Когда переселенцы уснули после трудной дальней дороги, Понтя совершил самое черное свое преступление: зарезал всех спящих, не пожалев и пятилетнего мальчонку.

Утром он зарыл убитых, завалил хворостом и палой листвой, забрал весь скарб, деньги и подорожную и на двух лошадях переселенцев скрылся. Промотав награбленное, Понтя тайно побывал в Казани да едва ноги унес обратно: в Казани и окрестных губерниях за поимку Понти Жигаря была обещана награда, и было известно, что он находился в бегах.

Хитрый, как бес, Понтя и сам знал, что ему не будет житья в Казани. В то время по Казанскому и Сибирскому трактам на восток, что ни год, шли обозы из Новгородской, Тамбовской, Рязанской и других российских губерний. Затеряться в этом потоке да еще с подлинной подорожной убитого Павла Куликова – пара пустяков, и Понтя-Павел тронулся в Зауралье вместе со всей семьей.

А вот сейчас и брат его Лева изо всех сил стремился туда, в этот глухой, еще мало обжитый край. Ему только надо, чтобы с ним была Соломия. Лева так же хитер, как и его брат Понтя: мало ли что, проследит полиция его московские дела, да попадет девчонка в полицейские лапы – может выдать, и тогда – каюк Леве Жигарю!

Да и ему уж пора остепениться, семью заиметь и заняться каким-нибудь делом, пока не поздно…

К Аргаяшу Лева с Соломией приехали поздно ночью. Вот и усадьба бывшего постоялого двора Пантелея Кузьмича Китаева, где родилась, прожила детство и юность Соломия. Теперь она должна покинуть этот старый дом навсегда. Сердце Соломии сжалось от тоски, когда увидала старый, покосившийся родной дом с заколоченными дверями и окнами. Прошло немногим больше месяца, как она сбежала отсюда – ночью, тайно и крадучись. Парадное было закрыто на большой висячий замок, которого Соломия никогда не видала раньше. Видимо, аргаяшский староста назначил опекуна или запер дверь на свой замок, а окна заколотил большими толстыми досками.

Лошадей оставили поодаль, у старых тополей, а сами вошли в ограду опустевшего дома. Соломии не терпелось взглянуть на клумбу, где она спрятала мешочек с сокровищами, но нужно было улучить подходящий момент.

– Лева, – взмолилась вдруг Соломия, – Лева… прошу тебя, оставь меня здесь! Я не хочу никуда уезжать из этого дома. Буду жить тут одна, – всхлипнула Соломия.

– Давай-ка не дури! Нам пора ехать дальше, а не выдумывать чего ни попадя! – досадливо ответил Жигарь, думая про себя: а ну как про нас успели сообщить в волость? Если до рассвета не уедем – не миновать тогда полиции… И Лева поневоле круто сменил тон:

– Соломиюшка, милая, что ты задумала? Ведь люблю я тебя очень! Не любил бы – не погнался бы за тобой в Москву… Видно, уж связаны мы с тобой на веки вечные!

У Соломии вновь хлынули слезы… Но что женские слезы – набежит тучка, поморосит немного, и вот уже опять солнышко сияет на небе! Соломия превозмогла себя и уже твердым голосом сказала:

– Ладно! Видно, так тому и быть! Поедем… хоть на край света, мне уж теперь все равно! Только давай заберем мои пожитки. Не беспокойся, их нелишка. Замок на двери трогать не будем, пусть висит себе, как висел.

Жигарь быстро отбил с окна доски, вынул раму. Оба влезли в окно, зажгли свечу и пошли по комнатам. Вся домашняя рухлядь и мебель была перетаскана в гостиную и уложена порядком: видимо, делали опись.

Соломия взяла только свои платья и шубы, постель, одеяла, подушки. Наскоро связывали все тюками, выбрасывали из окна на улицу. Потом спустились в подпол за сундуком с посудой. Сундук оказался очень тяжелым, и пришлось звать на помощь ямщика.

Пока мужики возились с сундуком, Соломия украдкой сбегала к цветочной клумбе. На счастье, рядом валялся заступ, она скорехонько выкопала свои сокровища, и вместе с кожанкой спрятала в задке брички. Ну вот, наконец, все готово к отъезду. Соломия последний раз взглянула на свой дом. Вернется ли она сюда когда-нибудь? Что будет с ней, когда она свяжет свою жизнь с вором и убийцей, атаманом шайки? И какая это будет жизнь? А не все ли равно, какая… Она сумеет постоять за себя и в Зауралье, да хоть где! А самое главное – драгоценности опять при ней…

Соломия погрузилась в раздумья. Они уезжали все дальше и дальше на восток, и под колеса брички бежал Казанский тракт. Ночевали на постоялых дворах. Чем ближе подъезжали к Уралу, тем становилось холоднее. Вот уже начался большой Сибирский тракт.

После трехнедельного путешествия прибыли в крепость-острог Екатеринбург. Там продали бричку и купили сани: повалил густой снег, началась метель да такая, что пришлось остановиться и долго пережидать непогоду на постоялом дворе, а потом еще дольше ждать, пока установится санный путь.

Боялись полиции, потому что ехали без подорожной, но все обошлось хорошо. Через трое суток приехали в Ирбитскую слободу.

…Лева все сделал так, как велел ему старший брат Понтя. В Ирбитской слободе Лева должен был разыскать человека, которого зовут Прокопием Афанасьевичем Свешниковым, и спросить, где живет Куликов Павел Иванович – якобы его, Левы, родственник.

Дом Свешникова отыскали быстро. На стук вышел мужик в рыжей собачьей шапке и в длинном холщовом зипуне – видно, работник хозяина, и отворил ворота. Во двор вышел лысый человек без шапки, в кумачовой рубахе и жилете:

– Я и есть Свешников Прокопий Афанасьевич! А вы кто будете? Ах, родственники куликовские! Проходите…

Хозяин велел работнику распрячь лошадей, задать им овса и пригласил в дом приезжих.

Было жарко натоплено, из русской печи пахло щами, жареным мясом, еще чем-то вкусным, и гости сразу почувствовали, как они голодны.

За столом Лева спросил хозяина:

– А что, Прокопий Афанасьевич, неужто в ваших краях зима так рано начинается?

– Ну, какая это зима? Снег-то еще неединова нанесет да растает, он только грязи наделает, да и все. Правда, и такие годы бывают: как с Покрова снег ляжет, так уж больше не тает – до самой весны лежит.

– Что поделаешь, Сибирь! – понимающе вставил Лева.

– Не Сибирь, а Зауралье! – усмехнулся хозяин. – До Сибири еще далеко отсюда, а простирается она на тысячи верст, до самого студеного моря… Бывал я, брат, в Сибири-то! Жить – оно, конечно, везде можно, но в Сибири надо быть человеку особо крепким и телом, и духом, Сибирь – она хлипкого человека не любит! Ну, отдыхайте с дороги-то, а завтра поутру мой работник вас проводит до Куликова хутора!

Назавтра двадцать верст до хутора промелькнули незаметно, и вот впереди на опушке леса показался дом, обнесенный плотной оградой с высокими тесовыми воротами. Навстречу выбежали лохматые пестрые собаки и залились лаем. Следом в одной рубахе и без шапки выскочил Понтя Жигарь, а для хуторян – Павел Куликов или попросту Паша… За ним показалась белокурая, невзрачная его жена Ефросинья, в за ней трое ребятишек. Сзади всех ковыляла старуха, до того страшная – настоящая баба Яга. Соломия даже вздрогнула, догадавшись, что это – мать братьев Жигарей, а стало быть – ее будущая свекровь… Старуха подошла, пронзила взглядом своих мутных зеленых глаз Соломию и спросила скрипучим голосом:

– А это кто ж такая будет, жена али невеста?

– Да как тебе сказать, мать? – уклончиво ответил Лева. – Не венчаны мы еще… все некогда было…

– Негоже так жить, Леон! Обвенчаться вам надо!

Старуха первой вошла в дом, приезжие – следом. Соломии семья деверя сразу почему-то не понравилась, и на душе стало тяжело. Но куда же теперь деться! Придется жить здесь, может, год, а может, и больше… Соломия заранее боялась: как бы не пропали здесь, в лесном хуторе, ее драгоценности… Хотя здесь, в глуши, они совсем ни к чему будут. Наряжаться будет некогда и не для кого. Пожалуй, чего доброго, придется работать, засучив рукава, а Соломия этого не умела и не любила. И она уже привычно подумывала о побеге. Но как, куда, да еще на четвертом месяце беременности?

Вот если как-нибудь уехать обратно в Казань… Да ведь никто не поверит, что драгоценности мои – сразу заберет полиция, и если и не посадят сразу в тюрьму, то сокровища непременно отберут.