Соломию мучила тошнота и бил озноб. Ей дали клюквенного морсу, к ногам положили мешочек с горячим песком и укрыли теплым одеялом. К вечеру Соломии полегчало; она поела клюквенного киселя, уснула, а назавтра встала здоровой и даже веселой.

С этого случая вино стало Соломии противным, и хотя она, как и прежде, вертелась около гостей, иной раз предлагавших ей рюмочку, никогда не пила. Отравление вином неожиданно пошло ей на пользу. Но оказалось, что ей грозит отрава еще страшнее – неудержимая тяга к воровству.

Началось вроде бы с пустяка: случайно она нашла у ножки стола серебряный полтинник. Соломия никому не сказала о своей находке и припрятала монету к себе в тайничок – боялась, чтобы не выкрала вечно похмельная Тина. Соломия прислугу-выпивоху сразу невзлюбила и ни в чем не доверяла ей.

В другой раз Соломия стянула кольцо с красным камушком у пьяной гостьи, спавшей на диване в гостиной. Соломия хорошо запомнила этот случай. С вечера она, как обычно, вертелась среди гостей, пела и плясала. С некоторых пор отец, опасаясь, что дочь опять может напиться, стал раньше выпроваживать ее спать. Выпроводил и в этот раз. Когда Соломия пришла к постели, пьяная Тина уже храпела на всю спальню. Соломия, не раздеваясь, прилегла, но не уснула: в гостиной орали песни, кто-то еще даже пытался плясать под гармошку.

Но вот смолкла и гармошка; послышались нетвердые, спотыкающиеся шаги, скрип и хлопанье дверей комнат. Наконец, все в доме стихло и погрузилось в пьяный мертвецкий сон.

Соломия встала, надела мягкие, без каблуков, кошомные* башмачки и неслышно прокралась в опустевшую гостиную. Там спало трое гостей. Мужчина средних лет, сидя в кресле с откинутой головой, широко раскрытым ртом издавал такой храп, что Соломии стало смешно. Ее так и подмывало сунуть в рот храпящему толстую бутылочную пробку… Второй гуляка – пожилой, уже почти старик с седой головой спал прямо за столом, окунув рукав одной руки в тарелку с соусом и скомкав в кулаке другой измятую скатерть.

На диване, лежа навзничь, спала дородная женщина в дорогом, залитом вином платье. Одна рука спящей свесилась до самого пола, и когда Соломия бросила на нее взгляд, то сразу почувствовала дрожь, а в горле пересохло: на пальце было золотое кольцо с огромным драгоценным камнем. Камень был ярко-красным, и девчонка, которой еще не было и десяти лет, но она уже разбиралась в драгоценностях, поняла: это, конечно, рубин.

Соломия решила действовать. Сначала она вплотную приблизила свое лицо к лицу спящей и, морщась от разящего запаха винного перегара, стала вслушиваться в ее дыхание. Та спала, как убитая; тогда девчонка осторожно попробовала, туго ли сидит на пальце кольцо. Оно держалось свободно, и Соломия легко его сняла, сунув в карман передника. Но это было еще полдела. Воровка на цыпочках прокралась в переднюю, где обшарила висящую на вешалках одежду загулявших гостей – карманы шуб, пальто и дамских салопов. Она выгребла все, что там было, и только тогда перевела дух.

Кольцо Соломия закопала в горшке с геранью, а мелкие деньги сунула под надорванную обивку на спинке стула. Вот теперь дело было сделано; Соломия тенью промелькнула в свою комнату и улеглась спать.

Утром она долго лежала в постели и прислушивалась, о чем говорят гости в комнатах, но все с перепою спали долго. Когда Тина уже подметала на лестнице, Соломия как ни в чем не бывало вышла из спальни и направилась к умывальнику. Наскоро умывшись, она вернулась в спальню и приникла ухом к стене, продолжая напряженно вслушиваться.

"Да где же кольцо мое? Еще вчера вот на этом пальце оно было! – дородная гостья вышла в коридор, выставив перед собой дрожащий толстый палец, – и сидело-то оно вроде крепко…".

На ее громкий недоуменный голос вышли из комнат проснувшиеся гости, и все вместе начали поиски пропажи. Соломия принялась помогать; она заползала везде, куда не могла проникнуть из-за своих крупных габаритов владелица злосчастного кольца. Воровка притворялась, что старательно ищет, а сама злорадно усмехалась про себя: "А кольцо-то – под носом у вас, недотепы… В цветочном горшке, на подоконнике оно!".

Обворованная толстуха, наохавшись, накричавшись и наревевшись, поехала домой. Соломия стала терпеливо дожидаться, когда стихнут пересуды, вызванные пропажей кольца, но терпения у нее хватило только до вечера. Улучив момент, когда рядом никого не было, она достала кольцо из горшка и шмыгнула в спальню. Кольцо для ее пальца оказалось великоватым. Пришлось вместе с ворованными мелкими деньгами положить его в мешочек и спрятать на сеновале. Теперь у малолетней воровки, как и у Пантелея Кузьмича, был свой тайник – под стропилиной крыши. Мешочек она хитроумно сшила из тряпки от старой кофты Тины: если случайно отец или Митрич найдут его, заподозрят, конечно, не Соломию…

С тех пор у неё появился свой интерес к сборищам и попойкам в доме отца. Она не раз вытаскивала мелочь, а иногда и крупные деньги, обшаривая карманы пьяных гостей и проезжающих. Из жилета одного проезжего чиновника она даже вытащила серебряную табакерку.

Тина больше у них не работала: Пантелей Кузьмич выгнал ее по подозрению в краже и стал постоянно менять прислугу.

Как-то раз, в ненастную осеннюю ночь, отец приехал с гостями. И только началась попойка, как в дом ворвались полицейские. Они увезли в участок кое-кого из гостей, а кроме того… и самого хозяина.

Правда, Пантелей Кузьмич вскоре появился дома. Но он не был похож на самого себя, стал угрюмым и подавленным. Некоторое время он совсем не брал в рот спиртного и даже стал дотошно вникать в хозяйство.

Так прошла осень, а зимой, к недоумению домашних и прислуги, он решил вдруг жениться. После Покрова он привез в дом Антонину, девицу лет двадцати – будущую невесту.

У Антонины были круглые и немигающие, как у совы, глаза и толстое угреватое лицо. Невеста была глуповата и рассеянна. Когда ее о чем-нибудь спрашивали, она сначала долго молча таращила круглые глаза, открыв рот, а потом, когда, наконец, до нее доходило, она начинала говорить, но часто невпопад.

Соломия сразу же всей душой возненавидела Антонину и про себя решила выжить ее во что бы то ни стало. Соломии шел уже двенадцатый год, она становилась все более изобретательной и хитрой, а уж коварства-то ей было не занимать. Особенно она возненавидела будущую мачеху, когда у той на шее появились яркие янтарные бусы, наверное, подаренные отцом к свадьбе. Раздираемая злобой на Антонину, Соломия лихорадочно придумывала, как помешать женитьбе отца. Но оказалось, что Пантелей Кузьмич и сам не очень-то спешил со свадьбой. Венчаться с Антониной он пока не думал, и та жила в доме ни то, ни се: и не жена, и не работница. Хотя работать по дому Пантелей Кузьмич заставлял каждый день, тем более что каждую новую прислугу хозяин через неделю уже выгонял, как воровку.

Когда Антонина по вечерам приходила в спальню хозяина, тот неизменно обещал ей, что скоро они обвенчаются и сыграют свадьбу. Однако время шло, а все оставалось по-старому. Пантелей Кузьмич в последнее время стал особенно много пить. Как-то, нагрузившись в стельку, он заснул за столом. Соломия с помощью Антонины повела его в спальню. По дороге Соломия незаметно от Антонины, а тем более – от пьяного отца нашарила в его нагрудном кармане ключ от "кабинета" и незаметно опустила в карман своего передника.

Когда все в доме затихло и Антонина уснула, Соломия взяла свечу на своем столике и крадучись пошла к "кабинету". Без труда открыв дверь, она спохватилась, что не знает, где ключ от тайника, у раскрытой дверцы которого она прошлогодней ночью застала отца.

Поставив принесенную с собой свечу в глиняном подсвечнике на стол, она стала озираться: где же отец прячет ключ от сейфа-тайника, да, может, еще и не один? Взгляд невольно натолкнулся на подсвечник с бронзовой женщиной, держащей факел: "Вот бы мне в комнату такой! – Соломия взяла в руки подсвечник, – ух, и тяжеленный какой… Дорогой он, наверное!".