Базар тоже заметно вырос, и даже в будний день народу было много. Антип вдруг услышал: "Налетай, подешевело! Подходи, покупай, мясо – первый сорт!".
Мужичишко со свалявшейся козлиной бороденкой, в замызганном, порыжелом картузе с переломленным козырьком продавал тощую баранину и двух потрошеных куриц. Антип остановился, припоминая, где и когда он мог видеть это курносое лицо и белесые глаза. Да и голос вроде знакомый… Мужик заметил его:
– Че смотришь, служивый? Подходи, покупай – не мясо, а объедение, сам бы ел, да денег надо!
Антип подошел поближе:
– Хозяин, скажись, из какой ты деревни? Вроде где-то я тебя раньше видел…
– Дальний я, слышь, отседова не видать! Ты лучше мяса купи у меня!
Мужичишко был самый неказистый, но, как видно, за словом в карман не лез.
– Нет, ты не шути, хозяин, где-то я тебя видел, только вроде давно!
– А может, и видел, гора с горой не сходится, а человек с человеком завсегда может! Мир, он хоть и велик, а тесен! Постой, уж не прядеинский ли ты Шихов… забыл, как звать-то… А я – из Харловой! Может, припоминаешь Степку Кочурина, дак вот он я! А ты здорово изменился, служивый!
– Как не измениться? Пятнадцать лет отдубасил, теперь вот домой иду, вчистую списали, видишь – нога-то деревянная… Не годен стал к военной службе. Да ведь и работник-то я теперь никуда не гожий…
– Не кручинься, служивый, в деревне всякому дело найдется! До дому, значит, добираешься? Не был еще в своей деревне?
– Нет, не был! Только вчера вечером в слободу прибыл, сейчас подводу ищу – ехать в Прядеину. Кабы обе свои ноги были, я уж подбегал бы к родной-то деревне, а на казенной-то ноге далеко не ускачешь…
– Это уж так… Ну иди, служивый, отдыхай пока где нито в холодке, пока я мясо не продам: не везти же мне его обратно, и так уже третьи сутки пошли – еще в дороге протухнет! А деньги нужны – во как! – мужик чиркнул ребром ладони по жилистой шее. – В волосте подать требуют, вынь да положь! А где денег возьмешь, ежели о прошлом годе недород случился, неужто я бы последнюю овечку да куричешек резал?!
Антипу не терпелось расспросить говорливого мужика о своей деревне, о родных и знакомых: раз харловский мужик его, Антипа, признал, значит, и брата Евдолая, поди, знает. А может, и мать еще жива?
Тут к мужику подошли покупатели, и Антип отошел в сторону. Усевшись в тени за стеной какой-то мелочной лавчонки, достал глиняную трубочку, набил табаком, добыл кресалом* огня и закурил.
Курить табак зауралец Антип научился на военной службе, еще в Турецкую кампанию. Теперь, глядя на дымок из трубки, он горестно размышлял: "Не красно, видать, житье в деревне, коли до такой бедности народ дошел… Где это видано, чтобы человек под Троицу овцу стал колоть?! Держал ее на подножном корме, так по осени и мясо, и приплод был бы. Видно, дошел мужик до крайности – и подать заплатить нечем…".
Опираясь о стенку лавчонки, он встал, выколотил пепел из трубки, сунул ее в карман и пошел глядеть, как идет торговля у его нового знакомца.
Тот препирался с покупателем:
– Ты православный али басурманин какой?! Креста на тебе нету… Да это же грабеж средь бела дня – такую цену давать, такой цены я и не слыхивал!
– Не слыхивал, дак слушай, какую я тебе сказал, и ни полушкой больше! – детина с подстриженной бородкой, в кумачовой рубахе и в жилете – видать, приказчик – нагло-плутовским взглядом разглядывал продавца. – Ну-с, дело хозяйское! Только завтра товаришко твой и собаки жрать не станут. Мяса-то вон везут – пруд пруди, ледники все свежатиной забиты. А я бы сегодня у тебя все оптом купил!
– Ну дак прибавь хоть на бедность-то мою сколь-нибудь!
– Сказано – нет! Смотри, проквасишь мясо-то, да сам и выбросишь!
– Ну, будь по-твоему! Бери уж… Задарма, считай…
Приказчик, отдав деньги, насмешливо-издевательски поклонился:
– До свиданьица! Деньги будут – милости прошу заходить в наше заведение! Наш "Магнит" кого хочешь манит!
Мужик смачно плюнул, сунул под картуз деньги и зло поглядел вслед приказчику белесыми глазами:
– Дак вот ты для кого старался, собачий сын! Ну, черт с тобой, подавись! Хотел косушку опрокинуть, да денег-то уж шибко мало… А – была не была! Все равно Наталья ругаться зачнет, что на подать не наторговал… Пойти с горя шкалик взять?! Эй, служивый, пойдем в трахтир, посидим маленько, а вечером по холодку домой покатим!
– Постой, – удивился Антип, – а лошадь твоя где?
– Лошадь-то? А че ей тут на такой жарище стоять – на фатере она, под крышей, и корм у ее есть. У меня тут в слободе хозяин знакомый живет…
– А мясо-то продажное ты на себе, что ли, принес?
– На лошаде привез, а потом хозяйский сынишка лошадь-то домой отвел. Я, брат, ее берегу, жалею, одна она у меня в житье, и в годах уж, так что я езжу шагом да потихоньку – хоть тверезый, хоть "под мухой" – ты уж, служивый, не обессудь! Пошли, может, в трахтире и еще кого-нибудь из ваших прядеинцев найдем…
В трактире Степан заказал щей и каши себе и Антипу, выпили по стакашку вина за прибытие солдата в родные места.
– Ну, уж раз ты признал меня, Степан, своим земляком, – сказал Антип, когда они покончили со щами из квашеной капусты и кашей, – давай рассказывай все по порядку, что в Прядеиной было за пятнадцать-то лет, кто умер, кто когда женился-крестился…
– Пятнадцать лет, говоришь, дома не был? Да… немало, значит, воды в нашей Кирге утекло…
– Вот ты, Степа, мне и расскажи про наших-то, как они? Живы-здоровы?
– Вот доберешься до Прядеиной – тебе, как есть, все обскажут… А я ниче не знаю, я ведь харловский, за семь верст живу от вашей деревни, где мне про всех-то знать?
"Что-то он недоговаривает, землячок-то мой", – мелькнула у Антипа тревожная мысль. Но вслух он сказал:
– Ну далеко ли, Степушка, семь-то верст? Помню, раньше вы, харловские, все время ездили к нам в Прядеину – на мельницу к Обухову Северьяну…
– Давно сгорела обуховская-то мельница…
– Как же теперь в деревне – мельницы нет, что ли?
– Как нет – есть! Да не одна, а две – и ветряк, и водянка!
– Вот как, а хозяин-то кто?
– Мельницы две, а хозяин один – Петруха Елпанов…
– Ты гляди, че деется: вовсю развернулись Елпановы! А отец-то Петрухи, Василий Иванович, живой ли?
– Живой! Только полный хозяин всему – давно уж Петро. Он не только мельницами владеет – торговлю поставил на широкую ногу, с заводами торгует хлебом, мясом, льном, коноплей. С заводов домой пилы, топоры, гвозди, подковы везет… Да, котелок у него варит не хуже губернаторского. Лет через десяток, гляди, и в купечество вылезет! Одна заимка сколь ему доходу приносит. Целый хутор у него там настроен, работников уйма живет. В неурожайные годы нам всем – беда, а ему хоть бы что, у него завсегда хлеб есть старый, а значит, и работники завсегда найдутся. Сколь из одного хлеба на него работает в голодные-то годы… Он хитрован мужик-то – Петруха Елпанов!
– Ладно, Степа, про Елпановых – потом. Расскажи лучше про мою родню прядеинскую!
И Антип заказал еще по стакану сивухи. Расторопная молодайка мигом принесла два стакана и миску соленых огурцов.
– Давай, Степушка, выпьем за встречу – ведь я тебя первого своего земляка встретил!
Степан выпил, закусил дрянным прошлогодним огурцом, и на его белесые, с красными веками, глаза навернулись слезы. Он заметно пьянел, Антип – тоже.
– Ну, землячок, говори все как есть. Неужто ты мово брата Евдолая не видал все пятнадцать лет? Говори начистоту, не томи душу! Опять он, наверно, в строке?
– Нет, Антипушка, не в строке Евдолай! Уж теперь-то он из вольных вольный…
– Да договаривай, черт тебя дери!
– Крепись, служивый… Все скажу-расскажу, как на духу, ниче не потаю… Нет уж в живых Евдолая…
– Как – нет в живых?! – старый солдат, от неожиданности опрокинув пустые стаканы, закрыл лицо руками, и меж пальцами покатилась слезы.
