову и плечи в кровать. Ей трудно было дышать, глубоко утопая в перине. Она дико размахивала руками, пока его грузное, смердящее алкоголем тело не взвалилось на неё. И картина ада открылась перед её глазами.

Она читала про ад в библии, отец Алексий в деревенской церкви объяснял, что туда попадают только грешники. Но почему она, невинный ребенок, попала туда, ей было не понять. Её тело как бы было разорвано на две части. Она стонала, но не слышала себя. Через несколько секунд она уже ничего не осознавала, ничего не ощущала: ни боли, ни страха, ни ужаса.

Все быстро прошло, и она почувствовала, как плачет её поруганное тело, как глаза извергают водопады слез. Тяжелый вес скатился с неё, но она продолжала лежать как затопленная шхуна, такая же безжизненная. Она тихо и беззвучно плакала.