Культурные общности шире и глубже этнических (то есть не стоит думать, что, если культура «арабская», то она создается и населяется исключительно – или хоть преимущественно! – теми же арабами). Они охватывают и подчиняют своему единству самые разные этносы: например, «фаустовская» объединяет народы не только Западной Европы, но и Соединенных Штатов Америки. Что до «арабской», то это – скорее европейская культура между падением Рима и X веком и включает в себя Византию.

Каждая культура мыслится Шпенглером по типу целостного организма – совершенно по аналогии с биологическим. Каждая культура проходит стадии зарождения-детства, становления- юности, расцвета-зрелости, упадка- старости и, наконец, совершенно неизбежной гибели. На все отводится каждой примерно около тысячи лет.

Последнюю, предсмертную сталию каждой культуры Шпенглер именует «цивилизацией». На этой стадии культура перестает быть способной к творческому развитию и порождению новых форм, использует только наработанный материал, пока, окончательно исчерпав свои силы, не угаснет совсем. Начинается переход от «души» к «интеллекту», от становления к окостенению. Симптомы цивилизации: господство и переизбыток техники, вытеснение искусств ремеслами и инженерией, творчества – рациональным конструированием, органичного – искусственным, подчинение природы, урбанизм, войны.

Чередование стадий развития, а значит, и конечное угасание происходит совершенно с той же закономерностью, какая властвует над всеми живыми организмами, абсолютно объективно и неподвластно человеческой воле, как и любые законы природы.

Как утверждал Шпенглер, культура нынешнего Запада в начале XIX века вступила в свою последнюю, «цивилизационную» стадию. Все изменения в ней объясняются именно этим и будут только усиливаться. Окончательное угасание европейского культурного мира ожидается после 2200 года.

Фурор, который сразу же произвел первый том книги Шпенглера, мало с чем сопоставим. На Шпенглера обратили внимание не только в Германии, но и в окрестных странах, в том числе и в России.

Очень может быть, что значительной долей и своей популярности, и своего влияния кнша обязана вынужденной задержке своего издания. Именно благодаря тому, что прочитали ее в 1918 году, а не в 1914-м, к ней, во- первых, оказались восприимчивы (причем самые разные слои читающей публики), а во-вторых, истолковали ее «апокалиптически», как предвестие катастроф.

Отсюда берут начало все те характерные черты мифа о Шпенглере: «пессимист», «консерватор», «глашатай гибели культуры», «предвестник катастрофы».., который определил его восприятие в XX веке и предрешил быстрое разочарование в нем. Шпенглер же настолько не был, например, пессимистом, что даже сказал об этом в отдельной статье «Пессимизм?». Не услышали и не поверили, потому что не было потребности слышать и верить.

Шпенглер считал конец той культуры, в которой родились и выросли все его современники вместе с ним, не катастрофой, а переходом в иное состояние. Ее обитатели не умирают, их возможности не уничтожаются. Это постепенное, долгое угасание. Что еще важнее, это время полно подлинных человеческих смыслов и возможностей жизненных проектов. И в этом времени можно и должно вести себя достойно.

А на него обижались или списывали на закат Европы собственные неудачи.

Шпенглер меж тем работал. Второй том, написанный еще быстрее первого, вышел в апреле 1922 года, а спустя еще год Шпенглер переиздал переработанный первый. Но его время стремительно уходило.

К началу двадцатых годов в Европе возникли иллюзии новых устойчивостей. Оправившиеся от войны европейцы начинали уже верить в то, что можно, если хорошо, а главное, правильно постараться, все устроить своими силами наилучшим образом. В культурном теле Европы ожили утопические проекты, которым предстояла новая мировая битва. Увлечение и коммунизмом, и фашизмом на их ранних стадиях пережили многие очень неглупые люди в разных европейских странах. Выразители апокалиптических настроений уже не требовались. Шпенглера стали забывать.

Вы можете вдохнуть аромат довоенной Европы начала века: она смотрит на вас с открыток того времени. Открытки из коллекции К.К.Драффина

Далее с ним произошло, пожалуй, худшее из того, что может случиться в диалоге человека и эпохи. Почувствовав, что его время уходит, Шпенглер, когда-то равный и даже надменный собеседник времени, стал заискивать перед ним. Он слишком привык к роли властителя дум и пророка (каковым чувствовал себя еще задолго до популярности!) и теперь уже от этой роли отказываться не собирался.

Основную массу интеллектуальной продукции Шпенглера последних двух десятилетий его жизни составила националистическая, теперь уже действительно консервативная публицистика. Он не был ни нацистом, ни расистом, ни антисемитом, ни сторонником расовой теории. Он даже издевался надо всем этим. Но объективно говоря, позиция, которую он тогда занял, была пронацистской. Сами фашисты это прекрасно понимали. Их идеолог Розенберг одобрительно – даже с благодарностью! – упоминал его имя в «Мифе XX века». И это запомнилось.

Далее все было трагично. С приходом фашистов к власти Шпенглер понял, что представляют собой новые «властители дум», и открыто противопоставил себя им. Этого оказалось достаточно для того, чтобы оказаться в изоляции (вплоть до запрета упоминания его в печати), но для восстановления доброго имени и настоящей независимости слишком поздно. Шпенглер заболел нервным расстройством и вскоре умер, черновые наброски последней его книги «Первовопросы» были изданы через 29 лет после его смерти, в 1965-м.

«Закат Европы» оказался и остался единственной книгой того жанра, в котором Шпенглер был наиболее силен и с помощью которого лучше всего видел. Сам он считал себя создателем единственной истинно научной модели исторического процесса, но это только потому, что он был сыном своего времени, в сознании которого научный тип познания имел очень высокий статус. На самом деле, Шпенглер осуществился в ином жанре, который можно обозначить как жанр авторского мифа.

Шпенглер состоялся не как идеология, а именно как миф – влияние мифа более всеобъемлюще, более тонко и вследствие этого менее явно.

Одна из основных особенностей мифа в отличие от, допустим, той же идеологии, – в том, что он дает возможности занимать внутри него очень разные – вплоть до противоположности! – позиции и способен объединять носителей даже противостоящих друг другу идеологий. К влиянию Шпенглера на европейскую культуру это применимо в полной мере. Его концепции «эквивалентных культур», несомненно, могли симпатизировать демократически настроенные историки и идеологи, но его числили своим предшественником и «правые» – «консерваторы», «почвенники», вычитавшие у него явную симпатию к уходящей культуре.

Главная интуиция Шпенглера, составившая самый нерв его «Заката Европы», была увидена. И даже понята. И именно потому оказалась тщательно вытесненной на периферию культурного сознания. Шпенглер остался в европейской культуре главным образом обилием побочных влияний.