Еще в Генуе я видел картину, изображавшую бедствия корабля, попавшего во власть гигантского осьминога. Матросы топорами рубят его извивающиеся члены, но на месте их тотчас же вырастают новые. Вот в воде барахтается утащенный чудовищем матрос, вот на палубе полузадохнувшийся капитан борется со спрутом.

Такую же точно картину представлял сейчас и наш корабль. Водоросли преграждали путь, точно гигантские канаты. Они, подобно разумным существам, обволакивали руль и боковые весла и приводили нас в отчаяние.

– А ну-ка, Франческо Руппи, – крикнул веселый голос моего друга откуда-то снизу, – раздевайся и ступай сюда к нам на помощь!

Орниччо, Себастьян Рокк, Хоакин Каска, Хуан Роса и еще несколько молодых матросов, раздевшись, на веревках спустились на воду впереди носа корабля и топорами рубили водоросли.

Я тотчас же скинул с себя одежду и отправился к ним на подмогу.

– Раз-два! – командовал Орниччо, и мы поднимали и опускали топоры.

Хоакин Каска, высоко занося топор, с остервенением рубил водоросли, и внезапно жидкость, наполняющая их стебли, брызнула ему прямо в лицо.

Невольно мы опустили топоры и стали шептать молитвы, потому что все это походило на борьбу святого Георгия с драконом.

– Это и есть, друзья мои, страшное Саргассово море,[43] преградившее путь португальцам и заставившее их вернуться в Европу! – стоя на шкафуте, громко произнес адмирал.

Конечно, я слишком неопытен для того, чтобы осуждать или даже обсуждать поступки адмирала. Но мне показалось, что в такую минуту не следовало бы напоминать бедным людям о возвращении в Европу. Тем более, что не далее как двадцать дней назад господин благожелательно прислушивался к толкам матросов о португальских капитанах, заходивших далеко на запад от Азоров. Да и сам он рассказывал, что в 1484 году, в бытность его в Португалии, он получал такие же сведения.

Принявшись за работу с усердием, через два часа мы уже еле-еле поднимали топоры, и корабль бился, как муха, попавшая в паутину. По распоряжению адмирала рулевой старался теперь направлять судно в места, где было несколько светлее и было меньше водорослей.

Матросы шептались по углам. Я видел, как Хуан Яньес Крот переходил от одной кучки к другой.

– Это последнее место на земле, куда забирался корабль смельчака, – говорил он. – Дальше начинаются ужасы и адская бездна, из которой никому нет возврата.

– Эй ты, проповедник! – крикнул ему Орниччо. – Придержи-ка свой язык и лучше иди к нам на помощь. Хуан Родриго Бермехо, Санчес, Бастидас, идите к нам! Вы старые люди, и эти чудовища побоятся вас скорее, чем таких мальчишек, как мы.

Я знал, как любили моего друга все на корабле, и ожидал, что на его призыв немедленно откликнутся несколько человек. Но, к моему удивлению, на судне воцарилось гробовое молчание.

– Лучше ты, лигуриец, придержи язык, – ответил наконец Хуан Родриго Бермехо из Трионы,[44] – потому что ты, как и твой адмирал, накличешь на нас беду!

– Зачем ты так говоришь об адмирале! – накинулся на него Хуан Яньес Крот. – Наш достойный господин будет смело продолжать свой путь. Он потеряет половину экипажа, но выполнит все, порученное ему королевой. Это дураки и трусы отступают, а смелые люди всегда идут вперед!

До адмирала, проходившего мимо, донеслись слова матроса, и он остановился, с удовольствием прислушиваясь к беседе.

– Как тебя зовут, молодец? – обратился он к могерцу.

– К вашим услугам Хуан Яньес из Могеры, ваша милость! – браво ответил тот.

– Спустись-ка вниз и позови ко мне плотников, – сказал адмирал. – Из тебя когда-нибудь выйдет отличный капитан, и ты еще будешь командовать каравеллой.

– Это случится скорее, чем вы думаете, – угрюмо пробормотал Хуан Яньес Крот, спускаясь в трюм, но только я и Хуан Роса слышали его слова.

– Я знаю этого молодчика, – сказал Хуан Роса, – он из наших мест. Я помню, он торговал кожей. Потом он разжился и открыл трактир. Но ребята из Могеры в чем-то не поладили с ним и сожгли его дом дотла. Он еле спасся, но остался гол как сокол. Половину Могеры он засадил в тюрьму за поджог, а сам пошел в плавание. Но я думаю, что этот человек еще выплывет на поверхность.

Мы изнемогали от борьбы с водорослями, и все-таки наш корабль продвигался вперед все медленнее и медленнее.

Видя безуспешность наших усилий, адмирал распорядился, чтобы мы на несколько часов отправились отдохнуть, но Орниччо, а после него и я отказались от отдыха. Однако, проработав еще один час, я почувствовал, как мои ноги подгибаются от усталости, а в глазах плывут красные и зеленые пятна.

– Орниччо, – взмолился я, – я задохнусь здесь, болтаясь на этой веревке, и никто не обратит на меня внимания, так как все заняты своим делом!

Очевидно, у меня действительно был скверный вид, потому что друг мой, подтянувшись на руках, взобрался на палубу, а вслед за этим вытащил и меня.

– Ты вполне заслужил отдых, матрос Руппи, – сказал он, поддерживая меня, так как я валился на палубу. – Я отведу тебя на твою койку, но через четыре часа ты должен уже быть на ногах и работать еще лучше, чем сейчас.

Несмотря на усталость, я по дороге рассказал Орниччо все, что узнал о карте адмирала.

– Конечно, это дело рук человеческих, – сказал он, выслушав меня, – и нам только следует хорошенько подумать над тем, кому и для какой цели могла понадобиться карта адмирала.

Четыре часа отдыха нисколько не освежили меня, и я поднялся с ломотой во всех членах, болью в пояснице и в затылке. Матросы уже работали бессменно по нескольку вахт, но дела наши мало изменились к лучшему.

Бедствия экипажа, казалось, достигли своего предела, когда вдруг вахтенный громко засвистел тревогу. Оказалось, что он увидел вилохвостку[45] – птицу, как объяснил господин, никогда не улетающую далеко от берега.

Это доставило возможность наиболее разумным из команды успокаивать других и предсказывать близость земли.

Водоросли тоже, казалось, обещали приближение суши, но, плывя свыше шести дней среди воды, которая скорее напоминала котел колдуньи с варящимся там зельем, чем океан, матросы буквально выбились из сил.

Наконец, на исходе седьмого дня нашего трудного и безотрадного плавания, мы за пределами Саргассова моря увидели кита. Это нас обнадежило, так как адмирал, а затем и командир «Санта-Марии» подтвердили, что это признак близости суши. Вечером этого дня я поймал птицу с лапками, как у чайки. Она летела к юго-западу.

В сумерки над нами со щебетом пронеслись певчие птицы, которые также направляли полет к юго-западу.

Утром следующего дня мы заметили пеликана, летящего в том же направлении.

А так как синьор Марио еще раз подтвердил нам, что эти птицы всегда ночуют на берегу, вскоре мы все от отчаяния начали переходить, к надежде.

В водорослях стали попадаться крабы, что адмирал также объяснил близостью земли.

Вечером этого дня был отслужен молебен, после чего матросы получили разрешение отдохнуть. Они в этом очень нуждались, так как с 11 по 21 сентября люди нашей команды почти не спали и натрудили себе руки до ран.

Мне казалось, что достаточно будет добраться до койки, как я потеряю сознание, но почти целую ночь я не смыкал глаз, раздумывая над картой адмирала.

Утром Орниччо окликнул меня. Оказалось, что они с адмиралом тоже долго не спали, и господин сам рассказал Орниччо о происшествии с картой. Однако адмиралу и на мысль не приходила возможность злого умысла с чьей бы то ни было стороны.

– Говорят, что Готфриду Бульонскому[46] задолго до того, как он отвоевал гроб господень, были подаваемы самые разнообразные знаки свыше, – сказал адмирал. – Часто на глазах свиты у него с плеч внезапно исчезал плащ и так же неожиданно появлялся спустя несколько часов, а иногда присутствовавшие слышали над его головой как бы шелест крыльев. Не означает ли исчезновение линий на карте указания, которое мне подает господь? Не значит ли это, что ангел божий незримо присутствует здесь и руководит всеми моими поступками?