Вести об этом дошли до Изабеллы. Синьор Диего Колон с несвойственной ему строгостью потребовал от Маргарита повиновения адмиралу. Все награбленное золото ему было велено вернуть казначею колонии, а самому отправиться в глубь гор для дальнейших изысканий.

Легкие победы над индейцами, однако, вскружили голову Маргариту. Даже господина нашего, адмирала, он, кичась своим высоким происхождением, с трудом признавал своим начальником. Диего же Колона, не имевшегокоролевских полномочий, он считал самозванцем и выскочкой. Приказ Диего возмутил его гордость, и он с патером Буйлем стал во главе бунтовщиков. А патер Буйль – это тот ленивый и толстый бенедиктинец, который ожидал, что здесь, на острове, жареные куры сами будут ему валиться в рот. Когда пришли из Испании корабли, привезшие Бартоломе Колона, слабый синьор Диего никак не мог помешать бунтовщикам с их единомышленниками отправиться на этих кораблях назад, на родину.

– Почему же это вас так огорчает?! – воскликнул я. – Бунтовщики убрались с Изабеллы, и бедные индейцы вздохнут наконец свободно.

– Маргарит уехал сам, но не взял с собой своих солдат, – возразил синьор Марио. – И они, предоставленные самим себе, превратились прямо-таки в разбойничьи шайки. Грабя и сжигая индейские деревни, они опустошили эту когда-то цветущую местность.

У двери раздался стук, и синьор Марио впустил солдата, посланного адмиралом за нами.

– Оба брата господина находятся там же, – сказал последний, – и ждут вас, синьор секретарь, со всеми бумагами, так как адмирал полагает ознакомить вновь прибывшего синьора Бартоломе с делами колонии.

Синьор Марио со вздохом окинул взглядом огромные кипы бумаг, разложенные по всей комнате.

– Я помогу моему белому другу, – с готовностью сказал Гуатукас.

И мы все, взвалив на плечи по кипе бумаг, вышли вслед за секретарем.

– Ваш слуга старателен и прилежен, он непохож на всех этих ленивых животных, – сказал солдат, кивая головой на Гуатукаса.

Гордая и красивая осанка юноши так не вязалась со словом «слуга», что мы невольно все улыбнулись.

– Ты дал маху, малый, – обратился к солдату секретарь. – Гуатукас мне не слуга, а друг. Трудно обратить в слугу сына, внука и правнука вождя.

Однако с этого дня не прошло и трех месяцев, а я видел сыновей, внуков и правнуков вождей, которых, как скот, погрузили в трюмы кораблей и, закованными в цепи, отправили продавать на рынки Андалузии.

Тропинка уводит нас в горы. Мы останавливаемся и на повороте бросаем последний взгляд на форт Изабеллу.

Я снимаю шляпу и кричу прощальное приветствие, а эхо гулко разносит его по окрестным скалам.

Гуатукас грустно смотрит на меня. Он не выполнил поручения Веечио и теперь боится гнева касика.

– Не тужи, брат мой, – говорю я ему. – Я буду свидетельствовать перед вождем, что ты говорил очень красноречиво. Не твоя вина, что у адмирала сейчас другие планы – он занят отправкой в Европу кораблей и делами колонии.

В Изабеллу прибыли наконец долгожданные корабли под командой Антонио Торреса. Они привезли лекарства, провизию и порох. Монархи прислали с Торресом письмо господину. Их величества благосклонно писали своему адмиралу, как радуют их его открытия, потому что в них они видят доказательства его гения и настойчивости. К колонистам было послано особое письмо, в котором населению Изабеллы предлагалось повиноваться всем требованиям и распоряжениям адмирала.

От себя же Антонио Торрес, человек умный и бывалый, сообщил адмиралу, что в придворных кругах озабочены большими тратами, какие требует колония.

По контракту, заключенному с торговым домом Берарди, провоз каждого фунта груза обходится в один мараведи. Поэтому фарнега пшеницы, стоившая в Кастилии тридцать пять мараведи, обходилась в Изабелле в сто пятнадцать. Возвращались же корабли чаще всего с одним только балластом. Добыча золота в Изабелле еще ни разу не покрыла расходов, понесенных на экспедицию. Враг господина – архидиакон Фонсека ловко раздувает недовольство, пользуясь поддержкой богатых братьев Пинсонов, патера Буйля и Маргарита. Посланные на суд в Испанию Фермин Кадо и Берналь де Писа подверглись лишь короткому тюремному заключению, так как нанятые ими адвокаты доказали перед королевским судом, что вина их была совсем не так велика.

Король Фердинанд сообщил в письме к адмиралу о состоявшемся полюбовном соглашении с Португалией. Это должно было успокоить господина, так как больше всего его тревожили притязания португальцев на вновь открытые земли.

По настоянию папы обе соседние державы решили прислать своих представителей – географов и дипломатов – и вновь установить демаркационную линию. Полагая, что она пройдет через один из островов Моря Тьмы, короли просили адмирала оставить на время дела в колонии и прибыть на это совещание.

Но здоровье адмирала не могло позволить ему долгого путешествия, и он решил вместо себя отправить в Испанию Диего Колона.

Обсуждением всех этих дел был занят адмирал, когда Гуатукас обратился к нему с просьбой о возведении во владениях Веечио форта для защиты от злых карибов. Об этом всем и рассказывал я Гуатукасу, поднимаясь с ним по горной тропинке.

Но, утешая юношу, я не совсем точно передал ему разговор адмирала с братьями; для того чтобы индеец не понял их, они вели беседу на латинском языке.

– Divida et impera,[90] – сказал синьор Бартоломе Колон. – Я не вижу нужды возводить форт для защиты индейцев от индейцев. Перебьют ли они: подданных Веечио или те расправятся с пришельцами, золото тех и других останется в наших руках. Для того чтобы сохранить мир на острове, необходимо поддерживать вражду между отдельными индейскими племенами.

Путь в горы труден, и по нескольку раз на день мы останавливаемся, чтобы передохнуть.

К стыду своему, должен признаться, что я утомляюсь гораздо быстрее, чем Гуатукас. И меня поражает доброта юноши, который, заметив, что я не могу двигаться от усталости, останавливается и, потирая колени, жалобно говорит:

– Нужно отдохнуть, болят ноги.

В течение первого дня пути мы несколько раз встречали небольшие отряды индейцев, которые, ответив на приветствие Гуатукаса, обгоняли нас и поднимались выше по узенькой тропинке.

– Откуда они здесь? – с удивлением спрашивал я Гуатукаса. – Местность эта раньше была совсем безлюдной.

Потом, когда такие отряды стали попадаться нам все чаще и чаще, я перестал удивляться.

Все индейцы, которых я видел, казались мне похожими друг на друга, и только к концу дня я с помощью Гуатукаса научился их различать.

– Эти, с заплетенными волосами, втыкают в косу перо цапли, – говорит мой спутник. – Посмотри, они не умеют добывать красную краску и раскрашивают лица только в белый и черный цвет. А эти украшают головы коронами из перьев, и перья же спускаются вдоль их спины. Они научились этому от карибов. Это люди Каонабо.

Упоминание о свирепом вожде заставляет меня вздрогнуть. – А эти, видишь, носят на плечах козьи шкуры, они пришли издалека. Это подданные касика Катанабана.

«Что заставило их направиться сюда?» – с удивлением думаю я.

Ночью мы устраиваемся под огромным деревом. В этой благодатной стране нет хищных зверей или опасных гадов, и мы можем спать, не зажигая костра.

Я засыпаю моментально, едва смежив веки. Будит меня предрассветный холод, и, плотнее заворачиваясь в плащ, я вижу темную фигуру Гуатукаса, выделяющуюся на фоне светлеющего неба.

– Почему ты не спишь? – спрашиваю я. – Нам предстоит далекий путь, почему ты не хочешь отдохнуть?

– Два и пять и один, – говорит он, отсчитывая что-то на пальцах. – Твой брат Орниччо научил меня считать, – добавляет он с гордостью.

Меня смешат его слова.

– И ради этого ты не спишь? – восклицаю я. – Что же будет, если ты научишься считать до ста?

– Тсс, – говорит он, прикладывая палец к губам, – еще один. Пока ты спал, здесь прошло девять отрядов индейцев. Много людей Гуарионеха, много людей Катанабана, много людей Каонабо. Молодые воины. Среди них я не видел стариков, женщин и детей. Не лучше ли тебе вернуться в Изабеллу? – добавляет он вдруг.