– Где же карта? – спросил я, несмотря на все отвращение, которое вызывала во мне исповедь бывшего трактирщика.

– Карта у Пинсона! – воскликнул он в ярости. – Мы сговорились, что отплываем в ночь с четверга на пятницу. Когда я явился, на «Пинте» уже были подняты паруса. Я, ничего не подозревая, отдал карту Пинсону, и мы вдвоем разметили предстоящий путь. А потом. – крикнул он, задыхаясь от ярости, – а потом они сбросили меня с корабля на прибрежные скалы, и Хуан Родриго Бермехо разбил мне пальцы веслом, когда я, поплыв за кораблем, попытался взобраться на борт!

– А Пинсон? – спросил я.

– Будь проклят этот Пинсон! Он крикнул мне вслед: «Ступай и объясни своему адмиралу, кого он считает своим верным слугой. Здесь, на борту „Пинты“, двадцать шесть человек, но среди них нет ни одного предателя».

– Что же ты плачешь, Яньес? – сказал я. – Разве ты не получил по заслугам? Ступай немедленно к адмиралу, потому что все считают, что ты сбежал с Пинсоном.

– Что мне сказать адмиралу? – пробормотал он. – Открыть всю правду?. Мне нечего терять. А как любопытно будет видеть лицо этого гордеца, когда он узнает обо всем!

Мысль об этом еще не приходила мне в голову. Но я немедленно представил себе гнев, ярость и отчаяние адмирала. Не пошатнет ли это его гордой уверенности в себе? Перенесет ли господин такое горькое разочарование? Нет, ни в коем случае нельзя допустить, чтобы негодяй открыл всю правду.

– Не будь дураком, Хуан Яньес! – сказал я. – Если я не выдаю тебя, то зачем же тебе самому лезть в петлю? Ты говоришь, что тебе уже нечего терять, а разве жизнь человеческая не дороже всех богатств?.

Два дня мы прождали Пинсона, и наутро третьего адмирал отдал приказание продолжать путь.

22 ноября наша уменьшившаяся флотилия двинулась дальше на юго-восток.

В пятницу, 23 ноября, мы приблизились к мысу, который бывшие с нами индейцы называли «Бохио». Ни один из этих людей не решался подойти к бортам, они все сбились в кучу, как испуганное стадо овец, так как здесь, по их словам, обитает сильный и воинственный народ канниба.

Не найдя у мыса удобной стоянки, мы вынуждены были вернуться к замеченной по пути бухте, и это был самый удобный рейд из всех, виденных нами.

В воскресенье, как всегда, мы отдыхали. И господин, осматривая берег, нашел камешки, сходные с теми, какие выбросил Орниччо. Это вернуло адмиралу доброе расположение духа, но мне напомнило ссору с моим дорогим другом. Я видел его осунувшееся лицо и грустные глаза, и у меня болело сердце, так как он уже не отвечал улыбкой на мою улыбку.

Господин окончательно уверился, что мы плывем вдоль берегов материка. Народ канниба, совершающий набеги на здешних робких обитателей, – это, очевидно, отряды Великого хана, собирающие дань с этих отдаленных областей.

Удобную, защищенную от ветров гавань, в которой мы простояли десять дней, господин назвал «Порто-Санто».

4 декабря, в день отплытия, я, наконец не выдержав, подошел к Орниччо и сказал ему, что прошу его забыть нашу размолвку.

– Друг и брат мой, – ответил он мне на это, – я никогда не любил тебя больше, чем в эти дни. Но меня гнетет горе, которым я не могу с тобой поделиться, и я радуюсь нашей размолвке, так как она отдаляет тебя от меня.

Я с удивлением слушал его и понял только то, что он мне по-прежнему друг.

Протянув ему руку, я попросил его забыть огорчения и обиды, но он внезапно отшатнулся от меня, как бы спасаясь от какой-то беды.

На юго-восток от Кубы, или Катая,[65] 5 декабря мы разглядели большой остров, который один из наших пленных назвал, так же как и мыс, «Бохио». Под таким именем господин и занес его в свой путевой дневник. Синьор Марио, перелистав мною же составленный словарь индейских слов, указал мне, что «бохио» по-индейски значит «дом».

Действительно же название острова было «Гаити», что нам удалось выяснить после обстоятельного расспроса пленных.

Такая проверка получаемых сведений лежала на моей обязанности, и синьор Марио попенял мне за мою рассеянность.

Но она имела свои причины, так как странное поведение Орниччо наполняло меня смятением, и я не мог уже с прежней внимательностью относиться к своим обязанностям.

Я думаю, что это и привело к несчастью, которое стряслось над нами в день рождества и которое всецело лежит на моей совести.

Однако необходимо обо всем этом рассказать по порядку.

Подойдя ближе к Бохио-Гаити, мы убедились, что он состоит из двух островов, разделенных широким проливом. Здешняя гавань по величине и природным богатствам может соперничать с любым европейским портом и вмещает до тысячи судов.

Когда мы ввели в нее «Нинью» и «Санта-Марию», здесь сновало свыше двухсот больших туземных лодок, но все они скрылись при нашем появлении. Я боюсь, что отпускаемые нами туземцы распространяли слухи не только о подарках белых людей, но также и об их жестоком обращении, так как все встречаемые нами на берегу дикари в страхе бежали от нас.

В проливе мы поймали ската, каких много водится подле Пиренейского полуострова, а миртовые деревья у берегов тихо звенели глянцевитой листвой, совсем как в Испании. Сходство дополняли высокие горы, которые даже человек с меньшим воображением, чем адмирал, мог принять за Кастильские.

Поэтому господин дал острову название «Эспаньола» – «Маленькая Испания». Второй небольшой остров, отделенный от него проливом, господин назвал «Тортуга».

Съехавшие на берег матросы захватили и привезли на корабль молодую красивую индианку. Она была несомненно напугана, но держалась, несмотря на это, гордо и независимо, чем крайне отличалась от всех женщин, встреченных нами до этого дня.

Мы одарили ее безделушками, синьор Марио подарил ей плащ, а Таллерте Лайэс – серебряную цепочку. Меня поразило спокойное достоинство, с которым она принимала подарки. Я пытался с нею говорить, но она с трудом понимала слова, выученные мной еще на Гуанахани.

Так как в носу у женщины было вдето массивное золотое кольцо, господин особо заинтересовался ею. Но, кажется, она его понимала еще меньше, чем меня.

Удивило меня то, что, сходя с корабля в лодку, женщина обратила внимание на Орниччо, который, по своему теперешнему обыкновению, грустно стоял поодаль от остальных.

Не знаю, что послужило темой их беседы, но я видел, что женщина положила ему руку на голову, и они говорили несколько минут.

Предполагая, что странное поведение Орниччо ускользнуло от синьора Марио, я обратил на это внимание секретаря, оставшись с ним наедине.

– Я все знаю, так же как и адмирал, – сказал синьор Марио. – И, ради твоего счастья, прошу тебя поменьше обращать на это внимание остальных.

Я пришел в отчаяние: мне казалось, что все близкие мне люди, точно сговорившись, пытались скрыть от меня тайну, известную всему остальному миру, И это нависло надо мной, как черная туча.

Несмотря на богатые подарки, которыми господин оделил женщину, для того чтобы расположить ее соплеменников в нашу пользу, туземцы продолжали разбегаться от нас, оставляя даже свои жилища. Уходя, они зажигали огни, которые несомненно служили сигналом нашего появления.

14 декабря мы направились к Тортуге, по дороге захватив одинокого индейца на пироге. Его так богато одарили и обошлись с ним так милостиво, что это наконец достигло своей цели.

Когда мы съехали на берег, вокруг нас собралась целая толпа островитян. Это были жители большого города, состоящего, насколько можно было их понять, из тысячи домов, который был расположен в четырех лигах от берега. Туземцы были настроены крайне миролюбиво и приветливо по отношению к нам и держались с большим достоинством.

Мы видели их вождя, которого они называют «касик», юношу лет двадцати; он обладал поистине королевской осанкой.